Первые переводы этого текста на русский язык датируются XII веком, однако с тех пор не было уделено должного внимания заявленной нами теме. Долгожданный свет пролил на эту важнейшую проблему академик А.Т.Фоменко в своей «реконструкции всеобщей истории». Он утверждает, что соперница Софьи Палеолог, Елена Волошанка = Библейская Есфирь: «Софья Палеолог в XVI веке попадает в опалу, а ее муж Иван Грозный приближает к себе Елену Волошанку = Есфирь».
Следует отметить, что ученый совершенно справедливо пренебрегает такими несущественными мелочами, как порядковые номера того или иного Ивана на русском троне (так сказать, who cares?! “Подите прочь — какое дело / Поэту мирному до вас!”), или незначительные детали приватно-семейного характера (вроде тех, что Софья Палеолог приходилась Ивану Грозному бабушкой, а Волошанка умерла за 25 лет до его рождения), что позволяет ему сосредоточиться на главном, самом существенном – сюжете, в центре которого стоит библейская Есфирь.
В нашем сообщении мы предполагаем держаться той же тактики и методологии. В частности, нам представляется чрезвычайно важной инверсия сюжета: историческая Елена (=Прекрасная) Волошанка (т.е. «смуглянка-молдаванка») = Есфирь на русском троне, предводительница жидовствующих, гибнет, а не торжествует, в отличие от своего библейского прототипа. Ключевыми моментами сюжета представляются: (а) красота героини, обеспечивающая ей (б) приближенность к центральному персонажу наррации (венценосному или как-то иначе играющему основную роль), а благодаря этому – некие властные функции, влияние на развитие сюжета; (в) связь с иудейским народом; (г) мотив гибели (сопровождаемый или нет мотивом земного торжества, связанный или нет с самой героиней или с персонажами из ее нееврейского окружения).
Как оказалось, – утверждает Фоменко, – за этой нейтральной канвой на самом деле стоят весьма серьезные события в метрополии Великой = "Монгольской" Империи. Дворцовый переворот привел к мятежу XVI--XVII веков в Западной Европе и к расколу Империи. Он описан в библейской книге Есфирь. Библейский царь Артаксеркс – это Иван IV Грозный. Его жена Астинь – это Софья Палеолог. Молодая сноха, жена Ивана Молодого, Елена Волошанка = Есфирь "приближается к Ивану IV" и как бы замещает жену. В результате Софья Палеолог попадает в опалу, ее влияние падает. Муж Елены Волошанки, сын Ивана IV – Иван Молодой, умирает при не очень понятных обстоятельствах. Вместе с Еленой Волошанкой огромное влияние в метрополии Империи приобретает так называемая ересь жидовствующих. Начинается борьба. В библейской книге Есфирь сложившаяся ситуация описана более откровенно. Ассирийский царь Артаксеркс изгоняет законную жену Астинь и женится на иудейке Есфирь. Вместе с ней к власти приходят иудеи, под влияние которых подпадает Артаксеркс. Эти события, естественно, приковали к себе напряженное внимание в Западной Европе”. Их "французским" отражением являются Екатерина-Мария Медичи и ее соперница Диана Пуатье” [Выделено мною. – В.М. – Попутно отметим, что ученый недвусмысленно подчеркивает пророческую функцию библейской Книги Есфирь].
Сюжет Книги Есфирь пользовался в московском государстве большой популярностью: он присутствовал в росписях царских покоев, в виршах Мардария Хоникова (1674):
Артаксеркс Есфирь из дев возлюбляет
И на главу ей венец возлагает,
В жену ю себя пояти желая
И царскую честь той предуставляя.
Сия же родом от иудей бяше,
Юже Мардохей стрый ея питаше;
в стихотворных произведениях Симеона Полоцкого, в драматургии (“Есфирь и Агасфер” Дм. Ростовского; в петровское время – в комедии с весьма многозначительным названием: “Комедия о Есфири царице, в ней же показует о ненависти и о протчем»).
В XIX веке наиболее непосредственным отражением сюжета об Есфири в русской литературе становится историческая повесть Ф.В. Булгарина «Эстерка» (1825), где отношения польского короля Казимира Великого с еврейской возлюбленной описаны в соответствии с библейским каноном:
Артаксеркс был король, который женился на жидовке, а Аман хотел их всех истребить. Вот тебе и вся история!... Недаром назвали нашего короля Артаксерксом … Казимир приглашает жидов отвсюду в Польшу, защищает их привилегиями и, для большего сходства с царем ассирийским, имеет также свою Эстерку и своего Мардохея. Не достает только Амана… не понимаю, как мог умный наш король привязаться к жидам и полюбить жидовку… Говорят, что он до такой степени влюблен в Эстерку, что не может прожить дня, не видав ее, и даже в дороге носит всегда портрет ее на шее. Она делает, что хочет: жиды овладели всем… Надобно на них Амана, надобно Амана!.. Да, если б у тебя была любовница жидовка, то и ты пощадил бы ее племя.
И здесь присутствуют основные мотивы сюжета: еврейка Эстерка в нееврейском окружении, мотив гибели, верховной власти – и власти красоты, выходящей победителем:
…красавица! Волосы черные как смоль, брови дугою, ресницы как у черной куницы, носик как у голубки, уста как малина, а зубки краше всякого жемчуга. Не говорю о глазках: там сидит сам чорт! Как взглянет – так человек и растает! Что за рост, что за поступь! … Покойный наш ротмистр Кулеш, который за суровость получил прозвание: каменное сердце, и который ничего на свете не боялся, кроме мышей и женщин, сам Кулеш бывало смягчался, когда Эстерка подавала ему мед с поклоном и приветствием. Она умела до того разжалобливать его, что он после свидания с нею три дня не резал жидов. После этого мудрено ли, что король Казимир в нее влюбился? Говорят, что она околдовала его… Впрочем, говорят, что все жиды колдуны…
Приведенные ранние трансформации и транспозиции рассматриваемого сюжета в русской культуре и литературе известны и худо-бедно изучены, чего никак нельзя сказать о его отражении в творчестве Чехова.
В рассматриваемом контексте ярким примером служит первая увидевшая сцену пьеса Чехова – "Иванов" (1887--1889). Здесь применена явная, демонстративная инверсия: заглавный герой – перевернутый царь (просто Иванов, каких миллионы), но тоже, разумеется, с еврейской женой – Саррой Абрамсон (в ее имени ощутимо звучат предвестия – библейские коннотации). Образ Мордехая (его имя закамуфлировано именем Матвей, граф Матвей Семенович Шабельский) также предстает в инверсированном виде: он – дядя героя, а не Сарры, с которой, однако, его связывают теплые сочувственные отношения. Тонкий мастер, Чехов не останавливается на этих художественных инверсиях, смещая акцент и в мотиве гибели: она постигает как саму героиню, так и заглавного персонажа, ставшего ей враждебным (так сказать, “мое за гробом будет торжество!”).
Другим чрезвычайно показательным примером транспозиции сюжета с торжествующей властительной еврейкой в центре является один из лучших у Чехова, по мнению И. Бунина, рассказ «Тина» (1886). Чехов здесь перекодирует сюжет Эсфири в соответствии с духом времени: власть героини, Сусанны Моисеевны Ротштейн обеспечена ее владением заводом и деньгами. Это, наряду с ее притягательной красотой, делает ее «уездной царицей Тамарой» [1], однако уездный характер ее царства тотчас же опровергается: «Кой чёрт в уезде? Другого такого хамелеона во всей России не сыщешь! Отродясь ничего подобного не видывал, а уж я ли не знаток по этой части? Кажется, с ведьмами жил, а ничего подобного не видывал». Демонизация образа, с которой мы встречались у Булгарина, здесь также имеет место и выражается эксплицитно: «чёрт в юбке», «нешто к той... к тому чёрту съездить?».
Чеховской Эсфири противостоят представители военной (поручик Сокольский) и земельной власти (помещик Крюков). Героине удается не только привести к провалу их попытки захватить часть ее финансового могущества, но и пленить обоих своими гендерными чарами. Оба буквально и символически «пропадают» в заглавном образе засасывающей тины, олицетворяемой Сусанной-Эсфирью и ее домом-царством, гибельным и для многих других представителей противостоящего ей вдвойне – как иудейке («Знаете, я еврейка до мозга костей, без памяти люблю Шмулей и Янкелей”) и как женщине – лагеря. В финале (а это наиболее значимое место сюжета, и тем важнее этот интертекстуальный акцент) звучит романс (1834) М.И. Глинки на слова Н. Павлова:
Она – не ангел-небожитель,
Но, о любви ее моля,
Как помнить горнюю обитель,
Как знать, что – небо, что земля?
С ней мир другой, но мир прелестный,
С ней гаснет вера в лучший край...
Не называй ее небесной
И у земли не отнимай!
Анализ чеховской поэтики освоения/присвоения/осмысления/претворения библейского сюжета позволяет нам со всей определенностью интерпретировать эту цитату как недвусмысленный намек на неотличение Мордехая от Амана.
Итак, мы обнаруживаем, что по канонам Книги Есфирь не только творилась русская история времен Ивана Грозного, но и создавались русское нарышкинское барокко и русский придворный театр, писались виршевая поэзия и одна из первых русских исторических повестей. Этот канон обнаруживается и в процессе пристального исследования творчества Чехова. Допустимо предположить, что предстоящие исследования в этом направлении могут принести впечатляющие результаты.
[1] Чрезвычайно важны также интертекстуальные связи рассказа, которые мы, не имея возможности останавливаться на них подробно, лишь отметим. Тамар была царицей Грузии (1184--1213); в рамках бытующих представлений она отождествлялась с легендарной царицей Дарьей, убивавшей своих любовников (ср. стихотворение Лермонтова «Тамара»: “Царица Тамара жила / Прекрасна как ангел небесный / Как демон коварна и зла”; в голосе Тамары “были всесильные чары / Была непонятная власть”, и на этот голос “Шел воин, купец и пастух”. Мотив гибели реализуется у Лермонтова путем совмещения мотива свадьбы и похорон: “Сошлися на свадьбу ночную / На тризну больших похорон”.
