1.

Вот, скажем, питерский таксист везет двух московских менеджеров по довольно срочному делу. Таксист — человек спокойный, неторопливый, на пятой минуте он задумчиво говорит: «Интересно, куда ж это я еду?..», на десятой: «Откуда тут мостик-то?», на пятнадцатой: «Вы же не очень торопитесь?» Через сорок пять минут московские менеджеры стоят на обочине совершенно неизвестного им тупикового питерского переулка и, натурально, кричат на водителя очень плохими словами. «Что это за х... позорная», — говорят они, и «Какого х... вы не посмотрели в карту», и «Что за п... вы тут устроили», и «Е... можно», и даже еще хуже. На каждый яростный выпад таксист в отчаянии кивает, извиняется, клянется, что он в жизни себе этого не простит, что зря его мама на свет родила. Наконец, возникает усталая пауза, и один московский менеджер вяло говорит: «Что ж ты, мужик, наделал...» И вот в этот момент питерский таксист багровеет, взвивается и возмущенно орет:

— Что это вы мне тут тыкаете?!

2.

Вот, скажем, молодая мать пытается запихнуть двоих очень израильских детей, шести и восьми лет отроду, в машину. Молодая мать измучена пляжным днем, дети голодные, усталые и бьют друг друга по голове надувными палками для плавания. Пока дети выясняют между собою, кто больший козел, молодая мать пытается засунуть в багажник машины сумку-холодильник, сто двадать игрушек, надувной матрас, мешок с недоеденными яблоками и бог знает, что еще. Матрас не сдается. Молодая мать решает все начать сначала и вываливает содержимое багажника на асфальт. В этот момент младший ребенок пытается засунуть голову старшего ребенка в ведро с формочками для песка. Тогда молодая мать обещает, что сейчас засунет младшего сына в багажник и он будет лежать там до приезда домой.

— Я подам на тебя в суд! — немедленно говорит лукавый младший ребенок. — Это ущемление моих прав в семье.
Тогда молодая мать обещает, что засунет обоих сыновей в багажник, по справедливости.

— Мы оба подадим на тебя в суд! — говорят умные сыновья. — Это насилие над детьми.
Тогда молодая мать залезает в багажник, сворачивается в клубок и закрывает глаза.
Несколько секунд дети пребывают в растерянности.

— Мы подадим на тебя в суд! — наконец, радостно говорит старший. — Ты оставила нас на улице без присмотра.

3.

Вот, скажем, нью-йоркский журналист К. беседует со своим коллегой-геем о его, коллеги, приближающейся свадьбе. Коллега и его бойфренд уже наняли самого модного дизайнера интерьеров на Манхэттене оформлять их новую квартиру, потратили две недели на составление списка из трехсот тщательно отобранных гостей и едва не разошлись, выбирая маме одного из женихов идеальное вечернее платье. Но главное — они решили как можно скорее усыновить ребенка. Журналист К. спрашивает, как быстро это можно сделать.

— Можно сравнительно быстро, — говорит молодожен, — но в нашем случае быстро не получится. Мы хотим усыновлять ребенка в Малави, а это медленно.
И добавляет с уважительным вздохом:

— Малави — это Chanel в мире усыновлений.

4.

Вот, скажем, художник С. рассказывает, что его подруга, выращенная в советской строгости, но много читавшая, завела себе в детстве колокольчик, поставила его у кровати, звонила в него, кричала: «Девка, шоколаду дай!» — после чего отправлялась на кухню и варила себе какао. Вернувшись с какао в постель, непременно заглядывала в чашку и говорила: «Что за месиво! Пороть тебя, девка, пора!» Впоследствии ее психотерапевт купил себе два «мазерати».

5.

Вот, скажем, прекрасный израильский отец Х. решает на Хануку сделать двухлетней деточке традиционные домашние пончики. Не разлапистые громадные магазинные пончики с какой-то хренью внутри, а маленькие, хорошенькие, толстенькие пончики с домашним вареньем и собственноручно натертой сахарной пудрой. Колбасится часов двенадцать. Деточка смотрит на блюдо с пончиками и, не прикасаясь к ним, твердо говорит: «Не люблю», — после чего отправляется заниматься своими делами. Отец мысленно говорит ей вслед несколько крепких слов про девочек в целом, съедает два блюда толстеньких пончиков и потом долго тоскует, морально и физически. На следующий день он отправляется забирать деточку с детсадовского празднования Хануки. Деточка сидит на полу, рядом с ней сидит другая деточка. Другая деточка слизывает с расползающихся магазинных пончиков отсыревшую сахарную пудру и отдает их нашей деточке, наша деточка с большим энтузиазмом их ест. Х. пытается убедить себя, что все дело в сахарной пудре, но душевная рана все равно кровоточит. «За что мне это, мама?» — спрашивает он у своей матери тем же вечером. «А за пельмени», — говорит мать. И выясняется, что в раннем детстве Х. не ел домашние пельмени, которые мама заботливо лепила для него по ночам, зато в гостях отлично ел расползающиеся магазинные пельмени из картонной коробки, причем сначала раскусывал их, выковыривал мясо и съедал только тесто, а потом аккуратно сложенное мясо ел специально затребованной ложкой, глядя на родную мать невинными глазами.