Рассказчики любят отправлять героя в путь, это нам уже известно. Сюжет этот привлекателен для них тем, что, проведя героя траекторией испытаний, они возвращают его (в состоянии большей или меньшей сохранности) к исходной точке, в которой странствие, а вместе с ним и сюжет обретают смысл.
Морские вояжи наиболее примечательны самой природой тех испытаний, которые претерпевают в них герои. Силы стихий, встреченные в безбрежных морских просторах, гораздо могущественнее всего, что можно себе представить во время сухопутного путешествия.
Истории о морских путешествиях — как у иудеев, так и у христиан — почти неизбежно оказываются в интертекстуальных отношениях с библейским рассказом о пророке Ионе, пытающемся сбежать от своей пророческой миссии. Как известно, пророк отправляется в морской вояж из портового города Яффо, укрывшись в корабле, который, выйдя в открытое море, попадает в шторм и терпит крушение. Корабельный люд, не будучи в силах предотвратить катастрофу, возносит молитвы своим богам, а пророк тем временем спускается в трюм корабля и засыпает, как бы продолжая свое бегство от Бога. Принуждаемый настойчивым корабельщиком вознести молитвы своему Богу («Что ты спишь? Встань, воззови к Богу твоему; может быть, Бог вспомнит о нас, и мы не погибнем!»), пророк не сразу признается в том, что именно его непослушание явилось причиной бури. Но когда на него выпадает жребий, он сообщает попутчикам и о том, что почитает Бога Израиля, и том, что от лица Господня бежит.
И сказали ему: что сделать нам с тобою, чтобы море утихло для нас? Ибо море не переставало волноваться. Тогда он сказал им: возьмите меня и бросьте меня в море, и море утихнет для вас, ибо я знаю, что ради меня постигла вас эта великая буря…
И взяли Иону и бросили его в море, и утихло море от ярости своей.
С тех пор как этот рассказ, об истинной интенции которого до сих пор спорят ученые-библеисты, был включен в канон, он стал своего рода прототипом, с которого постбиблейские рассказчики списывают свои рассказы об испытаниях мореплавателей.
Море — идеальное место для божественного вмешательства в естественный ход событий. У этого есть понятная мифологическая подоплека, ведь Бог создал мир, разделив вышние и нижние воды, и вся Вселенная, по сути дела, — судно, колеблющееся на волнах Мирового океана. Оказавшись в открытом море, человек выходит за пределы населенного людьми мира и приближается к хаотичному и грозному миру стихий, — то есть становится близок к той реальности, в которой обитает Бог.
История Ионы, заброшенная рассказчиком в континуум постбиблейского рассказа, породила многие и многие «ионоподобные» тексты, связанные с ней интертекстуальной связью. Они отнюдь не всегда подражание, но чаще — диалог со своим прототипом.
ИТ Брахот 9:1 13б
Рассказывал рабби Танхума: история об одном корабле, который вышел в великое море, и был там юноша один, иудей. Был великий шторм в море, и встал каждый из них, и взял свой «страх» в руки свои, и взывал к нему, и не помогло это ничуть. Когда увидели, что не помогает это ничуть, сказали тому иудею: Сын мой, встань, воззови к Богу твоему, ведь слышали мы, что он отвечает вам, когда вы вопиете нему и он силен. Тот час встал тот юноша всем сердцем своим и возопил и принял от него Святой, Благословен Он, молитву его, и умолкло море. А когда они спускались на сушу, то всякий из них спустился купить себе необходимого. Сказали ему, тому юноше: Ты, не идешь себе купить ничего? Ответил им: Чего вам угодно от сего убого чужака (аксанайа алува)? Ответили ему: Ты убогий чужак? Мы убогие чужаки! Мы здесь, а страсти наши в Вавилоне! Мы здесь, а страсти наши в Риме! Мы здесь, и страсти наши с нами, а не помогают нам ничего! Но ты, куда ты не идешь, твой Бог с тобой, как то сказано: «Ибо есть ли какой великий народ, к которому боги его были бы столь близки, как близок к нам Господь, Бог наш, когда ни призовем Его?» (Втор.4:7)
Итак, судно, выйдя в открытое море, попадает в шторм. Корабль населен, как это продиктовано рассказом о Ионе, немалым количеством язычников и одним-единственным иудеем, который, ко всему, еще и молод, то есть незначителен. Каждый из язычников путешествует со своим портативным «страхом», то есть идолом или другим объектом поклонения, к коему тут же обращается за поддержкой. И только иудей, Бога Израиля страшащийся, почему-то не спешит вознести свои молитвы. Скорее всего, он не бежит от лица Господня, как Иона, но, видимо, просто не видит себя в роли того, кто ведет диалог с Богом. Тем более что корабль полон людьми — и у каждого из них свой бог под рукой, а Бог Израиля (как, вероятно, полагает юноша), — он с Израилем, а не с безвестным путником, который неизвестно зачем отправляется в далекие края. И тогда приходит корабельщик, разочарованный в собственных богах, и приглашает его вознести молитву — почти теми же словами, которыми другой корабельщик обращался к пророку. Этого достаточно, чтобы пробудить у еврейского юноши интерес к теургическому эксперименту. И действительно — «Иной», как правило, необходим рассказу, чтобы у «Своего» появился некий интерес к своей собственной идентичности.
Вдохновленный доверием язычников юноша возносит свою молитву, и (вновь намекая на рассказ о Ионе) «утихает море от ярости своей». На этот раз не приходится никого бросать за борт, так как буря, как оказывается, должна была быть нейтрализована молитвой юноши, который за несколько минут до того и не подозревал, что у него есть столь могущественный патрон. Величие Творца было явлено мореплавателям на фоне эффектной морской декорации, после чего события пошли своей будничной чередой. Корабль останавливается в порту, а его пассажиры отправляются делать покупки и глазеть по сторонам. И только наш юноша остается на борту и явно не хочет привлекать к себе внимание.
Остальные обитатели корабля, неизбежно запомнившие юношу после всех этих волнующих событий, спрашивают его, отчего он не желает поразмяться на берегу, и его уклончивый ответ не оставляет сомнений в причинах этого. Он «бедный чужестранец», то есть у него нет денег, чтобы заниматься веселым потребительством в порту. Для обозначения своей инаковости юноша пользуется арамейским словом «аксаная», производным от греческого «ксенос», что может означать как «чужак», «гость», так и «(некто) гостя приемлющий», то есть «постоялый двор». Таким образом, он одновременно как бы именует себя и бедным чужаком, оказавшимся вдали от родины, и бедной обителью, в коей обитает его душа — в известной мере чужестранка. Тот, чьей молитве оказались послушны стихии, не может позволить себе покупок в порту. Юноша — орудие для привлечения божественного милосердия, но тем не менее он сам испытывает нужду. Ситуация эта в известной мере парадоксальна, и уклончивая формулировка указывает на то, что парадокс от героя не укрылся.
Разрубают этот гордиев узел «Иные»: рассказчик энергично разубеждает их устами и юношу, и читателя. Наш герой — вовсе не «жалкий чужак». Наоборот, чужаки — это жители Римской и Персидской империй. Эти горделивые горожане кичатся своими богами (эвфемистически именуемыми «страстями»), но знают, что на самом деле их боги сильны лишь по месту прописки. Они — часть имперского культа, их сила продиктована силой империи. По мысли рассказчика, имперские граждане, римляне и персы, весьма горды силой своих богов, но в глубине души понимают, чем они ограничены. Человек интересует этих богов лишь как рядовой участник этой «игры престолов», боги Рима и Вавилонии не будут снисходить до личной истории каждого, их не заботит судьба всякого агнца из стада — хоть заблудшего, хоть и не очень. И только Бог Израиля готов следовать за сыновьями своего народа, за всеми вместе или за каждым по отдельности, куда бы и зачем бы те не шли. Величие Бога Израиля — в его персональной заинтересованности в каждой, даже самой убогой, персоне — если она принадлежит к избранному народу.
Не следует, однако, ожидать, что это божественное покровительство отразится на банковском счете избранника. Юный путешественник, по слову которого Бог утихомирил морские стихии, останется бедняком, и бутерброды в порту ему будут покупать сердобольные язычники. Если юноша отправился бороздить морские просторы в поисках лучшей жизни, то ему следует попытать счастья в другом месте. Однако меркантильные резоны, по которым герой, может быть, и отправился в путешествие, остаются за рамками рассказа. Юноша оказался в морских просторах, чтобы открыть миру, то есть читателям рассказа, что Бог небезразличен, что и мир, и судьба всякого странника в этом мире находятся под Его неусыпным наблюдением и отеческим покровительством. Выйдя в странствие, герой обрел Бога, который готов следовать за ним повсюду, — и с этим он вернется к исходной точке своего пути, наполнив его новым смыслом.
