Эта книга появилась в результате поездки Фридриха Дюрренматта в Израиль в 1974 году и посвящена арабо-израильскому конфликту — теме, которая сегодня не менее актуальна, чем тридцать пять лет назад. Размышления Дюрренматта о мировых религиях и истории их развития, а также "о свободе, равенстве и братстве в иудаизме, христианстве, исламе и марксизме, а также о двух старых мифах".

В пятьсот восемьдесят шестом году до нашей эры Навузардан, один из генералов Навуходоносора, еще не совсем пришедший в себя после ночной попойки, развалившись на ложе, смотрел из своего шатра со спокойным и скучающим видом на объятый огнем Храм Соломона, возведенный за четыре столетия до того из ливанского кедра, старое дерево горело ярким пламенем; через четыре года полководец уничтожил последнее независимое еврейское государство. По прошествии двух тысяч пятисот тридцати лет, спустя более чем сто поколений, Израиль был основан заново — одно из самых рискованных предприятий в мировой истории, если даже не самое опасное. Такая долгая жизнь народа на нелегальном положении, его существование на грани возможного не могут пройти бесследно, он не может на протяжении всех эпох безнаказанно тащить на себе предрассудки, недоверие, а часто презрение и ненависть других народов. Нет ничего более ненадежного, чем нечистая совесть, ничего, что бы смягчалось быстрее нее. Определенная группа народов приняла Израиль, руководствуясь в минуту слабости ими же пропагандируемыми идеалами, от избытка чувств, не подозревая, что может наступить время, когда нефть станет важнее идеалов. В тот самый момент, когда возник Израиль, арабы перешли в наступление. В отношении Израиля возможна была не только антисемитская и антисионистская, то есть идеологическая враждебность, но и неприязнь экзистенциальная. Все, что возникает, нуждается в пространстве, тот, кто расширяется, — вытесняет. Нечто подобное происходит и в космосе, в соответствии с одной из теорий там существуют не только огромные силовые поля, что вбирают в себя, то есть в ничто, все, что находится вокруг них, но и, согласно другим теориям, имеются также поля, где происходит прямо противоположное, эти космические праматери выбрасывают в пространство звезды словно из ничего. И уже с этого момента выброса в пространство вновь возникшая звезда неизбежно подчиняется тем же законам природы, что и другие звезды: однажды возникнув, Израиль стал таким же государством, как и все остальные. Исключительный случай перешел в разряд обычных. Порожденное непредсказуемостью мировой истории, еврейское государство было снова брошено в ее же непредсказуемость, и то, что возникло в силу необходимости, существует в дальнейшем уже не с той же необходимостью. Давление порождает противодействие, соседство — недоверие, сила — страх, успех — зависть, новое государство может стать жертвой случайностей и капризов истории, необоснованных стечений обстоятельств, нестабильности отношений, иррациональной импульсивности, ошибочности умозрительных заключений людей разумных и внезапных фантазий сумасшедших. Все то, что было запланировано ради спасения еврейского народа и выполнялось мужественно и изобретательно, было сопряжено с таким неописуемым количеством жертв, может привести к гибели этого народа. Угроза исходит не только от государств, его окружающих и никогда его не признававших, но и от него самого, так как только с созданием еврейского государства еврейская диалектика подверглась риску самоуничтожения. Еврейская драма не окончена, она начинается заново. И если раньше надо было спасать народ, то теперь в спасении нуждается само спасение, еще более сложное предприятие, так как связано с одним обстоятельством, обойти которое невозможно, если мы хотим добиться успеха. Любое не экзистенциональное противостояние идеологического характера бессмысленно, смысл имеет только противостояние экзистенциональное, то есть именно такое, какое существовало и еще существует между экзистенционально необходимым возникновением государства Израиль и жителями страны, в которой государство Израиль нашло свое материальное воплощение, в центре арабского мира, не менее идеологизированного и эмоционального, чем в свое время мир европейский, среди народов, относящихся даже друг к другу с недоверием. Только в этом случае естественное право выступает против естественного права, родина против родины. Государство Израиль представляет для арабского мира не только политическую проблему, с чем я соглашаюсь, не только невротическую проблему, чего я опасаюсь, так как Израиль выступает в качестве объекта ненависти, которая только и может хоть как-то объединить этот мир, но, кроме того, это еще и религиозный конфликт, вновь навязывающий еврейскому народу проблематику, уходя от которой он и основал собственное государство.

X

Насколько неизбежно замечание о религиозной подоплеке конфликта, в который втянуто еврейское государство и мы вместе с ним, настолько же мало мы это учитываем. Мы склонны рационализировать конфликты, сводить их, если это возможно, к политическим и мировоззренческим формулам, чтобы с чистой совестью занять позицию в соответствии с нашими убеждениями, это якобы за порядок, это — за демократию, это — за социализм и т.д. Но если в игру вступает религия, мы чувствуем себя неуютно, даже стесняемся: как только мы признаем ее в качестве причины, мы становимся неуверенными, и даже политически благоразумные предложения начинают казаться сомнительными, утопичными. Религия стала для нас чем-то личным и потому не имеющим политического значения. Религиозное, если употребить это сомнительное и расплывчатое слово, больше не является для нас делом государства; даже если оно и берет религию под защиту в большей степени, чем она, будь у нее гордость, могла бы ему это позволить, даже если государство относится к религии просто терпимо — будь то из психологических соображений или исходя из традиции, потому что в религиозном оно видит заслуживающий уважения обычай, который надо сохранить, подобно тому, как сохраняются памятники искусства, народные праздники, процессии в национальных костюмах и размахивание флагом — все это должно было бы оскорблять религию, воспринимай она себя всерьез, а еще сильнее задевать, если государство использует ее в своих идеологических целях, как, например, испанское, что ведет к гротеску, когда государство, старающееся таким образом спасти себя, становится более католическим, чем сама церковь, осознающая, что государство ею уже потеряно. Утверждение, что Испания, ФРГ, Швейцария и т. д. являются христианскими государствами или что Христианско-демократический союз, Швейцарская или Австрийская народные партии — партии христианские, да и то, что Израиль непременно является религиозным государством, ведь его корни лежат в еврейской религии, несет в себе что-то богохульное, так как согласно нашим представлениям религия не может быть перенесена на какие бы то ни было учреждения. Государство не имеет религиозной функции — нет ее, с моей точки зрения, и у церкви. Оно призвано выполнять технически нейтральные задачи и подобно размеченному игровому полю с четко установленными правилами, полю, на котором протекает жизнь народа, если хотите, футбольному полю. Оно не что иное, как некий институт, гарантирующий права каждого отдельно взятого человека и устанавливающий его обязанности, независимо от того, во что и как он верит, или, если пожелаете, не что иное, как простой порядок, который, в случае его несоответствия сложившимся отношениям, может быть подогнан под них. Вот здесь-то и возникают трудности. Непроизвольно. Мы смотрим на государство не как на неизменную, а как на некую подверженную изменениям концепцию и тем не менее подсознательно считаем его неизменным, даром божьим, несмотря на то что наша вера в Бога слаба, очень слаба и ограничивается лишь общими фразами. Инстинктивно мы воспринимаем государство как нечто объективное, независимое от человека, даже если и утверждаем обратное, и превращаем его таким образом во что-то иррациональное, в Бога, нами же упраздненного, объявленного мертвым, не осознавая, что нуждаемся в замене того, что провозглашалось некогда божественным, предначертанным судьбой, нуждаемся в государстве, партии, инстанциях, которым будем поклоняться так, словно они не зависят от человека. Вероятно, потому, что логическое понятие государства не совпадает с субъективным чувством, накладывающимся на него. А то, что мы чувствуем, является частью нашей личности — и религиозное, и инстинктивное, врожденное, атавистическое, пускай даже это всего лишь некая неясная тень внутри нас, подсознательное чувство, — частью, представленной в качестве чего-то вытесненного на задний план, невыразимого, не представленного разумом, никогда им не анализируемого. И таким образом, иррациональное существует в нашем политическом рациональном мире в форме бессознательного, а значит, не поддающегося учету именно в качестве личного дела каждого, а поскольку этот каждый суммируется, увеличивается, превращаясь в неопределенный фактор, то и религиозное превращается в нечто целиком находящееся вне границ наших размышлений и нашей политики, оно будто бы независимо от нас станет само делать политику, если только мы позволим рациональному отступить и прорваться наружу иррациональному, подчинимся этим факторам, неподдающимся учету, и будем смотреть, куда это нас заведет. И вот мы беспомощно стоим перед религиозными конфликтами, мы, интеллектуалы, и мы, идеологи, не желающие признать религиозное в качестве одного из политических факторов, привыкшие обосновывать все рационально с помощью политических понятий, и это ведет к тому, что ближневосточный конфликт видится многим конфликтом между арабским социализмом и еврейским капитализмом, даже если Израиль и представляет собой самое социальное образование этого уголка земли, а Саудовская Аравия и ОАЭ — самые капиталистические государства в мире. И если государство Израиль было основано в центре ислама, и не где-нибудь на его периферии, а, напротив, именно там, где берет свое духовное начало ислам, то это потому, что прародитель у мусульман тот же, что и у евреев, Авраам, и потому, что на горе Мория, на которой Авраам хотел принести в жертву Исаака и на которой позже находился Храм, возведена мечеть Омара, и потому что с выступа стены разрушенного храма Мухаммед на своем коне Альбораке вознесся через семь небес к Аллаху, которому хотелось видеть своего окончательного пророка; и если верно, что ислам также немыслим без иудаизма и подобно христианству развился из него, если все это так, то важна и религиозность, а с ней и ислам, коль скоро он значим в государствах, окружающих Израиль; а так как ислам важен, важнее социалистических транспарантов, которыми обвешивают себя эти государства, значительнее марксистских лозунгов, выкрикиваемых ими, более относится к действительности, чем весь этот внешний лоск мировоззренческого толка, которым они себя покрыли, и если вера действительно важнее, существеннее, значимее, вдохновеннее для этих людей, то нет сомнения в том, что каждое из этих государств должно принимать во внимание прежде всего ислам, ведь каждое из них скорее избавится от марксизма, чем от ислама, дойдет ли дело до конфронтации, либо сама собой отпадет необходимость в марксизме для пробуждения мировой совести; разрыв с марксизмом происходил не раз и будет происходить снова и снова, как только марксистский камуфляж достигал, достиг или достигнет своей цели. Марксистские жертвы ислама забыты, они гниют в тени мировой политики.

XI

Очевидно, поэтому конфликт ислама с еврейским государством намного убедительнее выражен в его столкновении с современностью, с чем-то новым, воплощением чего для ислама и является еврейское государство, нежели в поверхностном влиянии марксистского учения на Ближний Восток. Не в форме импортных товаров, не в форме огромной водоподъемной плотины, возводимой приезжими инженерами, не в форме нефтеперерабатывающих заводов и т. д., а как самореализация народа в окружении народов, не имеющих никакой общности, кроме своей древней веры, которые не имеют единого мнения даже по поводу того, какие из политических форм Европы, возникших в столь разных условиях, они хотят перенять или отклонить: демократию, социализм, коммунизм, фашизм или ни одну из них. И вот, если попытаться идеализировать этот конфликт, единственному элементу, связывающему эти народы, хотя и не объединяющему, а именно их вере, в лице Израиля противостоит творческое сомнение, их надежде противопоставляется опыт, их покорности — активность, вызов вере, значительнее которого и придумать нельзя.