Лев Кегелес: Я родился в Ярославле, в Москву приехал поступать в университет, на психологию, но по специальности не работал — на последних курсах ушел в бизнес-тренинги, а во время кризиса 2008-го начал заниматься рекламой. Года четыре проработал в digital-агентстве, стал аккаунт-директором. Но в какой-то момент мне это надоело. Да, мы работали с очень крутыми компаниями и миллионными бюджетами, но мне захотелось чего-то, во-первых, более творческого, а во-вторых, своего. Еще в школе я участвовал в сохнутовских мероприятиях, так что опция возможной репатриации в Израиль маячила. И когда мы узнали, что моя жена беременна, мы поняли — момент настал. Осенью 2013 года мы переехали.

Евгений Коган и Лена Цагадинова: То есть ты — это не пресловутая путинская алия?

Л.К.: Я был на Чистых прудах в 2011-м, и на первой Болотной, и на Сахарова, и происходящее, конечно, сыграло свою роль. Хорошо помню, как мы однажды в новогоднюю ночь сидели дома — жена была на восьмом месяце, так что мы решили никуда не ходить. Сидели, смотрели телеканал «Дождь». А он в принципе склонен к такому… черному цвету в показе окружающей действительности. И моя жена сказала: «Увези меня отсюда». Мы решили, что не хотим, чтобы наш ребенок рос в России… Мы принадлежали к той части общества, которая по большому счету не сильно пострадала. У нас обоих были хорошие зарплаты, но не миллиарды, по поводу которых мы тряслись, мол, придет Путин и все заберет. Вот мой младший брат, который был помощником депутата Бориса Немцова, уехал сразу после его убийства.

Е.К. и Л.Ц.: То есть, политико-экономических причин особо не было, а сионистские? Все-таки детство, проведенное на сохнутовских семинарах…

Л.К.: Наверное, я немного сионист, но не в религиозном смысле. У меня нет ощущения, что Израиль — страна моих предков. Честно говоря, по Галахе я вообще не еврей, у меня еврейская кровь по отцовской линии. Но я, конечно, чувствовал и чувствую связь с этим народом и этим государством. А вот друзья твердили, что в Израиль ехать не надо, потому что там нет работы. Думаю, это было связано с алией 1990-х и их рассказами о том, что придется мыть полы. Но мне хотелось попробовать пожить в Израиле — мне нравится эта страна, я много раз здесь был, мы даже с женой делали здесь свадьбу, такую самодельную хупу. Своего рода игра в еврейство, но это все, безусловно, очень важная часть нас. Так что нам казалось совершенно правильным приехать жить именно сюда.

Е.К. и Л.Ц.: И вот вы приехали…

Л.К.: Мы приехали, и, естественно, встал вопрос, чем заниматься. Еще в России у меня появилось желание поработать с деревом. Как-то на даче мама попросила починить скамейку, а я сказал, что чинить уже поздно, но можно сделать новую. Начал — и в процессе понял, что мне это нравится. Уже в Израиле мы сняли квартиру — в Яффо, — и рядом с домом я нашел своеобразный коворкинг для людей «творческих профессий»: там можно было снять мастерскую, платить за время и пользоваться имеющимся оборудованием. У нас были сбережения, так что можно было особо не волноваться, и я спокойно учил иврит и пытался работать в этой мастерской. И втянулся — начались какие-то случайные маленькие заказики, плюс я стал делать мебель в нашу квартиру и так далее. Потом перешел в другую студию, где, в общем-то, научился всему, что умею.

Думаю, это и было моим «периодом мытья полов»: я вычищал ржавчину с металлических поверхностей, делал еще какую-то черную работу — и одновременно начал собирать мебель. Независимым мастером я стал летом 2014 года — во всяком случае, именно так написано у нас на сайте. Я начинал с небольших вещей — разделочные доски, ложки и так далее. Однажды мне заказали кофейный столик, и так появилась мебель. Не могу сказать, что я состоявшийся бизнесмен, потому что все еще нахожусь в процессе развития. Больших заказов пока мало. Последним был разноцветный бар для недавно открывшегося заведения Rice is Nice.

Е.К. и Л.Ц.: Давай вернемся к доскам. Сколько стоит твоя разделочная доска?

Л.К.: Примерно двести⁽¹⁾×(1) Сейчас это около 3400 рублей. шекелей.

Е.К. и Л.Ц.: Двести?! Зачем покупать разделочную доску за двести шекелей, когда можно в любом магазине купить отличную доску за семнадцать и горя с ней не знать?

Л.К.: Мой коллега, который работает недалеко от яффской блошки, говорит: «Мы не столяры. Мы artists, художники». Естественно, нам нет смысла соревноваться с IKEA. То, что мы делаем, это не поточная работа. Скажем так, мы работаем для людей, которым важно иметь что-то, чего нет у других.

Е.К. и Л.Ц.: И все-таки, зачем нужна настолько уникальная доска для разделки мяса?

Л.К.: Это история про слово, которое написано на вывеске нашего магазина, — про атмосферу. Вещи ручной работы атмосферны, они очень настоящие, живые. Поточные вещи в первую очередь нацелены на функциональность, а наши — они с душой, как бы это ни звучало.

Е.К. и Л.Ц.: А такая доска не будет выглядеть странно в обычном съемном жилье? Что, придется подгонять всю квартиру под доску или кофейный столик?

Л.К.: Что касается досок и ложек, то они, естественно, очень разные — есть более кричащие, но есть и менее кричащие. В Израиле попадаются люди, которые привезли половину мебели еще из Советского Союза, и у них мои доски, наверное, выглядят странно. Но, мне кажется, такие доски все равно будут хорошим подарком, просто надо выбрать. Что же касается мебели, то тут я в основном работаю под заказ. Важный момент — в Израиле в этом плане на первом месте стоит не столько желание выделиться, сколько особенности квартиры: не в каждую может встать стандартная магазинная мебель. Заказчики понимают, что им, естественно, придется переплатить, зато мебель будет смотреться органично. И плюс, естественно, эксклюзивность, уникальный дизайн и прочее. Но это, конечно, не дешево.

Есть и еще одни важные заказчики — мои друзья, которые делают квест-румы. Мир квест-румов идеален для меня — ребята, которые делают такие квесты, не могут просто пойти в магазин и купить необходимую им мебель, так что они заказывают у меня много всего. Они не такие уж богатые — мы с ними часто работаем с самыми дешевыми материалами, потому что им нужно что-то сложное, и оно должно быть визуально крутым.

Е.К. и Л.Ц.: Но ведь таких мастерских довольно много — во всяком случае, так кажется. При такой конкуренции можно выжить?

Л.К.: Не могу сказать, потому что пока сам не понимаю. С одной стороны, таких мастерских, действительно, много. А с другой, посмотрите, сколько открывается кафе, — им же всем нужна мебель! С точки зрения моего бизнеса, открытие каждого нового кафе — это появление нового клиента. Да, конкуренция большая, но во многих мастерских, прямо скажем, не очень развит клиентский сервис…

Е.К. и Л.Ц.: Тут вообще с сервисом далеко не все в порядке.

Л.К.: Да, и это дает фору дизайнерским студиям типа моей. И, плюс, из этого вырастает заточенность под клиента. Я не просто предлагаю что-то: хочешь — бери, не хочешь — не бери. Я все-таки стараюсь работать с каждым человеком, который ко мне приходит.

Е.К. и Л.Ц.: Вот придет к тебе клиент, расскажет о своих мечтаниях, а ты поймешь, что его идея не ахти. Скажешь ему об этом?

Л.К.: Я расскажу о своих опасениях. Мне кажется, что к таким, как я, приходят люди, которые либо не очень хотят разбираться в предмете, либо не очень готовы тратить свое время, чтобы заниматься тем, чем я занимаюсь. Так что — да, я смогу посоветовать. Не согласится — ок, сделаю, как он хочет, но от ответственности себя освобожу.

Е.К. и Л.Ц.: А если к тебе придут и попросят сделать гроб — сделаешь?

Л.К.: Честно говоря, пока не просили… Мне кажется, что угодно может быть предметом диалога. Думаю, я не буду делать что-то, связанное с насилием, с вредом человечеству — но конкретно про гроб я еще не думал.