Геннадий РозенсонМила Розенсон
Ленинград, февраль 1976 г. Наша семья получила приглашение из Израиля от родного брата моего отца, раввина Бенциона Брука, который возглавлял знаменитую йешиву Навардок в Иерусалиме. В приглашении была указана причина: «Воссоединение семей». Это было правдой: Бенцион уехал из белорусского города Рогачева в 1920 году, когда моему отцу было пять лет. Каким-то образом после войны братья нашли друг друга, и между ними завязалась активная переписка на идише. Мой отец читал нам вслух все письма — и те, которые писал сам, и те, которые получал. Эти письма трогали нас до слез, но довольно скоро отца вызвали в Большой Дом(1)×(1) Неофициальное название центрального здания КГБ в Ленинграде на Литейном и велели немедленно переписку прекратить.
И вот в феврале 1976 года мы внезапно получаем приглашение на две семьи — моего отца и мою. Его принес дворник, явившийся в сопровождении двух молодых людей, совершенно явно принадлежащих к соответствующей организации. Конечно, это было очень страшно: мы постоянно слушали «Голос Америки» и радио «Свобода», было ясно, что жить спокойно нам теперь не дадут, — а в доме двое детей. Но получение приглашения было и огромной радостью. Предыдущие три приглашения до нас не дошли, и муж лично поехал к моему отцу (мы жили в разных районах Ленинграда), чтобы сказать, что на этот раз все получилось. В тот же вечер папа дал мужу почитать cамиздатовскую копию «Черной книги» Эренбурга и Гроссмана: у него была целая библиотека самиздата, он считал, что для воспитания детей крайне важно, чтобы они отдавали себе отчет во всем происходящем. Папа предупредил, чтобы мы никому не давали книгу и не вообще не выносили ее из дома. Мы и сами, конечно, все понимали.
Назавтра мужа срочно вызвали на работу — экстренное собрание. Перед началом собрания незнакомый человек предложил ему покурить, поделился сигаретой. Это последнее, что мой муж запомнил, — очнулся он только на следующее утро в отделении милиции. Мы до сих пор не знаем, что именно произошло, из-за чего ему стало так плохо. Мы искали его всю ночь, но никто ничего не видел и не слышал. Приехала сестра мужа, Майя. В то время у нас гостили моя бабушка Софа и ее подруга. Я полночи убеждала бабулю Софу, что муж просто задерживается на работе, но после полуночи пришлось сказать ей правду. Ее подруга осталась у нас ночевать и стала гадать на картах. Мы просто не знали, что делать.
К несчастью, в тот день «Черная книга» была у мужа с собой.
Через несколько дней его вызвали к следователю и предъявили обвинение в злостном хулиганстве, а главное — в хранении и распространении нелегальной литературы. Еще через несколько дней состоялся закрытый суд. Судья пытался добиться от мужа ответа насчет того, как к нему попала «Черная книга», но на все вопросы муж отвечал: «Нашел». Судья сказал, что суд располагает свидетельствами «злостного хулиганства в метро», но если муж признается, откуда у него книга, «злостное хулиганство» заменят на просто «хулиганство». В ответ на это муж снова повторил, что просто нашел книгу.
Тогда судья вызвал свидетеля по обвинению в злостном хулиганстве. Вошел двухметровый военный и заявил, что в метро мой муж дал ему пощечину. Не выдержав, я вскочила с места и сказала: «Чтобы дать вам пощечину, мой муж должен был бы влезть на табуретку!» Мне было приказано выйти из зала, и я не слышала, как оглашали приговор: 2,5 года наказания, которое муж должен был отбывать в Луге, без права переписки с семьей. Позже я узнала, что Луга была городом ссыльных.
Мы сказали детям, что папа в командировке. Его выпустили через два года, и вскоре мы сумели уехать в США. Мой отец не дожил до этого момента, — не выдержав всего происходящего, он умер перед самым нашим отъездом. Меня постоянно гложет мысль, что отцу помогли умереть. Муж пережил его совсем ненадолго: когда он умер, ему было всего сорок лет. Он никогда и ничего не рассказывал о жизни на поселениях, но я думаю, его смерть служит однозначным ответом.
Давид Розенсон:
С тех пор, как я узнал о том, какую роль «Черная книга» сыграла в жизни моего отца, дело ее публикации жило и дышало рядом со мной. Это касалось лично меня, — увидеть официальный выход в свет книги, из-за которой его арестовали. Естественно, причины ареста были политическими. Кстати, я не помню, был это сон или реальность, — но мне кажется, что в период отсидки была одна ночь, когда отца выпустили на несколько часов. Он разбудил меня, поцеловал и дал мне конфету «Белочка», мою любимую. Эта конфета и эта ночь навсегда остались в моей памяти.
Давид Розенсон с матерью МилойПосле получения образования в Америке и Израиле нас с семьей (молодой женой и двумя маленькими детьми) потянуло обратно в Россию. Может быть, я чувствовал, что должен приложить усилия для того, чтобы знания о еврейской культуре получили развитие в стране, из которой мои родители были вынуждены бежать. Для моей мамы те 12 лет, которые мы с семьей прожили в России, оказались очень трудными: она боялась, что история отца повторится, на этот раз — с ее сыном и ее внуками. Если цитировать бабелевского Баулина из «Аргамака», фраза «Я тебя всего вижу!» всегда приходила на ум, когда речь шла о слепых правителях, в чьих руках находилась когда-то судьба множества людей. Именно поэтому во всем, что старается делать фонд Ави Хай, мы всегда участвуем открыто. Нам не приходится скрывать ни программы проекта «Эшколот», ни выход в свет наших книг, ни публикации «Букника», ни работу в дневных еврейских школах на всем постсоветском пространстве. Многие мои друзья и коллеги, живущие в России, стремятся работать по тому же принципу: только в открытую. И я благодарен им за то, что «Черная книга» и другие книги на еврейские темы смогли выйти в России и открыто существовать. Благословенна память моего отца и всех, кто страдал в те годы, — и пусть эта память станет благословением для нас самих.
