Песнь песней. Комментарий
Лучшая из песен Соломона. Перевод
Краткая история интерпретации
Непредвзятый современный читатель, впервые открыв Песнь песней, скорее всего, решит, что перед ним стихи о взаимной любви женщины и мужчины. Но до XVIII века такая точка зрения не была ни самоочевидной, ни даже распространенной. Как в иудейской, так и в христианской традиции господствовала аллегорическая интерпретация Песни песней. Герой книги отождествлялся с Богом, а героиня — с народом Божьим (Израилем или Церковью), с отдельной верующей душой или с Девой Марией. Иудейские и христианские экзегеты не были филологами в современном смысле слова: они не старались облечь свои толкования в форму рационально аргументированных научных гипотез, требующих последовательного применения ко всему тексту. Отправной точкой для их рассуждений зачастую становилась отдельная строчка; каждая деталь могла получить самый неожиданный иносказательный смысл. Например, груди героини (Песнь 4:5) для иудейского комментатора могли означать Моисея и Аарона, а для христианского — два Завета, Ветхий и Новый. Элементы рациональности в экзегезе такого типа, конечно, есть; но там совершенно не возбраняется и вольный полет фантазии. Кроме того, традиционная экзегеза была апологетической и назидательной. Апологетическая задача состояла в том, чтобы доказать, что Песнь песней не легкомысленная эротика, недостойная занимать место в каноне священных текстов, а произведение, трактующее самые возвышенные темы. Назидательная задача, тесно связанная с апологетической, состояла в том, чтобы увести читателя от суетных или даже соблазнительных помышлений, на которые его мог навести прямой эротический смысл текста, и занять его ум опять-таки более возвышенными и достойными предметами.
В XVIII--XIX веках, с возникновением научной библеистики, аллегорическое толкование Песни песней постепенно утратило свой авторитет в научном мире, хотя попытки отстоять его предпринимаются до сих пор.
Комментаторы XIX века чаще всего читали Песнь песней как драму, в которой действуют три главных персонажа: Суламифь, ее возлюбленный-пастух и царь Соломон. Царь уводит Суламифь в свой гарем, но та отвергает царя, любя пастуха. И любовь, разумеется, побеждает.
Альтернативный подход предложил еще Гердер, истолковав Песнь песней как антологию народных песен о любви. В конце XIX века точку зрения Гердера развили Й.Г. Вецштейн и К. Будде. Вецштейн, немецкий консул в Сирии, обратил внимание на то, что у сирийских крестьян принято короновать новобрачных и обращаться с ними во время свадебных торжеств как с царем и царицей. Свадебная коронация имеет параллели и в других традициях (ср. венчание в православной церкви); особенно интересно, что она существовала некогда у евреев (Мишна, Сота 9:14). Отождествление героя Песни песней с царем (1:4, 12, 3:7–11) можно понять как условность, восходящую к свадебному обряду. Опираясь на это и другие сопоставления, предложенные Вецштейном, Будде интерпретировал Песнь песней как сборник деревенских свадебных песен.
В начале XX века было предложено связать Песнь песней с так называемыми «культами плодородия». Сторонники этой гипотезы считали, что Песнь песней говорит не о крестьянской свадьбе, а о священном браке между двумя древневосточными божествами. Так Песнь песней впервые попытались истолковать в контексте древневосточной литературы, началось систематическое исследование древневосточных параллелей (главным образом, месопотамских). Была замечена религиозно-мифологическая основа некоторых образов Песни песней (голубь, олень, лотос). Но многие толкования ритуально-мифологической школы натянуты и парадоксально близки к средневековым аллегориям. Например, стих 1:6 («Не смотрите на меня, что я смугла, ибо солнце опалило меня») понимается как жалоба богини плодородия на зной, уничтоживший растительность; 1:16–17 («…и ложе у нас — зелень; кровли домов наших — кедры, потолки наши — кипарисы») — как аллюзия на ритуальное сооружение шалашей в праздник Кущей; вполне обычное слово «юноши» в 2:3 якобы означает «участников культа» и т. п.
Обе теории, связывавшие Песнь песней с обрядовым контекстом, были популярны примерно до середины XX века. Для работ, появившихся с 1960-х годов и доныне, в основном характерно понимание Песни песней как светской любовной лирики, не связанной напрямую с каким-либо ритуалом. В этот период ближайшим аналогом Песни песней в литературе Древнего Востока стали считать любовную лирику Египта, созданную в эпоху Нового царства (дошедшие до нас сборники относятся к XIII-XII векам до н. э.). Пробуждение интереса к египетскому материалу в значительной степени объясняется его светским характером (и именно поэтому он мало интересовал исследователей предыдущих поколений: им больше импонировала месопотамская традиция, где любовная лирика, видимо, теснее связана с ритуалом). Античные параллели, отмечавшиеся еще в XVII—XIX веках, в последнее время снова стали привлекать внимание исследователей. Изучение образного языка Песни Песней и его связи с мифологией продвинулось вперед благодаря работе О. Келя, который впервые широко использовал материал древневосточного и античного изобразительного искусства.
Представление о Песни песней как о лирической антологии, утвердившееся еще в конце XIX века, и сейчас остается господствующим. Среди комментаторов, принимающих антологическую гипотезу, – Г. Герлеман, Р. Гордис, Г. Кринецки, О. Кель, Х.-П. Мюллер, Я. Закович. Драматическая гипотеза сейчас имеет очень мало сторонников. В то же время вырисовывается новый подход, отличающийся от антологического и драматического: ряд исследователей (Ф. Лэнди, М. Фокс, Дж. Барбьеро, Дж. Чирил Экзэм, Э. Ассис) рассматривают Песнь песней как единую лирическую композицию. Еще одна характерная черта современного этапа изучения Песни песней — влияние феминизма и других направлений, выдвигающих на первый план гендерную проблематику.
Авторство и датировка
Условное авторство
Привычная нам ситуация, когда текст существует под именем своего реального автора, для Библии — скорее исключительный случай. Многие книги Библии анонимны (Судьи, Цари) или названы по именам их героев, а не авторов (например, Иов, Иона, Руфь, Эсфирь, Иисус Навин, Самуил). Что касается пророков, то, во-первых, иногда под именем одного пророка собраны пророчества разных эпох (очевидный пример — книга Исайи); во-вторых, создателями этих сборников часто, видимо, были не сами пророки, а анонимные книжники. Даже в тех случаях, когда можно допустить непосредственное составление книги самим пророком, то есть когда пророк «по совместительству» был и книжником, право на увековечение своего имени давал ему скорее авторитет пророка, чем труд писателя. Бен-Сира (Иисус, сын Сираха) — чуть ли не единственный случай, когда библейский текст (впрочем, «библейской» эту книгу можно назвать лишь с оговоркой: она не входит в еврейский канон, хотя и включена в Септуагинту) существует под именем человека, который только тем и известен, что этот текст написал.
Довольно часто текст приписывали кому-то из легендарных героев прошлого: пророчества — Исайи, псалмы — Давиду и т.д. Одной из таких легендарных фигур был царь Соломон, традиционно считавшийся мудрецом и поэтом. Согласно 1 Цар 5:11-12 (по Синодальной Библии: 3 Цар 4:32), он сочинил три тысячи афоризмов (или притчей) и 1005 песен. Под его именем известны Пс 72 и 127 канонической Псалтири, книги Притчей и Екклесиаста, а также ряд книг, не входящих в еврейскую Библию: книга Премудрости, Псалмы Соломона, Оды Соломона и Завещание Соломона.
Притчи — сборник с долгой историей, содержащий материал разных эпох; имя Соломона ему было присвоено, видимо, составителем, поскольку с Соломоном ассоциировался жанр литературы премудрости. Завещание Соломона — псевдэпиграф, то есть книга, написанная от лица Соломона. (В последние века до н.э. и в первые века н.э. было создано немало таких псевдэпиграфов — книг, написанных от лица Еноха, Моисея, Иеремии, двенадцати патриархов и т.д.) Автор книги Екклесиаста, по языку явно поздней, называет себя «царем над Израилем в Иерусалиме» (Еккл 1:12) и рассказывает — в стиле, напоминающем царскую надпись, — о своих достижениях и исканиях. Но уже начиная с главы 3 фиктивное отождествление автора с царем никакой роли не играет. По сути, от лица Соломона написана лишь небольшая часть книги Екклесиаста.
Песнь песней не сборник вроде Притчей, где имя Соломона добавлено составителем. Соломон присутствует и в самом тексте Песни Песней. В одном эпизоде главный герой назван «царем Соломоном» (3:7-11); еще в двух — просто «царем» (1:4, 1:12); имплицитно он отождествлен с царем также в 6:8-9. Еще дважды Соломон упоминается не в качестве персонажа, а в контексте сравнения (1:5, 8:11-12).
Но Песнь песней и не псевдэпиграф. Автор не говорит с читателем устами Соломона (хотя порой говорит устами героини). Соломон (или просто «царь») упоминается обычно в третьем лице.
Таким образом, отождествление автора с Соломоном еще более условное, чем у Екклесиаста. В самом тексте мы почти никогда не видим происходящее его глазами. И в то же время его имя в тексте и в заглавии необходимо: оно подтверждает, что перед нами «лучшая из песен» лучшего из мастеров слова.
Упоминание Соломона в Песни песней — в качестве автора и персонажа — связано, конечно, и с любовной тематикой книги. Библейское предание, которое наверняка подразумевалось автором, рассказывает, что Соломон «любил многих жен-чужестранок <…> у него было семьсот жен-цариц и триста наложниц» (1 Царей 11:1-3), в том числе дочь фараона (1 Царей 3:1, 7:8, 9:16,24). Предание о Соломоне и его женах-чужестранках, по-видимому, лежит в основе Песн 3:6-11, где описывается прибытие невесты Соломона из пустыни.
Наконец, упоминание Соломона позволяет перенести действие книги в легендарный золотой век. При Соломоне «иудеи и израильтяне, бесчисленные, как песок морской, ели, пили и веселились» (3 Цар 4:20). Больше всех ел и пил сам Соломон. Каждый день он получал десять специально откормленных быков, двадцать быков прямо с пастбищ, сто баранов — не считая оленей, газелей, косуль и жирных гусей (1 Цар 5:3, по Синодальной Библии – 4:23).
А кубки у царя Соломона были все золотые, и вся утварь Зала Ливанских Деревьев была из чистого золота; серебра не было — его во времена царя Соломона не ставили ни во что. Ведь у царя были на море таршишские корабли (вместе с флотом Хирама), которые каждые три года привозили золото, серебро, слоновую кость, обезьян и павлинов. Соломон превзошел всех царей земли богатством и мудростью. Весь мир жаждал увидеть Соломона, послушать его — такую мудрость вложил ему в сердце бог. И каждый, приезжая, приносил свой дар: серебряные вещи, золотые вещи, плащи, оружие, благовония, коней и мулов — и так год за годом… В его правление серебра в Иерусалиме было — что камней, кедра — что сикомор на Шефеле (1 Царей 10:21-27).
Золотой век — это утопический образ, противопоставляемый более скромной реальности сегодняшнего дня. Точно так же буколический мир виноградарей и пастухов (см. 1:5-6, 7-8) противопоставлен прозе жизни горожанина. Поэтому «Соломон» и «пастух» оказываются в некотором смысле синонимами. Перенося действие в золотой век Соломона или в идеализированный сельский ландшафт, поэт конструирует утопический мир, альтернативный реальному.
Датировка
Самые ранние рукописи Песни песней были найдены в Кумране. Палеографически они датируются серединой или второй половиной I века до н.э. Но сама книга, конечно, могла быть написана значительно раньше. Вопрос в том, насколько именно раньше.
Иногда содержание текста может дать ключ к его датировке. Упоминание исторических событий и лиц позволяет установить, начиная с какого времени он мог быть написан. Но определить, до какого времени он был создан, труднее. Для этого требуется найти в тексте реалии, которые не могли быть известны позднейшим авторам, или идеи, которые впоследствии утратили актуальность. Так можно датировать злободневную публицистику, но в Ветхом Завете к ней приближаются по жанру разве что некоторые фрагменты пророков.
Из упоминаний Соломона в Песни песней можно только сделать вывод, что она не могла быть создана раньше его царствования (X века до н.э., согласно традиционной хронологии). Ничто не мешает допустить, что она была написана позже, даже намного позже. Никаких реалий, специфичных именно для X века до н.э., в Песни песней нет. Богатство Соломона, его любовь к женщинам и мудрость, проявляющаяся, среди прочего, в сочинении стихов, упомянуты в 3-й Книге Царств. Оттуда же мог взять эти «реалии» и автор Песни песней.
В Песни песней (как и в некоторых главах 3-й Книги Царств) эпоха Соломона наделена чертами золотого века. Мир Песни песней — утопический. Делает ли поэт своих персонажей буколическими селянами или же Соломоном и его наложницей, в обоих случаях перед нами способ идеализации персонажей. Но мы не знаем, когда в иудейской традиции сложился идеализированный образ Соломона. Таким образом, на основании содержания можно только сказать, что Песнь песней написана, вероятно, после X века до н.э.
Поэтому большое значение приобретает лингвистическая датировка.
а) Персидское заимствование. Слово pardḗs «парк» (4:13), восходящее к староперсидскому paridaida «владение», встречается еще в двух библейских книгах. В Неем 2:8 pardḗs означает угодья, принадлежащие персидскому царю. В Еккл 2:5 это парк, но уже не персидского, а израильского царя. В значении «парк» слово pardḗs употреблено и в Песн 4:13. Помимо древнееврейского, персидское слово вошло в греческий язык. Там paradeisoj впервые встречается у Ксенофонта в начале IV в. до н. э. и означает парки персидских царей и вельмож. Эти данные не оставляют сомнений в том, что и в древнееврейский язык слово pardḗs было заимствовано в эпоху существования Персидской державы Ахеменидов. Первоначально оно служило для обозначения специфической персидской реалии; потом его значение расширилось.
б) Греческое заимствование. В Библии слово `appiryṓn «паланкин» (Песн 3:9) больше не встречается, но оно есть в раввинистическом языке, причем имеет там несколько фонетических вариантов. Слово `appiryṓn восходит к греческому foreion «паланкин» (от ferw «нести»). В самом греческом языке это слово впервые засвидетельствовано лишь на рубеже IV--III веков до н.э. Изображения паланкина не встречаются в греческой вазописи: скорее всего, в полисной Греции не было самого этого предмета. Паланкин — атрибут нового образа жизни, характерного для элиты восточных эллинистических монархий; в древнееврейский язык слово вошло вместе с самой вещью.
в) Арамеизмы. Язык Песни песней изобилует словами и конструкциями, характерными для арамейского языка. С некоторыми оговорками этот факт тоже может быть использован для датировки текста.
Сначала о том, почему нужны оговорки. Арамейский язык уже в начале I тыс. до н.э. был распространен в областях, соседних с Израилем. Следовательно, в той или иной форме контакты между арамейским и древнееврейским языками существовали всегда. Кроме того, учитывая близкое родство арамейского и древнееврейского, можно предполагать, что некоторые из кажущихся «арамеизмов» Библии являются на самом деле архаизмами — элементами, которые были исконно свойственны обоим языкам, но с течением времени стали малоупотребительны в древнееврейском. Слово, очень обычное в арамейском, может быть редким поэтическим словом в древнееврейском.
Однако массовое проникновение арамеизмов в древнееврейский язык началось, скорее всего, со второй трети I тыс. до н.э. К VII веку до н.э. арамейский язык получил широкое распространение в Ассирийской империи, хотя ее официальным языком оставался аккадский. В Персидской империи V-IV веков до н.э. арамейский стал основным языком администрации. В эллинистическую и римскую эпохи арамейский, наряду с древнееврейским, функционирует как один из письменных языков Иудеи: на нем пишут как литературные тексты (например, главы 2—7 книги Даниила), так и, например, эпитафии или юридические документы. Часть населения Иудеи в эллинистическую эпоху, по-видимому, лучше владеет арамейским, чем древнееврейским: об этом говорит появление первых таргумов (переводов библейских книг с древнееврейского на арамейский) во II (а может быть, уже в III) веке до н.э. Разговорный еврейский язык первых веков нашей эры, ставший основой раввинистического языка, испытал очень глубокое влияние арамейского. Характерно распределение арамеизмов по ветхозаветным текстам: в тех из них, где встречаются персидские заимствования, обычно и арамеизмов бывает больше. Другими словами, большая концентрация арамеизмов типична для поздней формы древнееврейского литературного языка, которая сложилась, по-видимому, в персидскую эпоху (V--IV века до н.э.).
В Песни песней арамеизмов особенно много. При этом арамеизмы Песни песней обычно встречаются также в раввинистическом языке. Очевидно, это не книжные заимствования, а те, которые вошли в разговорную речь иудеев эллинистической эпохи. Поздний характер арамеизмов Песни песней подтверждается фонетическими особенностями некоторых из них. Присутствие того или другого арамейского слова в Песни песней само по себе практически ничего не говорит от времени ее написания; но большая концентрация арамеизмов, их совпадение с раввинистическими арамеизмами и регулярное появление переднеязычных звуков на месте древних межзубных создают картину, характерную для поздних текстов. На этом фоне персидское и греческое заимствования, упомянутые выше, никак нельзя считать случайными элементами (например, результатом поздней вставки или редактуры). Вероятнее всего, что Песнь песней была написана в эллинистический период, то есть в III — начале I века до н.э.
