С’из мир гут — их бин а йосем (по-русски, во всем известном переводе Пейсаха-Мендла Шамбадала: «мне хорошо, я сирота»), — самая, пожалуй, знаменитая из всей литературы на идише фраза.

По крайней мере, вне литературы на идише самая из нее знаменитая.

Впрочем, в наши дни у литературы на идише почти везде вне.

С’из мир гут — их бин а йосем, — вновь и вновь повторяет — как будто заклинает! — заглавный герой и рассказчик шолом-алейхемовского «Мальчика Мотла» [1]. Семья Мотла покидает сотрясаемую революциями и погромами Российскую империю и переселяется в Америку, «страну свободы» (Колумбус, Шекспир, Бокл, цивилизация!), где тоже пирожные с деревьев не падают, но революций и погромов, кажется, не наблюдается, хотя на улице, бывает, и постреливают. Путь богоспасаемой семейки — вечно заплаканной вдовы кантора Пейси, Мотловой мамы, брата его Эли с женой Брохой и самого Мотла — отсюда и дотуда, увиденный простодушно-внимательными, насмешливыми, иногда и язвительными, но неизменно благосклонными к миру глазами местечкового мальчика, принадлежит, на мой личный вкус, к самым смешным, самым печальным и самым... милым, что ли, текстам мировой литературы. Может быть и потому, что никто на него, на Мотла, не умеет — не знает, как! — всерьез рассердиться, что бы он ни сказал и что бы ни сделал. Может быть и потому действительно, что он, мальчик Мотл, и действительно сирота: незадолго до отъезда в Америку умер его отец, «знаменитый кантор Пейся».

*

Литература на идише пережила короткое, но поразительное по интенсивности время расцвета — ее активное существование вообще можно оценить лет в сто; с середины XIX по середину ХХ века; для литературы возраст детский! — и дала огромное, несопоставимое ни с этим жизненным сроком, ни с количеством говорящих на этом языке количество великих имен и великих текстов. Культурная ассимиляция евреев в Советском Союзе и США, катастрофа восточноевропейского еврейства 30-40-х гг. и победа сионизма, утвердившего иврит (по старой советской языковой номенклатуре «древнееврейский язык» в отличие от «еврейского» идиша) в качестве основного, правильного еврейского языка и, в первую очередь, языка еврейского государства, в сущности, прекратили живое существование этой блистательной литературы. Соломон Рабинович, он же Шолом-Алейхем, родившийся сто пятьдесят лет лет назад в малороссийском Переяславе [2], был ее третьим (вслед за Менделе Мойхер-Сфоримом и Ицхоком Лейбом Перецом) классиком. Сегодня он, несомненно, самый знаменитый из трех великих [3]. И с большим отрывом, так сказать. По крайней мере, вне литературы на идише самый знаменитый (впрочем, у этой литературы... см. выше). В основном, конечно, благодаря бродвейскому мюзиклу и голливудскому фильму «Fiddler on the Roof» по мотивам «Тевье-молочника».

А среди меня он самый знаменитый — поскольку я хоть и тоже «вне литературы на идише», но по бродвеям не хаживал — благодаря именно что «Мальчику Мотлу». В нашем доме читать-писать «по-еврейски» умел только дедушка (кстати, и по-«древнееврейски» тоже, он в свое время сбежал в комсомол прямо из гомельского ешибота), что символизировалось затрепанным томиком, само собой разумеется, Шолом-Алейхема (кого же еще?), — но и дедушка, в сущности, предпочитал русский. К 60-м гг., во всяком случае. Шесть бежевых томов стояли в шкафу, а в томе, если не ошибаюсь, третьем поселены были и всхлипывающая вдова кантора Пейси, и грубиян Эля с женой Брохой, и либеральный мыслитель Пиня (это он: Колумбус, Шекспир, Бокл, цивилизация!), и толстая соседка Песя с ее мужем — переплетчиком Мойше, и пекарка Ривеле (— Краденые не краденые... Я у изголовья не стояла... — это из волшебного диалога про подушки, если кто помнит), и сам Мотл Мне-хорошо-я-сирота... И сотни других персонажей — «вся Касриловка», весь пришедший в движение и в одновременное распыление простой еврейский народ.

...Да, не забыть бы одного из любезнейших моему сердцу героев «Мальчика Мотла»: его удивительные новые штаны, едва ли не самые выдающиеся штаны мировой литературы:

«Штаны сделаны — я и сам не знаю из какого материала: поставишь их — они стоят, а ходишь — они шумят» [4].

*

Писатель, пишущий на идише, с самого начала, с самого момента возникновения этой литературы находился в особой связи со своей публикой, со своим читателем, со своим простым еврейским народом — в связи, существенно более тесной, чем это бывает в других литературах и в других народах. Хотя бы потому, что ему с самого начала приходилось постоянно убеждать этого своего простого еврейского читателя оставаться при этом своем простом еврейском идише, не покидать его ни ради иврита, ни ради какого другого модного, полезного, цивилизованного, государственного, нееврейского языка. Но ему приходилось и следовать за своим читателем, если тот — вот как семья мальчика Мотла — вдруг поднимался с места и начинал двигаться в направлении какого-нибудь очередного не совсем обетованного парадиза [5]. Без еврейских газет и издательств, без театров и кафе-шантанов писатель на идише существовать не мог. А они были только там, где было много еще говоривших, читавших, смотревших спектакли и фильмы, слушавших куплеты на идише евреев. Вот как, например, в Америке.

Именно там, в Америке, куда ему с началом Первой мировой войны пришлось перебраться из Германии (немцы его попросили как русского подданного) и куда уже переселились многие из его коллег, читателей и персонажей, Шолом-Алейхем и умер (в 1916 г.). Памятью и любовью потомков он, кажется, не обижен. Вскоре после его смерти начало выходить полное собрание его сочинений в 28 томах («Але верке», 1917–1923) — похоже, что именно из него и был растрепанный томик с наших антресолей. В его честь названы кратер на Меркурии и улица в Харькове, а в Москве, конечно же, установлен бюст... Хочется верить, что мы еще доживем до памятника штанам мальчика Мотла! Если меня спросят — я за!

*

В некотором очень печальном и ни в коем случае не ироническом смысле вся литература на идише, целиком, во всем своем многообразии и во всей своей короткой истории похожа на мальчика Мотла. Она тоже сирота. Один из самых больших поэтов ХХ века, Ицик Мангер (1901–1969), выросший в Черновицах и, в отличие, например, от Пауля Целана, выбравший в качестве языка для своей поэзии не немецкий, а идиш, сказал в 1946 году на открытии памятника евреям, погибшим в восстании Варшавского гетто: «Прежде народ приходил на могилы своих поэтов. Сегодня поэты пришли на могилу своего народа». Такого повторения выдуманного им их бин а йосем Шолом-Алейхем вряд ли ожидал, хоть наверняка ожидал худшего (и верил в лучшее — как и все мы). Но, конечно, не этого «худшего» он ожидал — простодушно-внимательный, насмешливый, иногда и язвительный, но неизменно благосклонный к миру человек из Переяслава. Хуже, чем погромы пятого года и кошмары мировой войны? Нет, невозможно! Колумбус! Шекспир! Бокл! Цивилизация!..

*

В том числе и поэтому «Мальчик Мотл» особая, совсем особая — наверно, вечная, очень смешная, очень печальная, очень благосклонная к миру и очень в нем одинокая книга.

С’из им гут — эр из а йосем.

Примечания

[1]«Мотл Пейси дэм хазнс», 1907, 1916. Вторая часть писалась и публиковалась в Америке, в нью-йоркской ежедневной газете «Вархайт» («Правда»), осталась незаконченной.

[2]Ныне г. Переяслав-Хмельницкий Киевской обл., «доименнованный» Советской властью в честь кровавого гетмана, одного из величайших мучителей и уничтожителей еврейского народа за всю его историю (в 1943 году, после освобождения городка Красной Армией из-под власти успешных продолжателей Богданова дела). Именно здесь, в Переяславе, состоялась (1654) знаменитая Переяславская рада, постановившая присоединение Малой Руси к Великой. Именно здесь Хмельницкий присягал перед московским посольством на верность белому царю (а о том еще роман был такой сладкий — «украинского советского писателя» Натана Самойловича Рыбака, в 1950 г. получивщего за этот роман Сталинскую премию; а я его в детстве читал, этот роман, и хорошо помню: ох, крепко Натан Самойлович любит и уважает шановного пана гетьмана!). К 300-летию этой самой рады «в состав УССР» был, кстати, передан Крым. Kleine Geschenke erhalten die Freundschaft («Небольшие подарки сохраняют дружбу»), говорит немецкая пословица.

[3]Если не вообще из всех когда-либо писавших на идише авторов, за исключением, быть может, Башевиса Зингера (по нобелевскому, конечно, случаю).

[4]Тут, пожалуй, самое время вспомнить человека, которому лично я бы поставил памятник за эти штаны — переводчика Михаила Абрамовича (Пейсаха-Мендла) Шамбадала (1891–1964). Вот о нем малоизвестное.

[5]В направлении какого-нибудь очередного райского местечка — выражение в данном случае более чем уместное и неожиданно уместно напоминающее о недавно вышедшей по-русски «Книге рая» Ицика Мангера, где рай как раз и изображается в виде еврейского местечка (а не наоборот), а патриархи и пророки, его населяющие, — в виде персонажей «Мальчика Мотла», местечковых богачей и чудаков.