Надобно предуведомить вас, любезные мои читатели, что у нас, в местечках, водится издавна: как только загорится на нашем синем бархатном небосводе лучистая первая субботняя звезда и ночная тьма окутает наши дворы, так что ни журавлей в воздухе, ни груш на дереве не видать более, тогда наши хосиды, в белых рубахах и чистых сюртуках и причесанных штраймлах, выходят со своих дворов и идут к реббе на субботний тиш, или, как говорят, на фарбренген. Фарбренген у хосидского реббе, изволите видеть, чем-то, может, и похож на собрания в ваших иешивах, да только нельзя сказать, чтоб совсем. В иешивах своих вы корежите спину да глаза надрываете над книгами, спорите до пота и хрипоты, а потом зеваете в руку, клюете носом и метете бородой столешницу. А наши хосиды книг не жалуют, зато если молятся, то лягушки замолкают в пруду и кузнечики притихают на поле, если нигуним поют, то коровы в стойлах плачут, а если змиройс – то овцы в загонах пускаются в пляс, а сами-то наворачивают супчику куриного да сладкими халами закусывают, а затем подают им гефилте-фиш, да бобы, да фарфель, а под конец кугель сладкий, и вино льется рекой. А то бывает и танцы пойдут, и бороды развеваются направо, а цицис – налево, и полы скрипят, и яблони в саду яблоками перестукиваются. Но лучше всего, когда рассядутся хосиды вокруг стола и попросят реббе рассказать им какую майсу. Боже ж ты мой! Чего только реббе не расскажет! Откуда только старины не выкопает! Каких страхов не нанесет! А майсы те надо уметь слушать, ведь сказано: тот, кто верит во все майсы, – дурак, а тот, кто не верит хотя бы в одну, – не верит в нашу святую Тору. Но нигде, пожалуй, не надо держать ухо в остро так, как на фарбренгенах у старо-шмушинского цадика, реб Шмуэль-Шмихцак-Шмайзика: пока его ребецн подает лучшие во всей округе дыни и мед, какого вы отроду не едали, сам он такие заковыристые майсы заворачивает, что диву даешься и уши развешиваешь, будто рушники, что сушатся у соседей на заборе. Недаром на славный Старо-Шмушинский хосидский двор, что находится в местечке Добрые Шмальцы, каковое не надобно путать с Верхними Шмальцами, Нижними Шмальцами или, не дай Б-г, Перешмальцами, что ни суббота съезжаются братья наши из Шмункача да из Шматмара, из Шмерткова да из Шмусятина и прочих местечек, что в обильной солнцем да евреями земле Шмуковинской.

И вот, одним роскошным летним вечером, когда опустилась на Добрые Шмальцы долгожданная прохлада и густой аромат черешен, слив, яблонь и груш выманил из недр небесных первую субботнюю звезду, заскрипели на улицах местечка сапоги – то хосиды шли к своему цадику – вкусить от трапезы, усладить воздух и растопить сердце Всевышнего своим заливистым пением да выслушать очередную майсу.

Один хосид – безусый еще юнец, молоко на губах не обсохло, молитвы нетвердо знает, зато бабкины сказки шпарит наизусть – вопросил цадика: Расскажите нам, реббе, кто такие гномы – маленькие, глазастые, в капюшонах и с топориками, – о коих так много бают преданий, и водятся ли такие в Шмарпатских наших горах, и не зазорно ли доброму хосиду, буде встретится ему гном, преломить с ним хлеб или встать на молитву?

Другой – умник, светским наукам ученый, языками владеющий и даже – страшно подумать – австрийские газеты читающий, – попросил: Расскажите нам, реббе, что за зверь такой – эти фраймауреры, вольные, дескать, каменщики, о коих столько трезвонят во всех столицах и писаки-лизоблюды выводят их в облике самом пугающем, как врагов государевых? Связаны ли они с мараот, пророческими видениями, или с марором, горькими травами на нашем пасхальном столе, или, быть может, с маарот, пещерами подземными?

Третий – святоша, ученик сурьезный и набожный, от святой Торы неотрывный ни ночью, ни днем, ни в будни, ни в праздники, – строго молвил: Ну их, реббе, эти бове-майсес да гойские сплетни! Расскажите нам лучше, кто такие суть ламедвовники, тридцать шесть скрытых праведников то бишь, ибо поверье это распространено и среди людей весьма ученых, а записи его я нигде не нашел: ни в двадцати четырех божественных книгах, ни в толкованиях первых мудрецов, ни в изречениях господина, наставника и учителя нашего, – а в таких делах, если не знать наверное, велик соблазн ошибиться.

Усмехнулся старо-шмушинский цадик, реб Шмуэль-Шмихцак-Шмайзик в белую свою, благоуханную бороду, и сказал: Ну, хевре, затейливы ваши вопросы, однако с Б-жьей помощью я отвечу на все из них, но нынче уже поздно – приходите за своей майсой после второй трапезы. И на следующий день за бутылью сладкого вина поведал реббе своим верным хосидам такую историю:

К западу, да и к северу, а если вглядеться, то и к югу от нашего местечка зачинаются ряды высоковерхих гор Шмарпатских. Гора за горою, будто каменными цепями, обковывают они землю толщей своею, чтобы не прососало шумное и бурное море. Глаз не смеет оглянуть их, а на вершину иных из них и не заходила нога человечья. Чуден облик их: не задорное ли море выбежало в бурю из широких своих берегов, вскинуло вихрем безобразные волны, и они, окаменев, остались недвижимы в воздухе? Не оборвались ли с неба тяжелые тучи и загромоздили собою землю? Ведь и горы наши того же свинцового цвета, а белые их верхушки, подобно барашкам волн, блестят и искрятся под солнцем.

В толще могучих этих гор тридцать шесть скрытых ото всего мира праведников, гномов с топориками, каменщиков с отбойными молотками, стучат глухо и безостановочно, денно и нощно, ищут ту породу, из коей сотворены были скрижали Завета. У одного из них, в складках ли плаща, за подкладкою ли капюшона, или в голенище сапога, таится осколок тех скрижалей, по которому только и возможно опознать нужную породу. Но хозяин осколка никому его не кажет – помышляет сам единолично обнаружить чаемое, ведь тот, кто найдет ту породу, тотчас обернется Мошиехом, и высечет из нее новые скрижали, и даст новый Завет, приличествующий временам Избавления, Геуле.

Так долбят они тело горы – один гном, обладающий проверочным камнем, и тридцать пять его товарищей, чающих опознать породу по свечению, благовонию, наитию или гласу Божьему, проницающему твердь земли. Да только раз осколок обретается среди тех праведных гномов, то по священному закону достаточного основания не будет им ни свечения, ни благовония, ни наития, ни гласа Божьего, и найти вожделенную породу сможет лишь тот, у кого в подкладке осколок. Он же давно ослеп.
- Ой ваавой! – расстроился юнец, все это время беспокойно наматывавший цицис на палец. – Какая грустная майса! Ведь слепой гном – не настоящий гном, не владетель горных недр, не мастер каменных руд.

- Если он слеп, так ведь и сам не найдет искомого, и всех друзей своих подводит, и позорит честное имя каменщиков! – в сердцах воскликнул умник и стукнул стаканом по столу.

- Как же так – скрытый праведник из глупого тщеславия не приближает приход Избавителя, а обрекает нас на бесконечный Голус? – скорбно вопросил святоша. – И вот эти новые скрижали Завета, – добавил он с сомнением, – нет ли здесь червоточины ереси, не был ли ум первого праведника соблазнен отступниками, а тогда – какой же из него может выйти Мошиех, даже если бы чудесным образом и прозрел он?

- Эээ, хевре, – сурово отвечал старо-шмушинский цадик, реб Шмуэль-Шмихцак-Шмайзик, – доколе вы так толкуете слова мои, дотоле и будете пребывать в горьком Голусе, жен ваших будут насиловать гойские разбойники, реббе ваших кидать в гойские темницы, братьев ваших на Востоке обвинять в непостижимых гнусностях, а братьев ваших на Западе отвращать от их веры.

Хосиды живо представили себе беды и гонения, перечисленные реббе, – представьте их и вы, любезные мои читатели, и пролейте подобающую скупую слезу – и горестно заплакали:
- Мы больны, больны от этого Голуса, мы не можем, не можем вынести более! Отчего же, отчего Господь медлит открыть нам Дверь? Когда же, когда явится Избавитель?

- Не это надобно спрашивать, – наставил их реббе, – а то, что вам по силам сделать, дабы приблизить приход Избавителя? Где взять ту крохотную капельку масла, которая прилепится к другим таким же капелькам и смажет петли той Двери, и она откроется? И я вам скажу: ваша малая капелька состоит в том, чтобы не усомниться в праведности скрытых гномов, а найти иное толкование этой майсы, хотя, разумеется, один лишь Всевышний по милости своей ведает, каково оно на самом деле.

Нуу, – протянули хосиды и задумались, постукивая стаканами по столу, поскрипывая сапогами и теребя цицис.
Первым вскричал юнец: Ясно, мне все ясно! Слепой гном сам не знает, что он слеп, и думает, будто погас его светильник. Экономя масло, он работает в полнейшей тьме, каждую породу сверяя с осколком на ощупь, а когда найдет похожую, тогда уже, чтобы удостовериться, вновь разожжет его.
- Не-не-не-не, ты не прав! – замахали руками другие хосиды.
- История же гласит, что он таки ослеп и никакой светильник не поможет ему – значит, порода так и не будет опознана, все вольные каменщики сгинут в толще гор, а наш Голус никогда не закончится! – с чувством произнес умник.
- Ослеп – не ослеп, но как может быть Мошиехом человек, хоть бы и прозванный скрытым праведником, которым тем не менее явственно руководит злая гордыня? – с сомнением промямлил святоша.

- Эээ, - сказал реббе. – Я вижу три звезды вышло на нашем небосводе, суббота окончена, поговорим в другой раз.