Продолжая ситуацию прошлого нашего рассказа, мы и на этот раз будем говорить о мудрецах в Риме, но против Рима здесь появится Иерусалим, создавая драматическую коллизию, которая уже немало поколений будоражит еврейскую мысль.

В антологии толкований танаев на Второзаконие, так называемом Сифрей Дварим, в 43-й главе, появляются два рассказа, волей редактора помещенные рядом. Рассказы объединены общими героями и мотивом пути к Великому городу, только города в них разные – Рим и Иерусалим. Следуя за источником, начнем мы с Рима.

Однажды входили раббан Гамлиэль, рабби Йегошуа, рабби Элеазар бен Азария и рабби Акива в Рим и услышали голос толпы на Капитолии, что разносился на сто двадцать миль вокруг, и заплакали они, и только рабби Акива засмеялся.
Сказали ему: Акива, почему мы плачем, а ты смеешься?
Сказал им: А почему вы плачете?
Сказали ему: Как не плакать, когда инородцы, язычники приносят жертвы идолам и поклоняются истуканам, и пребывают в покое и благоденствии, а Дом, подножие Бога, предан огню и стал обиталищем зверей полевых.
Сказал им: Потому-то я и смеялся! Если таково прогневившим Его, то исполнившим Его волю тем более…
Занятная компания направлялась в Вечный город.
Самый знатный из присутствующих – раббан Гамлиэль (из Явне), танай 2-3-го поколения, внук раббана Гамлиэля Старшего, глава мудрецов, лидер харизматический и строгий, за свою суровость нередко осуждаемый современниками. Так, за излишне жесткое проведение в жизнь своих постановлений он был смещен мудрецами со своего поста, а на его место избрали нынешнего его спутника, рабби Элеазара бен Азарию; впоследствии раббан Гамлиэль вернулся на свой пост, разделив его с рабби Элеазаром. Впрочем, наша история, по-видимому, происходит задолго до этих событий.

Самый старший из спутников – рабби Йегошуа бен Ханания, танай 2-го поколения, ученик раббана Йоханана бен Закая. Еще в эпоху Храма он был прославленным мудрецом и служил в Храме в качестве левита. Когда пост главы мудрецов занял раббан Гамлиэль, рабби Йегошуа занимал при нем пост главы суда.

Самый юный – рабби Элеазар бен Азария, танай 3-го поколения, несмотря на молодость один из величайших мудрецов эпохи Явне. Он происходил из богатой и знатной священнической семьи.

Но самым выдающимся мудрецом в этой компании, равно как и самым знаменитым эпохи Явне был рабби Акива бен Йосеф, танай 3-го поколения. Несмотря на незнатное происхождение и позднее начало академической карьеры, он стал учителем своего поколения, а его ученики возглавили следующее поколение мудрецов, превратив учение рабби Акивы в основу Мишны и других сборников литературы эпохи танаев. Впоследствии он объявит Бар-Кохбу царем-Мессией и погибнет, казненный римлянами.
Все четверо нередко упоминаются в рассказах о посещении мудрецами Вечного города. Визиты подобного рода, надо полагать, не были туристическими, а имели цель ходатайствовать пред властями за нужды еврейских общин страны Израиля, выкупать пленников или искать помощи у соплеменников, пустивших корни в Риме.

Интересно откуда мудрецы входили в Рим.
Раз они слышали голос ликующей толпы, доносящийся с Капитолийского холма, то, думается, путь их шел от Транстевере, то бишь с другого берега Тибра, где во времена Древнего Рима и обитала его еврейская община, и шли они к Форуму, хлопотать пред власть предержащими или еврейских пленников выкупать с рынков столицы. Может быть предложенная мною траектория их пути и не верна, но очень хочется себе представить четырех танаев неспешно ступающими по и ныне здравствующему мосту Понте Фабрицио, и лица каменных дев, украшающих его, еще не успели уподобиться стертому временем булыжнику. Голос ликующей толпы мог доноситься до мудрецов из окрестных публичных зданий. Ведь совсем недалеко, по правую руку шумит старейший цирк Максимус, где состязаются колесницы и казнят преступников, а по левую руку – цирк Фламиниус, где тоже есть чем потешиться, а за ним – театр Помпея, и кто знает, что в тот день в нем представляли, не говоря уж о многочисленных храмах, как то храмы Аполлона и Юпитера, разрозненные останки которых и ныне торчат посреди гетто, именно там построенного по папскому указу в Средние века.

Мудрецы ведут себя исправно. Столкнувшись с ликованием языческого служения, они не могут не вспомнить о разрушенном Храме. Известно им также, что разрушение Храма трактовалась Римом как победа имперского божества над Богом Израиля и сама сцена победы представлена на арке Тита, где утварь обобранного Дома Бога Израиля влекома римской толпой к ногам триумфатора – мускулистого парубка Тита. Вспомнив же о поверженном Храме, они не могут не возрыдать. Их поведение искренне, эмоционально и по-человечески понятно. Однако смех рабби Акивы ставит под сомнение правильность их поведения, и они вопрошают о причине его смеха. Акива же отвечает риторическим вопросом о причине их слез, которая совершенно очевидна. Мудрецы говорят – опустошенный Дом, дикие звери вместо паломников… Придя в Рим, они принесли с собой свой разрушенный Иерусалим, и он источник их слез.

И тут рабби Акива открывает причину своего смеха. Сцена настоящего поражения действительно заслуживает слез, но ее-то смеющийся мудрец уже не видит. Ликующая на Капитолии толпа успела прогневить Властелина и приговор уже готов, хотя и не приведен в исполнение. Театры и капища еще высятся на своих местах, а мудрец уже воспринимает их поверженными, хотя не знает, что вместо храма Минервы возведут дом поклонения некой плотницкой жене из Назарета, а построенный еврейскими пленниками Колизей почти совсем разберут на барочные жилища преемников некоего Петра и кандидатов в оные. И даже не грядущее наказание римлян радует рабби Акиву, а то, что если провинившиеся римляне удостоились покамест такого благополучия, то как велико будет в грядущем благополучие тех немногих, кто не прогневает Творца. Настоящее для Акивы заслонено грядущим. Осмыслив следующий этап исторического процесса, он уже обжился в нем и не ощущает грусти, причиняемой видом настоящего. Таков паттерн радикального еврея – он видит дальше повседневного, а потому и пренебрегает им. Тем и заканчивается рассказ о мудрецах в Риме – они безмолвно взирают на радикального собрата, не слышащего ликования римской толпы, и растерянно молчат.

А теперь к второму действию.

И вновь, однажды восходили мудрецы в Иерусалим.
Добравшись до Цофим, разорвали свои одежды.
Добравшись до Храмовой горы, увидели лиса, выходящего из Святая Святых. Мудрецы стали плакать, а рабби Акива – смеяться.
Сказали ему: Акива, всегда ты вызываешь удивление! Мы плачем, а ты смеешься!
Сказал им: А почему вы плачете?
Сказали ему: Как не плакать! Место, о котором сказано: "А если приступит кто посторонний, предан будет смерти" (Числ 3:10), – лис выходит из него! Свершилось сказанное в пророчестве: "От того-то изнывает наше сердце; от того померкли наши глаза. Оттого что опустела гора Сион, лисицы ходят по ней" (Плач 5:17-18).
Сказал им: Именно поэтому я и смеялся!
Ведь сказал пророк: "И возьму Я себе в свидетели свидетелей верных: Урию-священника и Захарию, сына Варахиина" (Ис 8:2). А какое отношение имеет Урия к Захарии?! Что сказал Урия: "Сион будет вспахан, как поле, и Иерусалим сделается грудой развалин, и гора этого Дома – лесистым холмом" (Иер 26:18). А Захария сказал: "Так говорит Господь…: опять старцы и старицы будут сидеть на улицах в Иерусалиме, каждый с посохом в руке, от множества дней. И улицы этого города наполнятся отроками и отроковицами, играющими на улицах его" (Зах 8:4). А то, что оба эти пророка названы пророком "свидетели", означает, что их пророчества свидетельствуют друг о друге. Исполнится пророчество Урии – исполнится пророчество Захарии. Отменится пророчество Урии – отменится пророчество Захарии. Увидел я, что исполнилось пророчество Урии, и обрадовался тому, что исполнится пророчество Захарии!
И тогда так они ему сказали: "Утешил ты нас, Акива!"

По-видимому, вернувшись из Рима, мудрецы идут в Иерусалим. Трудно сказать, откуда именно они идут – из яфского ли порта или из городов своего проживания. И вот они оказываются на возвышенности, с которой открывается вид на Храмовую гору. Место это, называемое рассказчиком Цофим, навряд ли сегодняшняя Гар га-цофим, Гора Скопус, где высится Еврейский университет. Скорее всего, эта возвышенность – нынешняя иерусалимская Таелет, что в Тальпиот, откуда действительно вся Храмовая гора видна как на ладони, и вид ее запустения, развалины некогда внушительного Храмового комплекса вызывают вполне ожидаемую реакцию мудрецов. В знак траура по Храму они разрывают свои одежды и, спустившись с возвышенности, идут в направлении увиденных развалин. Увидев лиса, нечистое животное, промышляющее охотой среди развалин покоев, чья ритуальная чистота оберегалась некогда с великой тщательностью, мудрецы не могут сдержать рыданий. Слезы мудрецов вызваны тем, что они увидели зримое воплощение пророчества о Разрушении. Согласно талмудической традиции, Плач Иеремии – не элегия о разрушенном Иерусалиме, созданная после Разрушения, а пророчество, провидящее годину бедствий. Увидев осуществление грозного пророчества, мудрецы стали свидетелями наказания и ощутили вину. Слезы естественны в подобной ситуации.

А рабби Акива опять смеется! И аргументация его смеха не столь предсказуема, как аргументация плача его товарищей. Он извлекает стих из пророка Исайи, казалось бы, далекий от всего вышесказанного. Согласно талмудической традиции, Исайя в этом стихе провидел деятельность двух позднейших пророков – Захарии и Урии. Необходимо идентифицировать этих пророков и отыскать их слова, ведь лишь их имена упоминает Исайя. Слова Урии рабби Акива находит в книге пророка Иеремии, хотя на самом деле Иеремия цитирует это пророчество от имени Михи, а об Урии говорит далее, не цитируя его вовсе. По-видимому, толкователь предполагает, что содержание пророчеств Урии совпадало с пророчествами его предшественника Михи. Реконструированное рабби Акивой свидетельство говорит о распахивании Сиона, что есть синоним Храмовой горы. Для того, чтобы отыскать второе свидетельство, толкователю приходится отождествить Захарию из книги Исайи с его тезкой, жившим в самом начале эпохи Второго Храма, автором библейской Книги Захарии из цикла 12-ти пророков. Пророк Захария провидит старцев и старух на улицах Иерусалима, каждый с посохом в руке, от множества дней, – свидетельство благоденствия и растущей продолжительности жизни. Также видит он мальчиков и девочек, играющих на улицах города, – свидетельство мирной жизни, отсутствия терроризма и всеобщей воинской повинности. Видя в словах Исайи утверждение причинно-следственной связи между двумя пророчествами, пророчеством Разрушения и пророчеством Утешения, рабби Акива приходит к выводу, что идиллия, описанная Захарией, непременно наступит. И тотчас это наполняет его такой радостью, что он смеется, не видя или не обращая внимания на угрюмые развалины, в коих кишат лисы. Развалины перестают быть развалинами, так как основа грядущего строения уже заложена, а то, что пройдет еще немало лет и травой порастут могилы присутствующих при этом разговоре, значения не имеет. Настоящего не существует для радикального еврея, существует процесс. И здесь пораженные спутники Акивы уже не безмолвствуют, они говорят, что последнему удалось их утешить. Утешение недостижимо в настоящем – оно обретается лишь в осознании происходящего процесса, сколь бы продолжительным он ни был. Сам радикалтолько физически существует в настоящем, но большей частию своего существа уже живет в грядущем. Спутники рабби Акивы, не будучи радикально мыслящими людьми, ограничиваются настоящим, но оно их печалит. Радикальный товарищ обучает их рецепту обретения утешения в грядущем, и за это они ему благодарны.

Автор сих строк, не будучи человеком радикальным, с восторгом созерцает евреев радикальных, живущих над временем и с легкостью платящих за то немалую плату. Радикалы, как правило, идут в направлениях отнюдь не идентичных, объединенные, в моем представлении, не общей доктриной, но общностью характера и, быть может, судьбы. Нет братства радикалов. Рабби Акива едва ли снес бы присутствие не менее радикального еврея Шауля из Тарса, но, надо полагать, смог бы славно поспорить, иронизируя и подтрунивая над теориями собеседника, с иерусалимским раввином А.И. Куком, радикальным не менее и по-своему трагичным. Склонному к компромиссам наблюдателю кажется восхитительной, но пугающей способность радикалов подняться над настоящим так, что оно как бы перестает существовать, растворяясь в грядущем. И потому, оставив себе наслаждение созерцанием деятельности радикалов, оный наблюдатель сосредоточится на деталях настоящего, которые роднят его с прошлым и грядущим, оправдывая свой страх перед грядущим и недоумение по поводу прошедшего случайно услышанной фразой, согласно которой Б-г обитает в деталях.