Прошлое — это другая страна: там все иначе.
Л.П. Хартли
Прошлое, как известно, подобно иностранному государству, где все делается иначе. Это утверждение является исходной предпосылкой к реконструкции того, что происходило в прошлом, а нередко и того, что происходит в иных краях. Обрывки исторических и иных знаний служат нам строительным материалом для воссоздания реалий, удаленных во времени или в пространстве. И все в конечном счете зависит от того, хотите ли вы, чтобы ваше прошлое было лучше, нежели настоящее, а заграница — краше продымленного отечества.
В нижеследующем талмудическом тексте рассказчик не только поведает о прошлом, в коем все было иначе, но и попытается в свете этого виртуального прошлого осмыслить настоящее. Попробуем это сделать вместе с ним и мы.
В нашем отрывке обсуждается параграф из Мишны (Маасер Шени 5:2), в котором сообщается о том, что в период существования Храма люди приносили в него плоды — десятину, отделенную от своего виноградника. Тем, кто жил на расстоянии дня пути от Храма, следовало приносить с собой виноградные грозди, чтобы украсить ими улицы Иерусалима. Если же человек жил далеко, он освобождался от этой почетной обязанности и, продав свои плоды на рынке, должен был принести с собой вырученные деньги. Казалось бы, в этом прагматическом тексте все совершенно логично и речь здесь вовсе не идет о каком-то загадочном иноземном царстве. Понятно, что и в эпоху Храма существовали удручающие расстояния, а также соображения удобства. Но в талмудическом обсуждении текста Мишны появляется несколько иное представление о времени и пространстве и вообще о том, как устроен мир.
Иерусалимский Талмуд Маасер шени 5:2 56а
//1. А ведь это противоречит тому, что мы знаем о Нукае!
Нукай был служащим в Мигдале в квартале красильщиков.
Каждый раз в канун субботы после приготовления светильников он восходил в Храм и нисходил оттуда, чтобы зажечь их (вовремя). А некоторые говорят, что он был книжником. Всякий канун субботы он восходил (в Храм), читал свою главу в Храме и спускался справлять субботу в доме своем.
Горшечник из Махалуля восходил на субботы в Храм, но не было человека, который вставал раньше него к сбору плодов смоковницы (наутро после субботы).
Женщины Сефории восходили на субботы в Храм, но не было никого, кто бы вставал раньше них к сбору плодов смоковницы.
Женщины Лода, замесив свое тесто, восходили и молились в Храме и нисходили вовремя, так что тесто не прокисало.
2. Некогда один человек вспахивал борозду. Его корова вырвалась и убежала, а он побежал за ней. И так они бежали, пока не оказались в Вавилонии. Там они (жители Вавилонии) его спросили: «Когда ты отправился в путь?» Ответил: «Сегодня». Спросили его: «А по какой дороге ты шел?» Он ответил им: «По этой, пойдемте, покажу я ее!» Он пошел, хотел указать ее, но не смог найти. //
Герои этого текста — жители Галилеи храмового периода. Согласно мишнаитскому закону, они-то как раз и попадают в категорию далеко живущих провинциалов, коим не следует везти свои плоды в Иерусалим. Но оказывается, что некий простой человек из Галилеи, исполнявший функции общественного служащего (хотя кое-кому приятнее было бы видеть его интеллектуалом, книжником), отправляется в Храм не только в паломнические праздники, но еженедельно. Каждую пятницу, приготовив все необходимое к зажиганию свечей, он идет в Иерусалим, возносит молитвы в Храме и успевает вернуться восвояси ко времени зажигания свечей, незадолго до заката.
Пытливый читатель неизбежно задастся вопросом, каким образом этот человек успевает за несколько часов проделать путь, на который умелый странник тратит шесть дней, а всадник три? Нукай ведь не остается на субботу в Иерусалиме, потому что его ожидают в Мигдале его семья и коллеги-красильщики. Или же, если Нукай и вправду был книжником, поспешность возвращения объясняется тем, что его ученость потребна по месту жительства не менее, чем в далеком Иерусалиме, который он радовал своим чтением Торы.
А чтобы вы не подумали, что те древние благочестивые галилеяне, отправляясь в свои религиозные странствия, забывали о повседневных заботах, — к вышесказанному еще добавлена история о горшечнике из Махалуля. Хотя он и оставлял свой дом по субботам с тем, чтобы провести день отдыха вблизи храмового святилища, но поутру в первый рабочий день был уже у своих смоковниц, которые, как известно, следует обирать пораньше, ибо солнце губительно для уже созревших плодов.
И не только горшечник, но и «женщины Сефории» проводили свои субботы в Иерусалиме, но уже утром воскресенья трудились в поте лица. Следует заметить, что в оригинале эта гомогенная по гендерному признаку группа называется бнот ципори, т.е. «девы Сефории», что позволило традиционным комментаторам Иерусалимского Талмуда заключить, что лишь незамужние девы сефорийские отправлялись в большой город приобщиться к храмовому служению, себя показать, на людей посмотреть. А мужние жены не покидали домашнего очага.
Но если понимать это выражение буквально, то оно говорит о женщинах Сефории, не уточняя их социальный статус, и тогда у нас есть интересное свидетельство или, по крайней мере, предположение рассказчика о том, что в древней Сефории была группа благочестивых женщин, объединенных не только гендерной солидарностью, но и сходными спиритуальными принципами. Эти почтенные дамы своим кругом отправлялись в иерусалимский retreat, оставив мужей и сограждан по месту жительства. Причем каким-то способом, кажущимся современному человеку чудесным, они совершали пятидневный путь в несколько часов.
Далее, продолжая женскую тематику, рассказчик приводит историю о женщинах города Лода, расположенного в Иудее. Лод гораздо ближе к Иерусалиму, нежели Галилея, так что эти благочестивые особы совершали однодневный путь в одночасье, оставив подниматься тесто для субботних хлебов.
Рассказчик не думает, что красильщик, горшечник и провинциальные девы отправлялись в Храм на ковре-самолете или при помощи магии. Просто, по его мнению, в прошлом мир был организован иначе, в нем существовали правильные пути для правильных людей и те, кому выпал жребий жить вдали от центра, могли не грустить по поводу своей провинциальной удаленности, ибо в случае настоящей надобности они могли воспользоваться прямой и краткой дорогой к желанному месту.
Но что же случилось с тем мудро устроенным миром, существовавшим еще совсем недавно, и почему теперь пути не столь коротки и прямы? И если все же они существуют, то кто о них знает? Кто, подобно Нукаю, будь он книжником или красильщиком, горшечнику или девичьим компаниям Лода и Сефории, способен пройти короткой дорогой? На это отвечает вторая часть приведенного пассажа.
Животное, не обладая человеческим интеллектом, гораздо ближе человека к природе, а потому может знать нечто, недоступное его хозяину. Здесь мы сталкиваемся именно с этим феноменом. Желая оставить постылую борозду, корова избирает для бегства дорогу, неведомую пахарю, несмотря на то, что он неоднократно проходит мимо нее. Корова, желая сменить род занятий, выбирает именно этот путь, неизвестный человеку, погруженному в сельскохозяйственный труд до такой степени, что не замечает уже проложенных путей, которые могли бы привести его в места, в коих он никогда не был, — например в иностранное государство, где все делается иначе.
Человек всегда пребывает в состоянии некоторого автоматизма, совершая привычные действия и идя уже знакомыми путями. И действуя так, он не в силах увидеть многообразие того удивительного мира, в коем он живет. Подобно узнику платоновой пещеры, он видит лишь то, что открыто его ограниченному взору. Способен ли он вырваться из этих пут? Наш галилейский пахарь, преследуя сбежавшую корову, оказывается в далекой Вавилонии. Здесь его тут же опознают соплеменники, то ли по диалекту, то ли по одежде. Узнав, что он покинул Землю обетованную в тот же день, они просят указать им эту чудесную короткую дорогу, ведущую в Страну Израиля. Но пахарь, проделавший этот путь не по собственному выбору, а по стечению обстоятельств, разрушивших оковы нормального автоматизма, уже не в состоянии найти той тропы, по которой следовал за коровой.
Короткий путь, ведущий в Святую землю, оказывается сокрытым и для незадачливого пахаря, и для вавилонских евреев. Человеку дано расширить рамки собственного мира и увидеть многообразие его дорог только в особенном, экстремальном состоянии. Как только мир обретет свои привычные границы, знание о необычных путях исчезнет. Такова природа настоящего. Здесь и сейчас за день пути до Иерусалима можно добраться лишь из не очень удаленных окраин. Но в прошлом все было иначе. И знание о кратких путях было достоянием если не всех, то многих. Некоторые люди простых и ученых профессий и даже женщины из маленьких городов были способны принять весь мир в его многообразии и с легкостью найти самую краткую дорогу к Храму. Мир, с точки зрения рассказчика, не изменился. Изменились люди, и теперь они всё делают иначе — углубившись в борозду, они более не всматриваются в действительность во всей ее полноте и не замечают рассеянных повсюду дорог.
Для того, чтобы увидеть невидимое, нужно уподобиться животному, открытому природе, нужно стать ее частью. Возможно ли это? Трудно сказать. Рассказчик, скорее всего, настроен оптимистически. Он полагает, что короткий путь из Вавилонии в Землю обетованную существует и лишь сокрыт от глаза до поры до времени. Когда-нибудь, полагает он, Милосердный возвратит изгнанников, он приведет их по краткому пути, по подземным тропам, сокрытым для глаза, с тем чтобы не утруждать их тяготами дороги. И краткие пути к Иерусалиму из Лода и Сефории откроются вновь, не понадобится прокладывать новые тоннели. Но следует помнить, что Эйкумена рассказчика несколько отличается от нашей. Земля перестала быть плавающим на водах океана диском, заботливо прикрытым куполом небосвода, по которому волей Творца скользит колесо солнца. И вообще, наш рассказчик живет в прошлом, а прошлое подобно иностранному государству, где все иначе, кроме, пожалуй, упований на будущее.
