Тамара Ляленкова: В романе «Остановки в пути» вы описываете эмигрантский путь, который, надо полагать, прошли сами, прежде чем осели в Австрии и стали австрийским писателем. С другой стороны, это все-таки не автобиография, а роман. Расскажите, как складывались обстоятельства вашей жизни в реальности?
Владимир Вертлиб: Из Советского Союза мы уехали в 1971 году, и это было довольно трудное решение. Во-первых, мама не хотела уезжать, а папа настаивал. Он был тогда в подпольной сионистской организации, которую сам же с друзьями создал еще в 60-е годы. Они учили иврит, писали письма в Верховный Совет, переправляли их за границу и печатали в западных газетах. Это была полуподпольная, нелегальная деятельность, и многих тогда посадили, в том числе лучшего друга отца - он провел восемь лет в лагерях и только в 1978 году смог уехать в Израиль.
Уехали туда и мы, из идеологических соображений. В Ленинграде процветал антисемитизм, очень жестокий: евреев притесняли, не брали на работу. Еще в начале, в пятидесятые годы, отец, будучи совсем молодым человеком, стал диссидентом. Он мне рассказывал, что ему так часто напоминали, что ты, мол еврей, ты не наш, что он решил: конечно, я чувствую себя здесь, в России, дома, но раз говорят «не наш», я уеду и буду сионистом. И когда в 1971 году открыли границы, начали выпускать первых евреев, они с мамой попытались уехать. Получили два отказа, что подействовало угнетающе, к тому же родственники и друзья перестали с ними общаться. Я был еще совсем маленьким, но родители рассказывали, что люди боялись до такой степени, что, когда они кому-нибудь звонили, те не снимали трубку, зная, что им будут звонить Вертлибы. Так продолжалось некоторое время. Потом вдруг пришло разрешение: у вас есть две недели на выезд, вы можете взять 300 долларов и какое-то количество багажа, виза действительна две недели, за эти две недели - убирайтесь. Вот так.
Конечно, родители все потеряли - квартиру, право на пенсию. Те эмигранты, которые сейчас едут, те же переселенцы в Германию, они получают заработанную пенсию из России, тогда этого не было. Родители даже не имели права брать с собой документы, оригиналы, поэтому все дипломы, свидетельство о рождении, свидетельство о браке надо было вывозить в виде заверенных копий на русском языке. И сделать это надо было срочно, за две недели, что стоило дорого.
Т.Л.: Ваш отец хорошо представлял, куда вы едете?
В.В.:Наверное, у моего отца была утопия в голове. Ведь тогда не существовало совершенно никакой информации о Западе. Тому, о чем писалось в советской прессе, никто не верил, а другого просто не было. Отсюда и разочарование, эмигрантский шок - безработица, социальные проблемы.
Конечно, в Израиле родители не были гастарбайтерами, но потом в Австрии на них смотрели именно так. В Советском Союзе отец закончил юридический факультет, правда по специальности не работал. Сначала его распределили в Красноярскую область, где он проработал год, а когда вернулся в Ленинград, закрепил там прописку, то уже не нашел работы по специальности и работал корректором. Мама же какое-то время работала в школе, затем программистом в научном институте. Понятно, что в Австрии они были никому не нужны. К тому же неприязнь к иностранцам и антисемитизм там тоже были довольно сильны.
Т.Л.: Поэтому ваша семья переезжала из страны в страну?
В.В.: Отчасти потому, что родители должны были менять место жительства в связи с их статусом - теряли право на жительство, переезжали в Голландию, потом снова в Израиль. В Америку, например, поехали, потому что казалось - это эмигрантская страна и там мы не будем чужими. Как только приехали в Америку, Америка не понравилась, ну, может быть, теперь попробуем в Австралию или вернемся обратно в Австрию.
Из-за этих переездов я свое детство и юность частично потерял. Скажем, в возрасте 14 лет я должен был переводить родителям письма в какие-то эмиграционные службы, или часами сидеть вместе с ними в разных офисах и учреждениях, переводить, объяснять. У меня не было нормальной юности.
Но, с другой стороны, с тех пор у меня нет никаких предрассудков, ложных идеальных представлений о чужих культурах и чужих странах. Я считаю, что все нации, все культуры, все страны равны и интересны. Я не говорю, как многие австрийцы, когда они приезжают на юг: ах, какие замечательные люди, и луна здесь крупнее, и звезды ярче. Или о стране третьего мира: они такие бедные, но такие приветливые, всегда улыбаются, это совсем другая ментальность. Благодаря опыту своей юности, я ни во что это не верю. Я приезжаю в страну третьего мира и не возмущаюсь, что грязно, автобусы не ездят, поезда опаздывают на три часа и все разваливается, нет. Я говорю, да, ситуация такова, но люди в этом не виноваты. В любой культуре есть свои отрицательные и положительные качества, и любая культура для меня интересна, но я всегда сохраняю некоторую дистанцию.
Т.Л.: Ваши родители познакомили вас с русской культурой, русской литературой?
В.В.: Когда мы уехали в Израиль, я был в дошкольном возрасте, и мама моя сидела со мной над букварем каждый день и учила меня читать и писать, просто заставляла. Когда она уезжала куда-нибудь в командировку, в Израиле или в Австрии, меня пытался учить отец. Он больше интересовался литературой, чем мама, но у него не было сил и настроения сидеть со мной каждый день. От отца я умел увильнуть, а мама была строже, и наше учение продолжалось два-три года. Когда я пошел в школу в Австрии, мне было шесть лет, и я уже умел читать по-русски. Так что латинские буквы еще не знал, а русские знал. Мама мне читала вслух по вечерам - какие-то книги мы привезли с собой из России, бабушка присылал бандерольки в Вену из Ленинграда. Мои любимые писатели из русских - Булгаков, Бабель, классики, конечно, Чехов, Толстой; Довлатова я тоже очень люблю.
Т.Л.: Трудно было каждый раз вживаться в новую среду?
В.В.: Честно говоря, я даже не всегда успевал. Иногда родители мне не говорили, что мы уезжаем навсегда. Когда мы в первый раз уезжали из Израиля, мне только в самолете сказали: а ты знаешь, мы не в отпуск едем. Я думаю, в этом сказывалось советское воспитание родителей: лучше никому ничего не говорить, не знаешь, кому ребенок расскажет и чем тогда все закончится. То есть я даже не мог сказать «до свидания» своим друзьям или знакомым. И я не имел права рассказывать им об эмиграции, когда мы были во второй раз в Израиле. Тогда мне было десять лет, и никто не знал, что мы три года уже прожили в Австрии. Родители мне строжайше запретили это кому-либо рассказывать, а то, не дай Бог, сглазят, начнут задавать вопросы, скажут, что мы не настоящие сионисты. «Нет, отвечай им, что ты только что из России». И я себе придумал, можно сказать, фиктивную биографию. Решил, что другие эмигрантские дети в Израиле начнут меня спрашивать, как звали твою учительницу, какие детские передачи ты смотрел. Поэтому все, чего я не знал, я взял и придумал. А потом заметил, что придумывание жизни дает мне силы, что это намного интересней и занимательней, чем по-настоящему жить.
Когда мы были в Америке, я сидел в эмиграционных конторах и встречался с чиновниками, которые относились к родителям и ко мне плохо, ругали, и я придумал их биографии. Например, там была молодая чиновница, которая очень грубо со всеми разговаривала, не только с нами, и тогда я придумал, что у нее кожа все время чешется, аллергия, но она не может поднять юбку посреди офиса и почесаться, и поэтому она в плохом настроении и плохо относится к эмигрантам. Полудетские были такие фантазии, но мне они доставляли огромное удовольствие. С тех пор я начал придумывать параллельную реальность к реальной реальности.
Т.Л.: Вы сразу решили, что станете писателем?
В.В.: Нет. После школы я закончил экономический факультет, три года работал в страховой компании в банке. И только в 27 лет, когда, познакомившись со своей будущей женой, переехал в Зальцбург, бросив работу в Вене, я подумал: сейчас судьба сама за меня решила, попробую стать писателем. Я дал себе год. Решил, что если за год сумею написать первую книгу или первую повесть, и даже сумею ее издать, тогда останусь при этой профессии, если нет - буду дальше работать по специальности. Тогда это можно было себе позволить, в начале девяностых экономическая ситуация была много лучше, чем теперь.
Т.Л.: Из-за кризиса ваши книги стали хуже продаваться?
В.В.: Пока кризис затронул Австрию только косвенно. Хотя, конечно, некоторые люди сейчас работают неполный рабочий день и зарабатывают очень мало, но у нас хорошее социальное обеспечение. Я думаю, в первую очередь это психологический эффект: люди боятся кризиса. Вообще, ментальность австрийская такова, что преобладают пессимисты. И преступность у нас низкая, и безработица низкая, а люди относятся к жизни пессимистично: все плохо. Кажется, в Австрии, после Финляндии и Венгрии, самый высокий уровень самоубийств. Но книги пока покупают. Я не могу сказать, что будет через полгода, но сейчас я закончил новый роман, который по плану должен выйти летом, и сотрудники моего издательства твердят, что все хорошо, продажи всех остальных книг великолепны. Сейчас, когда существует такой большой страх, люди лучше заплатят 12 евро за книжку и будут эту книжку читать две или три недели по вечерам, чем поедут на такси или потратят эти деньги на ужин в ресторане.
Т.Л.: Ваш первый литературный опыт оказался удачным?
В.В.: Да. Хотя на самом деле я писал не год, как себе положил, а полтора. Первая книга, «Депортация», про Америку, тоже автобиографична. То есть «Депортация» и «Остановки в пути» схожи, хотя и не идентичны. Потом была «Особая память Розы Мазур» - роман о пожилой даме, еврейке из России, которая в возрасте 92 лет приезжает в Германию. Она рассказывает эпизоды своей жизни, это своеобразная история русского еврейства с 1910 года до 2000 года, со сценами уже из немецкой эмиграции. Позже был роман «Последнее желание», про евреев в Германии, точнее, про немецкого еврея, отец которого, умирая, завещает похоронить его на еврейском кладбище в маленьком немецком городке. Но оказывается, что по еврейскому закону отец не был евреем, поскольку бабушка со стороны мамы перешла в иудейство не у того раввина, и труп отца возвращают обратно в морг. Такая абсурдная история, не связанная с Россией, а связанная с еврейской идентичностью в Германии: как в наше время немцы видят евреев, а евреи - немцев.
Т.Л.: Насколько важна для вас ваша национальная принадлежность?
В.В.: Я не знаю. Я ее не выбирал, так получилось. Иногда, когда мне напоминают, что я еврей в отрицательном смысле, тогда я сразу же вспоминаю, что да, еврей. А в нормальной обиходной жизни я об этом не думаю, это не имеет значения. Конечно, когда я слышу новости об Израиле, это мне ближе, чем новости о Непале или о Центральноафриканской республике. Хотя я и не израильский гражданин, я там не живу, но, конечно, эти темы меня больше затрагивают.
