Согласно обычаю, субботы между праздниками Песах и Шавуот посвящены чтению глав из мишнаитского трактата Авот. Внимая чтению этого трактата в синагоге, я услышал, что у раббана Йоханана бен Закая, ведущего мудреца последних лет существования Храма и начала эпохи Явне, было пять учеников. Последнего в их перечне учитель считал, по-видимому, самым незаурядным:
Он перечислял их достоинства:
Элиэзер бен Гирканос – колодец, обложенный известью, не теряющий ни капли;
Йегошуа бен Ханания – блаженна родившая его;
Йоси Священник – благочестив;
Шимон бен Натаниэль – человек, боящийся греха;
Элеазар бен Арах – сильно бьющий родник.
По этой классификации, три промежуточных мудреца примечательны благочестием, богобоязненностью и личными качествами. Только первый и последний выделяются своей ученостью, представляя при этом два разных типа ученых. Первый, подобно колодцу, не теряющему ни капли собранной в нем дождевой воды, хранит в своей памяти поучения мудрецов прошлого. Вода, собранная в нем, пришла к нему извне, и перейдет из него в уста жаждущих, тех, кто сподобится зачерпнуть из него. Последний мудрец является полной противоположностью первому. Подобно тому, как источник, переполнившись природных, глубинных вод, струится, щедро одаряя своей водой округу (уже здесь хочется заметить: пока не иссякнет), так и наш мудрец, новатор и изобретательный интерпретатор, готов создавать все новые и новые толкования и построения, плоды собственных творческих усилий. Далее в трактате Авот приводят иные славословия рабана Йоханана бен Закая своим столь разным ученикам:
Он же говорил: если все мудрецы Израиля будут на одной чаше весов, а Элиэзер бен Гирканос на другой, то он перетянет всех.
Но Абба Шауль передает это изречение так: если все мудрецы Израиля будут на одной чаше весов [и Элиэзер бен Гирканос с ними], а на другой чаше будет Элеазар бен Арах, то он перетянет всех.
Коллизия между двумя типами учености находит свое выражение в двух вариантах похвалы старца своим излюбленным ученикам. В первом варианте утверждается преимущество консервативного ученого, приверженного наследию былых времен; во втором – предпочтение отдается новатору, склонному к самостоятельному творчеству.
Однако второй вариант изречения вызывает недоумение у всякого читателя талмудической литературы. После столь энергичной хвалы Элеазару бен Араху следует ожидать, что литература танаев полна его постановлениями, бережно хранимыми его учениками. Но ничего подобного мы не находим, тогда как ученики его консервативного собрата передают высказывания того в изобилии. Загадка безмолвия главного новатора эпохи танаев разрешается в раввинистической литературе в нескольких рассказах, противоречивых и в то же время взаимодополняющих.
Когелет Рабба 7:7
Пока был жив раббан Йоханан бен Закай, его ученики пребывали подле него, а когда почил, пошли в Явне, а р. Элеазар бен Арах пошел в Эмаус, место, где много доброй воды и красиво весьма. Ожидал, что они придут к нему, и не пришли. Ввиду того, что не пришли, решил пойти к ним, но не позволила ему жена.
Сказала ему: Кто кому нужен?
Он ответил: Они нуждаются во мне.
Сказала ему: Сума и мыши. Каково обыкновение, сума придет к мышам или мыши к суме?
Послушал ее. И так пребывал, пока не позабыл все свое учение. По прошествии времени пришли к нему и спросили: Пшеничный хлеб или ячменный хлеб, когда едят возлежа, и едят ли его обмакивая….? И не знал, что ответить.
Здесь рассказывается о ситуации, возникшей после смерти раббана Йоханана, основателя академического центра в Явне. По-видимому, четыре его ученика отправляются в Явне, и только один, возможно, наиболее возлюбленный учителем, идет в далекий северный Эмаус, он же Хамат Гадер, город благополучный и сытый, славный своими целебными горячими источниками. Рассказчик, казалось бы, намекает, что герой избрал жизнь без лишений. Намекает он и на то, что герой желал бы, чтобы ученики пошли вслед за ним и чтобы вокруг него возник альтернативный академический центр. Ожидание оказывается тщетным и соскучившийся по интеллектуальному ристалищу ученый собирается в путь, в город ученых, но жена останавливает его. Ценя хороший тон и иерархические отношения, она своим вопросом указывает супругу на несообразие его поведения. Какова причина того, что мудрец хочет оставить Эмаус и пойти в Явне? Нужны ли мудрецу те академические постижения которые происходят в Явне? Нет, тотчас реагирует мудрец, но им может быть полезно мое присутствие. Тогда его жена предлагает ему что-то вроде притчи о суме с мукой и мышах, вожделеющих муки. Остроумная женщина не смущена сравнением учеников с мышами и достигает в своей шутке изощренной игры слов. Эмаус, город неиссякаемых источников, называется на иврите Хамат (Гадер), и это название (хамат) омонимично суме из мышиной притчи. Так город, в котором пребывает мудрец, превращается в источник пропитания и предмет вожделения учеников: нужно лишь немного обождать и они придут.
Совет женщины окажется пагубным для мужчины. Ожидание мудреца продолжается, но оно разрушительно – он забывает свое учение. Оказавшись вдали от собратьев, мудрец перестает участвовать в диалогах и интеллектуальных поединках и теряет свою ученую амуницию – память. Вспомним также, что он не колодец, в котором по капельке собиралась вода – учения былых поколений. Он силен своими новациями, а они рождались в спорах и диалогах. В отсутствии соратников и интеллектуальных поединков он не пользуется своим благословенным умением созидать и забывает то, что постиг ранее. Мудрец, сравненный с неиссякаемым источником, оставшись один в городе неиссякаемых источников, позволил своему источнику иссякнуть. Последнее, по-видимому, произошло для него незаметно, и когда ученики все-таки оказываются в курортном городе, случается конфуз. Ученики предлагают ему вступить в ученую дискуссию по поводу законов ритуальной чистоты. Отправной точкой дискуссии служит отрывок из Мишны Негаим 16:9, где приводится следующий казус: человек, оказавшийся в доме, содержащем источник ритуальной нечистоты, становится нечистым тотчас же, а его одежда и кладь принимают нечистоту в течение промежутка времени ( которое в те времена не измеряли, подобно нам, в минутах, а сравнивали с утилитарными действиями), достаточного для съедения пшеничного или ячменного хлеба, когда едят возлежа (то есть неспешно) и обмакивая хлеб в какой-либо соус (то есть вновь – неспешно). Вопрос учеников, сформулированный эллиптично, касается промежутка времени, необходимого для принятия нечистоты. Ячменный хлеб жуется труднее, чем пшеничный, и потому съедается медленнее. Ученики говорят на обычном для академии жаргоне, учитель же, проводящий дни в курортном месте, не понимает их языка и не знает, что сказать. «Мыши» все-таки пришли к корзине, но она оказалась пуста. Мудрец, оставшийся без учеников, со временем превратился в человека, чуждого талмудической учености. Тот, кому прочили перевесить иных мудрецов, оказался легок, как путешественник на улицах Эмауса.
* * *
Другая, не менее ироничная история о забвении р. Элеазара бен Араха содержится в Вавилонском Талмуде (Шабат 147б):
Рабби Элеазар бен Арах оказался там [то есть в Эмаусе, называемом Диомесет] и, пребывая там, забыл свое учение. А когда вернулся, взошел и читал из свитка [Торы] и, когда достиг стиха: «И месяц этот вам…» (Исх 12:2), то прочел: «И онемело их сердце...». Молились о нем мудрецы, и вспомнил свое учение.
В этой более оптимистичной версии истории забвения новообретенное неведение мудреца проявляется не в беседе с учениками, а в публичном чтении Торы. Почтенный ученый читает стих из главы о Новомесячье. Стих этот широко комментируется в талмудической литературе и известен настолько, что, казалось бы, ошибиться в нем невозможно. Однако слова стиха ходеш га-зе лахем («месяц этот вам») с точки зрения графики легко могут ввести в заблуждение. Буква далет в первом слове похожа на букву рейш, и слово начинает обозначать тупость, безмолвие, немоту. Зайн нередко при написании бывает похож на йод – и второе слово приобретает значение «было». Каф графически почти идентичен бет, и третье слово обозначает уже сердце, вместилище разума.
Примечательно, что в ошибке забывшего свое учение мудреца проявляются те его качества, которые когда-то сделали его прославленным. Он был новатором, а новатору свойственно читать тривиальный текст как необычный, видеть в традиционном высказывании никем не замеченный подтекст. Он читает текст, вознесясь над традиционным герменевтическим кругом понимания, как будто никто не читал его ранее. Но только как будто. Ведь если он действительно не примет во внимание никаких предыдущих прочтений, то окажется не новатором, а невеждой. Элеазар бен Арах был автором дерзких интерпретаций и новых прочтений, забытых ныне столь же надежно, как он забыл свою Тору. Способность истолковывать была связана с его способностью увидеть библейский стих так, как будто он читается в первый раз. Знания же помогали ему подвести основу под новое прочтение. Не потеряв своих новаторских способностей, он растерял знания, и его буквальное прочтение превращается в ироническую деконструкцию, при помощи которой рассказчик иронизирует над тщетой человеческих усилий. То сердце, или, как мы бы сказали, разум, что было уподоблено шумному источнику, струящемуся водой, теперь безмолвствует.
Раввинистической интеллектуальной культуре, ведавшей немало трансформаций и обновлений, важен образ новатора – зачастую он становится ключевой фигурой поколения. Однако ведома ей и опасность творческой свободы и безудержных новаций. Рассказчики вглядываются в образ типологического новатора первых поколений танаев и, сопереживая и недоумевая его судьбе, извлекают назидание, говоря о пагубном воздействии одиночества и женского хитроумия и животворящем воздействии совместного учебного действия в содружестве мудрецов. Забыть изученное – это постоянная тревога мудреца, подобно тому как певец боится потерять голос, а скрипач – слух. Оделив своего героя столь значимым для повествователя недугом, рассказчик ему сострадает. В Вавилонском Талмуде герой становится жертвой обстоятельств, а в Когелет Рабба – и жертвой жены.
Загадочная фигура мудреца, которого восхваляли собратья, но чьи учения не сохранились ни в одном письменном источнике, привела к созданию сюжета, где нашла свое выражение и эмпатия к герою, и традиционные ценности и сомнения раввинистической культуры. А мы с вами, дорогой читатель, внесем в наш реестр равинистических типологических фигур новые имена – Элеазара бен Араха и Элиэзера бен Гирканоса, и к одному из них еще вернемся в дальнейшем.
