Мы начнем с рассказа из Вавилонского Талмуда, из трактата «Ктубот». Этот трактат повествует о брачных контрактах, и в нем существует целый цикл рассказов на тему «мудрецы и их жены». Один из рассказов, предлагаемый далее, представляет собой идеальную, с раввинистической точки зрения, модель отношений между мудрецом и его избранницей. Этот идеал удален от нас во времени и в пространстве, это отнюдь не буквальный пример для подражания, а парадигма высоких отношений мудреца и женщины для многих поколений, изучающих Талмуд. Оному рассказу противопоставлены несколько историй, демонстрирующих модель отношений, далеких от идеальных, но о них в другой раз. Начнем с идеала.

Вавилонский Талмуд, трактат Ктубот, 62б-63а:

Р. Акива был пастухом у сына Калба-Савуа.
Увидела дочь Калба-Савуа, что он скромный и достойный.
Сказала ему: «Если я обручусь с тобой, ты пойдешь в дом учения?»
Сказал ей: «Да».
Обручилась с ним в тайне и отослала его.
Услышал ее отец, прогнал из дома и дал обет, лишив ее права пользования своим имуществом.
[Акива] пошел и двенадцать лет пребывал в доме учения.
Когда пришел, привел с собой двенадцать тысяч учеников.
Услышал, [как] один старец говорит ей: «Ты ходишь вдовой при живом [муже]».
Сказала ему: «Если он послушается меня, будет сидеть еще двенадцать лет».
Сказал [Акива]: «С дозволения [твоего] я это делаю».
Вернулся, пошел и еще двенадцать лет сидел в доме учебы.
Когда возвратился, привел с собой двадцать четыре тысячи учеников.
Услышала об этом жена и вышла ему навстречу.
Сказали ей соседки: «Одолжи украшения, оденься, прикройся».
Сказала им: "Знает праведник душу скотины своей…" (Прит 12:10)
Когда подошла к нему, пала ниц.
А когда поцеловала его ноги, служки стали отталкивать ее.
Сказал им: «Оставьте ее! Мое и ваше – ее это».
Услышал ее отец, что великий человек прибыл в то место.
Сказал: «Пойду к нему, может быть, он освободит меня от обета».
Пришел к нему.
Сказал ему: «Если бы ты знал, что он великий человек, дал бы ты [такой] обет?»
Сказал ему: «Рабби, ни одной главы, ни одной галахи не знал!»
Сказал ему: «Это я».
Пал ниц и целовал ему ноги.
И дал ему половину своего имущества.

Талмудический рассказчик скуп на слова и сообщает минимальные подробности, необходимые для развития сюжета. Так мы узнаем, что рабби Акива, в зрелые годы ставший едва ли не центральной фигурой талмудического мира, в юности был пастухом, бедным и невежественным, однако служил он у сына Калба-Савуа, то есть у потомка легендарного иерусалимского богача*, - как если бы современный рассказчик сказал: «у одного из Ротшильдов». Дочь хозяина оценила р. Акиву за два его качества: "скромный и достойный". Скромность, как правило, мешает разглядеть достоинства, да и рассказчик их не детализирует, но дает понять, что дочь хозяина разглядела то, что было скрыто для других. Желая выйти замуж за "скромного и достойного", она совершает акт беспримерной по тем временам дерзости и предлагает ему свою руку и сердце, но при условии, что суженый пойдет учиться Торе. Стоит обратить внимание на то, что именно личные достоинства (не связанные со знанием Торы) определяют ее любовь. Невежество можно искоренить в доме учения, а скромность, даже если человек невежествен, – основа всего. Юноша, естественно, соглашается на предложение, и так возникает завязка романтического сюжета, в котором есть мужчина и женщина, любящие друг друга, – и в этом рассказ подобен любой романтической истории, – но также есть Тора, без которой их союз невозможен. В начале рассказа инициатором событий является женщина: она предлагает обручение, она "обручается с ним", и она же отправляет его учиться. Когда он говорит ей "Да!", мы не знаем, что его привлекает: наследство? приданое? Тора? или сама девушка? Истинные намерения романтического героя выяснятся далее, а пока уделим внимание нашей даме. Романтическая героиня здесь на редкость активна; она не ждет, стоя на башне, своего рыцаря, а сама создает своего избранника. Никакая специфическая причина такого желания никак в рассказе не объясняется, исходной посылкой рассказчика является то, что эта женщина, по определению не входящая в контингент изучающих Тору, возлюбила Тору и желает, чтобы ее муж учил Тору и стал великим в Торе.

Через двенадцать лет герой возвращается, потому что полагает, что не может продолжать занятия в доме учения без "разрешения". Возможно, он хочет продолжать учиться, ибо любовь к Торе уже почти полностью захватила его существо, но для него все еще важно "разрешение" избранницы, и, быть может, сожаления об оставленной женщине посещают его сердце. Используем меткое выражение Даниэля Боярина – мудрец всегда находится в состоянии двойной верности. Он верен жене, с которой его столь многое связывает, но влюблен в Тору, которая требует все большего и большего его внимания. Любовный треугольник талмудической романтики не менее драматичен, чем его собрат из современного романа. Вторая встреча-невстреча – проверка отношений героев. Для того, чтобы эта встреча-невстреча произошла, к женщине послан "один старец", тот самый вечный старец, второстепенный герой талмудического рассказа, всегда появляющийся в нужный момент, чтобы открыть героям пути Провидения, а читателю - логику сюжета. Старец апеллирует к здравому смыслу, и, по-видимому, это те слова, которые хотел бы сказать сам рабби Акива. Старик называет героиню вдовой при живом муже, подразумевая, что сам их брак носит условный характер. Голос старца, слышимый никем не увиденным героем, и есть внутренний голос самого рабби Акивы, выражающий его внутренние сомнения. Однако благодаря ему выясняется, что помыслы супружеской пары едины. Женщина также хочет, чтобы жених продолжал учиться, но не знает, захочет ли он. Он говорит: "С дозволения я это делаю". Она говорит: "Если он послушается меня". Каждый из героев угадывает желание другого, хотя они и не встречаются! Но уже в этот момент равновесие нарушено в пользу мужа. Он слышит ее слова: "Если он послушается меня", а она его слова – "С дозволения я это делаю" – так и не услышала. Женщина остается в доме "вдовой при живом муже", муж же вместе со своими учениками возвращается в дом учения.

Но по прошествии двенадцати лет настает время третьей встречи, которую – при всем желании продлить романтическую повесть – больше невозможно откладывать – ведь даже если девушка в момент обручения только вошла в брачный возраст, то к концу рассказа она приближается к 40 годам. И вот героиня выходит к супругу (и вновь она инициатор встречи!), чтобы встреча состоялась. С первым уходом героя возникла щемящая разница в их социальном положении, которая теперь достигает апогея: у нее не хватает одежды, у него – множество учеников. Рассказчик добавляет забавную бытовую деталь, вводя новых второстепенных персонажей, тоже говорящих голосом здравого смысла, – соседок героини. Соседки рекомендуют одолжить одежду, приодеться, прикрыть приметы прожитых лет, ведь бедность и годы не делают женщину краше. Она отвечает им цитатой из книги Мишлей (Притч): «Знает праведник душу скотины своей». Далекий Акива понимает ее так, как хозяин понимает свою рабочую скотину, и потому не нужно брать напрокат ни шляпу, ни манто. Гордо и лаконично героиня отвергает доводы здравого смысла, подчеркивая свою внеположенность по отношению к расхожим меркам.

Другими второстепенными персонажами являются ученики Акивы. Соседки пытаются преодолеть неравенство, изменив внешний вид женщины, и не преуспевают в этом, и поступок служек также подчеркивает неравенство: они пытаются прогнать женщину, чтобы встреча не состоялась. Над всей этой суетой пребывают две души, которые, преодолевая разделяющие их преграды – экономические, пространственные и временные, – ощущают то эмоциональное единство, которое царило между ними во время встречи-невстречи двенадцать лет тому назад. Здесь романтическая героиня получает свое вознаграждение, и мы видим что истинная героиня этого рассказа – именно она. Это ее триумф, это тот максимум, который и герой и рассказчик могут дать нашей героине. Всенародно прославленный муж никому не известной женщины отвечает служкам: "Мое и ваше – ее это". Р. Акива говорит о Торе, роковой участнице романтического треугольника. Этими словами р. Акива выражает духовное соучастие женщины или, правильнее сказать, духовное единство между ними. Все, что является благоприобретенным достоянием тысяч учеников, вся их Тора – принадлежит ей. Рассказчик обращается к читателю, которому довелось находиться в стенах дома учения среди мудрецов Талмуда и который знает, что р. Акива – величайший ученый, знаток Торы. На нем держится вся Устная Тора: мидраш, Мишна, галаха и агада. «Все это, – говорит рассказчик, – "ее", принадлежит одной бедной покинутой еврейской женщине, чья душа оказалась столь тесно связанной с душою мужа, пребывающего в стенах дома учения».

Культура создана мужчинами для мужчин – ввиду того, что в течение большей (на данный момент) части человеческой истории женщина занимала в ней скромное место, находясь, как правило, вне тех сфер, в которых создавалась литература и другие виды искусства. Классическая литература, в том числе еврейская, представляет собой своего рода нарратив, созданный мужчинами для мужчин. Женщина была объектом мужских страстей, мужских привязанностей, а в творчестве – своего рода материалом, которым пользуются для изображения желаемого. Тем самым, когда мы встречаем героиню в классической литературе, то, как правило, эта героиня есть выражение того, как мужчина представляет себе женщину. Феминистские критики утверждают, что до Нового времени женщины практически не творили культуру и их голос в культуре не был слышен. И теперь для того, чтобы услышать голос женщины, следует произвести некую деконструкцию классической литературы. Талмудическая литература создана мудрецами талмудических академий для их учеников, и потому, когда мы встречаем в этих текстах героиню, она свидетельствует не столько о реальных исторических персонажах того времени, сколько о концепции женщины, существовавшей в головах создателей этой литературы. Романтический рассказ с героиней, верно ожидающей странника, выражает неизбывную тоску рассказчика по идеальной женщине, которая готова ждать. И потому для нашей героини так важна Тора, что идеальная героиня талмудического романса любит Тору, хоть и не принадлежит к сонму избранных, изучающих ее.

Однако рассказчик оставил в первом акте этой драмы снаряд отцовского обета, а по законам драматического повествования эта деталь должна быть реализована к концу рассказа. Клятву, принесенную человеком, следует выполнять, но в храмовый период люди приносили покаянную жертву за невыполненный обет, тем самым аннулируя его. После разрушения Храма возникает целый институт разрешения обетов: теперь для этого нужен мудрец, который сумеет доказать, что заключенный обет был неверным по своей природе, найдет некую неправильность в его формулировке и тогда сможет разрешить обет этому человеку. Отец героини стремится встретить мудреца, не зная, кто этот человек, но желая освободиться от обета. Рабби Акива, после того как Калба-Савуа изложил ему свою просьбу, решает проблему, говоря, что обет был дан из-за того, что пастух, за коего вышла непокорная дочь, был невеждой, а если принять во внимание, что этой причины уже нет, ибо пастух чудесным образом превратился в ученого Акиву, то и обета более нет. Супружеской паре достается имущество гневливого богача, героиня получает права на довольствие отца, коего была лишена ранее, а рассказ приходит к благополучному завершению.

Рассказчик поведал нам романтическую историю, в коем любовь к женщине, любовь героев друг к другу, крепко сплетается с иной любовью, которая всегда становится соперницей женщины в мире мудреца. Мудрец может любить женщину, но всегда будет любить Тору, и эта коллизия разрешается в данном рассказе тем, что и мужчина и женщина в равной мере приобщились к любви к Торе. Столь гармоничный любовный треугольник – идеал талмудического рассказчика, и к нему он побуждает стремиться своего читателя, осознавая, однако, сложность его обретения.

* Согласно талмудическому преданию, в период, предшествующий разрушению Храма, жили в Иерусалиме четыре богача, которые могли прокормить весь Иерусалим – такие у них были обширные закрома. Одного из них звали Калба-Савуа (Сытый Пес). Звали его так потому, что всякий человек, который заходил в его двор голодный, как собака, выходил совершенно сытый.