Немножко инструкция «делать жизнь с кого», немножко квест, немножко жития знаменитых евреев прошлого — Лея Любомирская написала книгу «Бродяга, Маг и Королева пряностей».
Дмитрий Борко, фотограф, гражданский активист, автор фотоальбома «1991, 1993» — о двух московских путчах, о том, как увлечение фотографией начинается с баловства, о том, как баловство превращается в профессию и образ жизни.
Людмила Улицкая и Александр Кабаков о книге «Детство 45–53: а завтра будет счастье», о ностальгии по страшному времени и о лучшем периоде XX столетия.
Несмотря на обилие трупов, загадочность обстоятельств гибели жертв и намеки на некую международную закулису, читатель долго не может понять, что именно он читает.
«Бездумное былое» — не просто беглые автобиографические заметки, как он сам их аттестует, а полновесное художественное произведение, яркое и будоражащее.
Поэтическая природа языка Любомирской проявляется не сразу, а где-то к середине книги, но читателю от этого никакого убытка. Наоборот — есть повод еще внимательнее вглядываться в эти удивительные истории.
Я всячески отбивалась: фляки всего лишь рубец, то есть бычий желудок, по-иностранному звучит завлекательно, а вообще-то просто требуха. Но когда из Варшавы мы переместились в Краков, я сдалась.
В июне в издательстве Corpus выйдет книга Михаила Черейского «Дракон с гарниром, двоечник-отличник и другие истории про маменькиного сынка». Словосочетание «маменькин сынок», иронично вынесенное в заголовок книги, для автора вовсе не ругательное: это простая констатация факта, ведь Миша именно что мамин любимый сын. К тому же в Мишиной маме совсем ничего нет от анекдотической еврейской мамаши, стремящейся прожить жизнь вместо ребенка.
И вот эти вечные сомнения: салат с авокадо? С козьим сыром и орешками? А десерт? И пророчества: панна-котта не застынет, пирог расползется или будет кривой. Но даже если застынет и не расползется, ни Татьяну, ни Зинаиду Ароновну все равно не переплюнуть. А хочется, верно?
Как все хорошее, этот рецепт в моей жизни возник случайно, хотя все мы прекрасно понимаем, что ничего случайного не бывает.
Ну и таз, конечно, — меня заставляли тащить этот постыдный предмет, который не лез ни в какие авоськи, самопроизвольно вырывался из рук и позорил меня навсегда, тащить через всю улицу Образцова и половину Селезневки.
Но зато! По возвращении нас всегда ждал самый вкусный десерт на свете: бабушкино фирменное яблоко в тесте, залитое шоколадным соусом.
Мешать салатные листья с помидорами, луком и огурцами, да еще поливать это оливковым маслом, — категорически нельзя! Огурцы отдельно, помидоры отдельно. Масло — яд для детей. Лук — яд для детей.
Жаркое с овощами — категорически нельзя! Мясо отдельно, картошку отдельно, морковь, горошек, цветная капуста — яд для детей.
Он мечется между Монреалем и Лондоном, между улицей Сент-Урбан и Хэмпстедом, между прошлым и будущим, но настоящее — и время, и дело, и чувство — ускользает. Собственно, весь роман Джейк только и делает, что предается любимому занятию русской интеллигенции — рефлексирует и испытывает муки совести, стыда и неловкости.
Многие из нас склонны к историческому оптимизму и поэтому, конечно, обратят внимание на то, что славная традиция не прервалась — в новоизобретенном «Столичном» легко прослеживаются родовые черты благородного «оливье»: есть птица, нарезанная кусочками, есть раковые шейки, есть даже пикули! А роль тревожащей воображение «сои-кабуль» без затей отведена соусу «Южный».