В последних колонках я время от времени затрагиваю тему талмудического юмора, так что, пожалуй, продолжу это спонтанно наметившееся направление, не забывая, однако, основные темы: коллизию между евреями из Вавилонии и их палестинскими собратьями, отношения свой-чужой и гендерные парадоксы. На этот раз в коротком анекдоте будет явлен взгляд жителя диаспоры на обитателей Земли обетованной. Мужчина-чужеземец смотрит на женщину, которая, как известно, самый близкий «иной». Перейдем же к рассказу, в котором внимательный читатель найдет очередной образчик юмора из Вавилонского Талмуда.

ВТ Недарим 66б

История об одном вавилонянине, который взошел в страну Израиля и взял себе там жену.
Сказал ей: Свари-ка мне чечевицы, парочку.
Сварила ему две чечевички.
Разгневался.
На другой день сказал: Свари-ка мне чечевицы… гриву!
Отвесила и сварила ему гриву чечевицы.
Сказал ей: Подай-ка мне пару кабачков (боциней)!
Подала ему две лампады.
Сказал ей: Поди и разбей их о главу городских ворот (аль рейша де бава)!
И в тот момент восседал сам Бава бен Бута у городских врат (а-де-бава).
Пошла и разбила те светильники ему об голову.
Спросил ее (Бава бен Бута): Почему ты так поступила, дочь моя?
Сказала ему: Так мне велел мой муж.
Сказал: Ты исполнила волю господина твоего, Вездесущий да произведет от тебя двух сыновей, подобных Баве бен Буте!
И так было.

Эта история, рассказанная, кстати говоря, в контексте обсуждения темы обетов и сохранения мира в семье, призвана, прежде всего, потешить читателя, но, как обычно, не лишена дидактики. Ее герой, земляк вавилонского рассказчика, отправляется в далекую от Южной Персии Страну Израиля, в коей, как и во всякой загранице, все для пришельца малопривычно. Действие к тому же перенесено в былые времена – для того, видимо, чтобы придать уроку большую убедительность.

Итак, вавилонянин, прибыв в Страну Израиля, обзаводится там молодой женой. Наш рассказчик полагает, что основное отличие мужа от жены — это отличие вавилонянина от уроженца Страны Израиля: первый склонен к двусмысленностям и иносказаниям, а второй лаконичен и понимает слова буквально. Слог первого пестрит идиомами и прочими фигурами речи, ставя в тупик второго, который воспринимает все как есть. Проблема возникающего перед взором читателя супружеского конфликта заключается в том, что жена, трепетно и серьезно относясь к словам супруга, не в состоянии предположить, что он говорит тем языком, в котором слова означают не то, к чему она привыкла, а то, что в них вкладывают мудрецы в разговорах друг с другом. Она принадлежит к иной среде и видит свою роль лишь в том, чтобы исполнять все слова своего мужа буквально, подобно тем заповедям, смысл которых не до конца ясен.

Именно о таких женщинах — столь послушных и трепетных — мечтают многие мужчины, за такими женами они готовы отправляться за тридевять земель, но именно над подобными маскулинными стереотипами иронизирует наш рассказчик.

Сначала вальяжный молодожен заказывает своей суженой приготовить скромный ужин — просит совсем немного чечевицы, буквально «парочку» (трей). Но эта фигура речи понимается его истово-послушной женой буквально. С великим тщанием она отделяет две достойные употребления чечевички и должным образом приготовляет из них заказанное блюдо, не способное насытить и канарейку, не то что мужа.

Этот сюжетный ход — своего рода топос древних литератур, известный, например, по византийскому жизнеописанию Эзопа. Эзоп был рабом, и его господин Ксанф, обиженный женой, попросил его сварить всего лишь одну чечевицу, и тот — с великим тщанием, но, надо полагать, не без злорадства — варит господину одно-единственное чечевичное зернышко, которое затем и подает ему, к вящей потехе гостей Ксанфа.

Но если у Эзопа это месть раба-интеллектуала недалекому хозяину, какова интенция нашей героини, безмолвно и серьезно совершающей свои столь забавные для стороннего наблюдателя действия? Казалось бы, она ни о чем и не подозревает и все ее помыслы чисты. Но все равно она внезапно оказывается хозяйкой ситуации, выводя ее далеко за пределы того сценария, по которому хочет разыгрывать действие ее велеречивый муж.

Разгневанный супруг, надо полагать, уяснил языковую подоплеку совершенной женщиной ошибки, но, скорее всего, объяснил ее для себя женской глупостью. Послушная, но простоватая израильтянка, думает он, полагает, что мужи вавилонские в еде ограничиваются малым. Он все еще не понимает, что столкнулся с культурным отличием, принципиально иным подходом к словам и их значениям. Однако, в следующий раз, заказывая любимую им чечевицу, он благоразумно уточняет, что для полного насыщения ему нужно много чечевицы. Но, все еще пребывая в путах вавилонского обыкновения играть словами, говоря «много», он использует меру веса. Как если бы кто-нибудь из нас на вопрос, сколько шоколада ему нужно для полного счастья, ответил: тонна. Но был бы немало сокрушен, если бы именно столько шоколада обрушилось на него из некоего рога изобилия.

Вавилонянин, сказавший усердной жене, что ему нужно гриву чечевицы, получит точно согласно названной мере — десять тысяч килограммов, для варки которой усердная галилеянка, надо полагать, мобилизовала наемную рабочую силу. Можно себе представить, как утомленный трудами дневными, возвращается муж к своему домашнему очагу и уже издалека обнаруживает обширный лагерь котлов, в которых булькает аппетитное чечевичное варево…

Очевидно, им овладевают противоречивые чувства, но ведь он всего лишь столкнулся с буквальным пониманием того, о чем сам говорил фигурально. Далее, все еще не извлекший должного урока вавилонянин, на потеху читателя, продолжает добиваться от молодой жены долгожданного романтического ужина. На сей раз он желает кабачков, традиционно обозначив скромность своей просьбы тем, что просит именно парочку (все еще!) овощей. Однако кабачки омонимичны слову «светильник» — боцина, и женщина понимает слова мужа именно так. Поэтому наш вавилонянин по завершении трудового дня не найдет на своем обеденном столе ничего, кроме наполненных маслом, празднично горящих светильников, числом два. Разгневанный супруг в сердцах велит жене разбить оные сосуды о главу городских врат — так, не без изыска, именует он верхнюю часть ворот. И тут же, послушная слову господина, жена отправляется к вратам. Но по воле рассказчика у городских врат, в месте представительных народных собраний и судилищ, уже восседает почтенный палестинский мудрец Бава бен Бута. Этот танай, который жил еще до разрушения Второго Храма в Иерусалиме, был учеником Шамая и судьей. Вот то немногое, что о нем известно, помимо его несомненного благочестия. Этого мудреца от рассказчика отделяют многие годы, и преодолевает он их потому, что в имени судьи, по стечению нарративных обстоятельств, звучит архаичное слово «бава». Именно этим словом наш речистый вавилонянин обозначил ворота, о которые его чересчур усердной супруге следовало разбить светильники, поданные вместо кабачков. Очарование игры слов (Бава бен Бута — а-де-бава) безнадежно утеряно при переводе. А в оригинале создается коллизия почти невыносимая: о чью главу усердная жена разобьет светильники — городских ли врат или городского судьи, чье имя означает «врата»? Героиня, очевидно, полагает, что «глава» более пристала судье, нежели вратам, и усердно разбивает свои лампады о голову ученого, который, как и подобает мудрецу, нисколько не гневается, но вопрошает о природе столь неожиданного поступка.

Последние действия рассказа напоминают юмористическую сказку братьев Гримм о незадачливом Гансе, недалеком, но исполнительном сыне, который слепо следует заветам матери, разрушая все на своем пути, теряя невесту, но потешая читателя. Нелепые поступки человека, подчиненного чужой воле, будь то раб, сын или жена, не только пробуждают смех, но и разрушают, пусть только на мгновение, узы принуждения, которыми скован герой. Но как только утихает смех, порабощение возвращается, Эзопа избивает господин, да и Ганс платит по счетам.

Однако нашу героиню ждет неожиданный реванш. Услышав, что к столь плачевным поступкам ее привела слепая преданность заветам супруга, мудрец, не вдаваясь в причины, по которым муж отдает столь странные указания, понимает, в чем нуждается его героиня. И потому он благословляет ее именно тем, что ей, по его мнению, действительно необходимо. Ей нужны сыновья (двое!), которые будут мудры и кротки, как Бава бен Бута, а не гневливы, как безымянный вавилонянин. Они не будут предаваться фантазиям о бессловесных и послушных женах, живущих в тридевятых царствах. И не вызовут у них гнева не понимающие их супруги, жительницы Земли обетованной, ибо и сами они будут не из Вавилонии. А вот будут ли сыновья нашей героини выражаться столь же фигурально, как их отец, или унаследуют лаконичную манеру матери, сказать трудно, да и не столь это важно.