В детстве я думал, что Неделя еврейской книги — такой же праздник, как и другие, что-то среднее между Днем независимости, Лаг ба-омером и Ханукой. Правда, в этот праздник не жгли костры, не запускали волчки и не били друг друга по головам пластмассовыми мечами. Он, в отличие от других праздников, не был установлен в честь какой-нибудь исторической победы или героического поражения — и от этого еще больше мне нравился. Каждый год в начале июня мы — брат, сестра и я — шли с родителями на центральную площадь Рамат-Гана, где стояли десятки прилавков с книгами. Каждому разрешалось выбрать себе в подарок пять книг. Иногда автор присутствовал там же, у прилавка, и писал что-нибудь на книге. Моя сестра такое очень любила, но лично я злился. Даже если кто-то написал книгу, это не дает ему полного права черкать в вашем личном экземпляре. Особенно если у него противный почерк, как у врача, и если ему обязательно нужно употреблять сложные слова, которые приходится смотреть в словаре, — и в конце концов обнаружить, что все это значит попросту «надеюсь, вам понравится».
Прошло много лет. Я больше не ребенок, но так же сильно волнуюсь перед началом книжной недели. Правда, сейчас все по-другому, еще более нервно. Я теперь писатель, я с теми, кто по ту сторону прилавка черкает в свежекупленных чужих книжках. И до сих пор, хотя я сижу на другой стороне уже добрых двадцать лет, я очень странно себя чувствую, когда мне приходится сочинять посвящение для абсолютно незнакомого человека.
Пока меня никто не знал, я писал посвящения только на книгах, которые дарил своим знакомым. И вдруг оказалось, что совершенно посторонние люди сами купили мои книги, и мне надо их подписывать. Ну что написать человеку, про которого ты абсолютно ничего не знаешь и который может оказаться кем угодно, от серийного убийцы до праведника народов мира? «Дружески...» — зачем так врать-то? «С уважением...» — тоже как-то не очень. «C наилучшими пожеланиями» — ага, на память от доброго дядюшки. «Надеюсь, что вам понравится!» — чистое подхалимство от первой буквы до восклицательного знака в конце. И вот, двадцать лет назад, в первый вечер моей первой книжной недели я придумал новый жанр — фиктивные посвящения. Ведь рассказы в моих книгах полностью вымышлены, почему вдруг посвящения должны быть настоящими?
Мики, твоя мама мне звонила. Я бросил трубку. Не смей больше здесь шляться.
Синаю. Я сегодня буду поздно. Омлет c петрушкой в холодильнике.
Ноа, где моя десятка, где она? Ты просила «на два дня», а прошел уже месяц. Я все еще жду.
Цики. Я признаю, что вел себя как полный козел. Но если твоя сестра простила, то и ты можешь.
Авраму. Мне плевать, что показывают лабораторные тесты. Для меня ты всегда останешься папой.
Теперь, двадцать лет и одну пощечину спустя, я думаю, что не стоило подписывать книгу, которую тот высокий парень со стрижкой морпеха купил в подарок своей девушке, таким образом: «Босмат, мы оба знаем: даже если сейчас ты с другим, в конце концов все равно вернешься ко мне». Но и тот высокий парень, вообще говоря, мог бы сообщить мне об этом вежливо, а не драться. Так или иначе, урок я выучил, хотя это было больно, и с тех пор всегда, даже если моя ручка на секунду зачешется, подстрекая меня написать какому-нибудь Яки или Шломи: «В следующий раз, когда ты прочтешь что-то от моего имени, это будет письмо от адвоката!» — я набираю полную грудь воздуха и корябаю: «С наилучшими пожеланиями». Да, скучновато, зато фейс будет целее.
Если тот высокий парень и Босмат меня читают, я хотел бы сказать, что осознал свою ошибку, и попросить — да, с некоторым опозданием — прощения. А если, Ноа, ты тоже вдруг это прочтешь, имей в виду: я все еще жду свою десятку.
Иллюстрация Ильи Баркусского
