Библейские мотивы при желании можно обнаружить где угодно, даже там, где, вроде бы, им и не место: в «трэшевой», коммерческой литературе. Причина проста – массовые жанры воспроизводят культурные стереотипы, волей-неволей апеллируя к Библии, лежащей в основе культурного багажа любого современного европейца, даже если он, по своему простодушию, об этом не знает. В фантастике же, самом интеллектуальном из массовых жанров и самом массовом из интеллектуальных, библейские аллюзии, наряду с любыми другими, могут и входить в авторский замысел, и возникать непроизвольно, а то и вчитываться критиками и читателями, еще с советских времен наловчившимися усматривать дополнительные, скрытые смыслы. Курьезным примером подобного вчитывания смыслов в произведения Аркадия и Бориса Стругацких можно назвать работу Майи Каганской «Роковые яйца» (в сборнике Вчерашнее завтра. Книга о русской и нерусской фантастике), где о погружении в астрономический объект – черную дыру – сказано буквально следующее:

… Уход к звездам, как синоним смерти – одна из древнейших поэтических метафор, отчего «звездолет» – этот предмет первой научно-фантастической необходимости – сразу приобретает гротескно-трагические очертания, особенно вблизи пронумерованной как почтовый ящик концлагеря, Черной Дыры ЕН 2000056… Номер Черной Дыры – 2000056 – ... я уверенно дешифрую как ХХ-56, то есть ХХ съезд КПСС, имевший место, точнее, время, в (19)56 году! …День рождения Левы приходится на 6 октября. 6 октября 1973 года началась четвертая арабо-израильская война, известная как Война Йом-Кипур, или Война Судного Дня...

И хотя для советского читателя библейские аллюзии были менее интересны, чем аллюзии политические, сейчас, пожалуй, дело обстоит как раз наоборот. Общечеловеческое остается, а сиюминутные реалии уходят в прошлое. При всем пышном великолепии булгаковской сатиры именно «пилатовская» линия сделала роман «Мастер и Маргарита» хитом для нескольких поколений читателей.

Даже в советское время ветхозаветная и евангельская тематика эксплуатировалась фантастами (чаще в сатирическом ключе, как, например, в «Петле гистерезиса» Ильи Варшавского). Однако потребовалось несколько постсоветских лет, чтобы появились масштабные произведения, в которых разрабатываются не только библейские, но и агадические мотивы.

Начать надо, пожалуй, с уникального по своему размаху, экспериментального романа «Рубеж», написанного сразу пятью русскоязычными украинскими фантастами – Дмитрием Громовым и Олегом Ладыженским (совместный литературный псевдоним – Генри Лайон Олди), Андреем Валентиновым и супругами Мариной и Сергеем Дяченко.

Густо замешанный на украинской мифологии и гоголевских аллюзиях, «Рубеж» тем не менее, взял за основу фантастической идеи мистическое иудейское учение «Сфирот» – о мирах как концентрических сферах-сосудах, скрывающих от глаза непосвященного Мировой Свет. Нарушение перегородок между этими сосудами способствует проникновению Света в неприспособленный для глаз смертных мир, тем самым инспирируя Армагеддон.

Златое Древо Сфирот распускалось цветами помыслов Святого, благословен Он. Цветы осыпались вьюгой лепестков, образовывая завязи Сосудов; завязи щедро наливались соком вложенного в них Света, росли, но вскорости начинали чернеть, подтачиваемые изнутри червями - червями противоречивых стремлений и страстей, раздиравших Сосуды на части. И вот уже черенки-порталы не в силах выдерживать тяжесть плодов, набухших густой жижей греха, вот один за другим Сосуды срываются с ветвей и летят вниз, в аспидную бесконечность небытия, по дороге схлопываясь, обращаясь в ничто...

Плодов осталось едва-едва, но эти последыши держались изо всех сил. Лишь на самой верхушке, забытый в шорохе вечной кроны, судорожно цеплялся за жизнь крохотный комочек, безнадежно съеживаясь на глазах. Дуновение ветра, касание крыла летящей мимо птицы, минута-другая - и упадет, рассыплется прахом, перестанет быть.
Центральный персонаж «Рубежа» – ребенок и одновременно могущественный ангел-истребитель Денница-Люцифер, несущий свет, способный уничтожить перегородки между сосудами-мирами, или, напротив, стать орудием Творца и сохранить миры в целости. Действие романа и происходит в одном из таких миров-сфер, который по антуражу соответствует Украине XVII века, с частичными вкраплениями нашей, современной, реальности. И тут от земной женщины и падшего ангела Каф-Малаха рождается Денница. Добавлю, что собеседником и вечным оппонентом Каф-Малаха по сюжету является мудрец и визионер, каббалист рабби Элиша…

Когда речь идет о пяти авторах, работающих совместно, трудно сказать, кому именно принадлежит та или иная находка. Но и по отдельности, если здесь уместно это слово (украинские русскоязычные фантасты предпочитают работать творческими дуэтами, а то и трио), все упомянутые авторы так или иначе обращались не только к Библии, но и к агадическим или каббалистическим ее толкованиям. Оно и неудивительно. Украина имеет давние народные мистические традиции, отображенные еще Гоголем. Но помимо собственно украинской традиции, здесь издавна существовал мощный пласт иудейской мистики, оказавший влияние и на поверья самих украинцев. В карпатских преданиях, к примеру, не раз встречается – и всегда в положительном контексте – образ основателя хасидизма рабби Бешта.

Библейские и каббалистические мотивы лежат в основе нескольких ключевых произведений Марины и Сергея Дяченко, собравших весь спектр жанровых премий в области фантастики. В мире, который нарисовали Дяченко в романе «Армагед-дом», конец света происходит каждые 18 лет. Сходит с неба огонь, из моря выходят звери, извергаются вулканы, жить становится невозможно… Всему живому грозила бы гибель, если бы не загадочные Ворота, открывающиеся на поверхности планеты в разных местах. Люди толпами заходят в эти ворота и пережидают – неизвестно где, неизвестно как, неизвестно сколько времени – бушующий на земле ад. Когда они выходят из ворот, все уже заканчивается.

Человек ко всему привыкает, приспособился и к повторяющемуся Армагеддону, подстраивая свою частную жизнь и жизнь социума под «циклы». Женщины способны зачать только в первые три года каждого цикла, вся экономика и система образования нацелены на то, чтобы вырастить и выучить детей, способных под конец цикла самостоятельно зайти в Ворота. Детские садики первых лет цикла привычно перемонтируются в школы – в каждой пройдут всего три выпуска… Дома каждый раз отстраиваются заново – строить что-то из прочных материалов не имеет смысла. И в таком мире авторы проживают три цикла вместе со своей героиней Лидой – сначала девочкой, потом женщиной, отчаянно и подло делающей карьеру, чтобы ее единственный сын попал в заветные номенклатурные списки тех, кто отправляется к Воротам первыми, вне общей очереди… Соответственно, отрабатываются и модели «готовности к Армагеддону»: либерально-демократическая, не способная отразить наступающий хаос, и жестко-тоталитарная, когда сама «гражданская оборона», подготовка и тренировка населения оборачивается катастрофой, уносящей едва ли не больше жизней, чем дежурный Армагеддон.

Очередной конец света все же удается остановить – уже средствами христианской традиции, жертвой и искуплением. Сын Лиды Андрей – в переводе «просто человек» – отказывается от добытой матерью номенклатурной привилегии и остается вместе со всеми, и от этого Армагеддон останавливается. Вулканы втягиваются в поверхность планеты, звери уходят в море, красное небо опять становится голубым… все.

Все ли? Ведь на Земле, где больше нет нужды в дружном противостоянии регулярной напасти, человечество окунается в пучину вражды, все возвращается на круги своя, тут и там вспыхивают локальные и большие войны. И Андрей гибнет в одной из них. Одного праведника оказалось недостаточно, чтобы изменить лицо мира.

Следующая, пожалуй, этапная для писателей, и тоже очень «библейская» книга – это «Пандем». «Пандем» можно назвать доказательством Бытия Божьего от противного. Иными словами, перед нами ответ на мучающий всех вопрос: почему? Почему Бог, коль скоро он всеведущ и всемогущ, не помогает каждому отдельному хорошему человеку. А также не учит плохого поступать хорошо? Почему не отвечает – или редко отвечает – на молитвы и мольбы? Почему допускает болезни, боль, несправедливость?

Вот, говорят авторы, появилась, сама собой, спонтанно, некая самоорганизующаяся, почти всемогущая сила, которая стала уберегать от напастей, подсказывать, помогать, лечить, играть роль стола справок, службы быта и службы знакомств (даже, кажется, сексуальных услуг), при этом искренне любя каждого представителя человечества, обращаясь конкретно к каждому, советуя, сочувствуя, понимая, подсказывая… Иначе говоря, герои Дяченко получили от Пандема то, что люди изначально просят у Бога. Помощь, сочувствие, участие. Долгую, счастливую жизнь. В перспективе – даже бессмертие. Никто больше не страдает от несправедливости. Никто не обойден удачей. Никому не грозит погибнуть от нелепой случайности, стать жертвой маньяка в темном переулке. Никто никогда не совершит самоубийства. Пандем сохраняет всех. И всегда рядом с тобой, в голове твоей – собеседник, слушатель, советчик, понимающий, сочувствующий, любящий. Никто больше не одинок.

А теперь представьте себе, что из этого должно получиться. Или почитайте роман Дяченко. О том инфантильном, беззаботном и жизнерадостном детском саде или доме призрения, в который превратилось человечество.

Разумеется, божественность Пандема недоказуема. Толерантный и человечный священник, один из тех, кто усмотрел в Пандеме как раз извечного оппонента Господа, резонно возражает: «Разве есть что-то в этом мире, что может Пандем, и не мог бы, пусть в далеком будущем, человек?» Кстати, Пандем, в отличие от Науки Будущего (в том виде, какой она рисовалась на страницах НФ-произведений наших шестидесятников) оказался гиперэтичен. Например, не стал модифицировать сознание даже самых опасных преступников – просто сделал невозможным сам акт преступления. Не разглашал личных тайн. Не создавал необратимых ситуаций. Он лишь дал нам то, о чем мы всегда просим. Здоровье, безопасность и уверенность в завтрашнем дне. А дав все это, ужаснулся.

И Пандем, любящий человечество, «умирающий с каждым человеком», вынужден был от любви своей отказаться – человечества ради. Потому что в инфантильном, изнеженном обществе, где Пандем заведомо заботился обо всех, люди перестали заботиться друг о друге. Имея чуткого и внимательного постоянного собеседника, перестали друг друга слышать. Постоянно получая, разучились отдавать. Купаясь в лучах всеобъемлющей любви, забыли, что любовь надо заслужить или завоевать.

Божественное молчание порой может так же свидетельствовать о Боге, как и Божественное присутствие. Потому что Бог, опекающий, защищающий, отводящий любую беду, это уже не Бог. Это Пандем. Чудо не может совершаться регулярно, иначе оно перестает быть Чудом. А Чудо, как известно, к области фантастики не принадлежит. Оно – прерогатива Священных книг. Там, где дело доходит до Чуда, тактичный фантаст предпочитает отступить. Как, например, отступил Станислав Лем в своем «Солярисе» – самой «божественной» из всех фантастических книг ХХ века.

«Алена и Аспирин» – еще один, недавний роман Дяченко. Скорее, даже повесть, названная романом в угоду издательской политике (хоть расшибись, а выдай роман не реже чем раз в год). Ее не назовешь яркой удачей писателей, но именно в смысле «богоискательства» она очень показательна. Недаром на нее обратила внимание Фаина Гримберг, вечный возмутитель литературного спокойствия.

Мир в «Алене и Аспирине» приближен к нашему. Ну, разве чуть-чуть похуже, пожестче, почернушней. Грязные подворотни, подземные переходы, забитые нищими и попрошайками, гаражи, свалки, озверевшие подростки. Ночные клубы, офисы, банкетные залы. И вот в этом мире – а заодно и в судьбе диск-жокея Аспирина, человека, привыкшего шагать по жизни легко и непринужденно, – появляется загадочная девочка Алена и ее игрушечный медвежонок Мишутка, способный уничтожить кого и что угодно. Страшненький Ангел-хранитель, прикомандированный к посланнице из Высших сфер. Потому что Алена пришла оттуда. Пришла искать брата.

Откуда именно, она не говорит, но, возможно, даже из рая, где все совершенно и именно поэтому закрыто для творчества. А брат ее хочет сочинять и играть музыку. И она, Алена, тоже должна сыграть уж такую музыку, чтобы мир этот рухнул, а брат – очнулся и вернулся в семью. На небо.

Беда в том, что мир этот не хочет рушиться. А брат не хочет возвращаться. И люди этого мира, не очень хорошие, в принципе, люди – недаром к Алене прикомандирован истребитель-Мишутка, – тоже, возможно, не заслуживают окончательной кары. Вот же приютил ее у себя дома отвязный Аспирин – из корысти, из страха, но ведь из сострадания тоже.
Сама Алена если и тянет на ангела, то только на ангела-истребителя. Слишком уж она нетерпима, предубеждена, эмоциональна. Но именно она должна принять решение, сделать выбор.
Кстати, психологи утверждают, что эмоции – компенсирующий механизм, помогающий сделать выбор там, где информации для окончательной и полной оценки ситуации явно недостаточно.
Иными словами, выбор – все-таки прерогатива не ангела, а человека. А равно и творчество, созидание. Недаром предпочел быть человеком загадочный брат Алены.

Зато сочиняются новые песни, — она улыбнулась. — Складываются слова... Поднимаются новые стены, строятся новые города... Ужасный мир. Нет гармонии. А значит, есть путь. И есть то, куда он ведет.
Из несовершенства возможна дорога к совершенству, к Богу. Из застывшего «рая», откуда пришла Алена, путь к Богу закрыт.

И последний роман Дяченко – Vita Nostra (Vita nostra brevis est - строчки знаменитого студенческого гимна “Гаудеамус”), который поклонники уже признали несомненной удачей. Как ясно из заглавия, роман о студенческой жизни. Однако учат студентов в странном институте маленького среднерусского городка непонятно чему: например, представить красную, в белых крапинках сферу, а потом мысленно вывернуть ее наизнанку, не нарушая целости поверхности. И происходят с этими студентами вещи странные и малоприятные: только что зачисленные первокурсники с ужасом замечают, что все выпускники второго и третьего курса – либо калеки, либо сумасшедшие. А потом и сами становятся такими. Поскольку в институте их учат, оказывается, изменять свою природу и становиться Словом. Одним из множества слов, составляющих ткань бытия. А изменение природы так просто не дается, для этого надо сначала сломать природу человеческую.

Главная героиня Сашка, самая перспективная студентка, надежда странных преподавателей-нелюдей (грамматических конструкций), принуждаема к занятиям скорее кнутом, чем пряником – не честолюбием, а страхом за близких. Управление Словом означает управление самой структурой мироздания – недаром некоторые рецензенты усмотрели в этом параллели с Каббалой, – и с родственниками провинившихся и нерадивых студентов случаются неприятные вещи. Однако, вместо того чтобы стать, сдав профилирующий предмет, «глаголом повелительного наклонения», она становится «паролем» – первословом, творящим новый мир. Не «встань и иди!», но «в начале было Слово, и Слово было от Бога, и слово было Бог». И новый мир, который она творит, видимо, будет отличен от нашего, ибо первое, что она формулирует при творении, это «отказ бояться». Не слишком понятно, впрочем, отказывается ли она творить с оглядкой, с боязнью, с ограничениями, или просто лишает созданный ею мир такого свойства, как страх. И если лишает, как будет выглядеть такой мир? Этот вопрос авторы оставляют открытым, поскольку, по моему глубокому убеждению, однозначного ответа, да и вообще ответа здесь не существует.
Задать вопрос, однако, иногда бывает не менее важно, чем получить ответ.

И, наконец, стоит вспомнить совместный роман «Тирмен» еще троих соавторов «Рубежа» - Г.Л. Олди (Дмитрий Громов и Олег Ладыженский) и Андрея Валентинова.

«Тирмен» отдаленно напоминает «Посмотри в глаза чудовищ» Андрея Лазарчука и Михаила Успенского. Перед нами снова почти неуязвимый герой, облеченный тайной миссией и наделенный невероятными возможностями, избранный посредник между людьми и некоей высшей силой, свидетель и участник ключевых исторических событий и знакомец культовых персонажей ХХ века. Однако если герой Лазарчука и Успенского играет на стороне порядка, то герой Олди и Валентинова – на стороне хаоса. Вернее, на стороне Смерти, «Великой дамы». Его миссия – не сохранять статус-кво, а нарушать мировое равновесие, поскольку равновесие приводит к торжеству энтропии, а в метафизическом плане – к концу света, к «вечной субботе».

Жизнь возможна, пока во вселенском порядке присутствуют элементы хаоса, и «тирмены»-стрелки, взламывая расчисленную наперед книгу судеб, призваны вносить элемент непредсказуемости в неотвратимое расписание жизни и смерти. Пока существуют «тирмены», жизнь продолжается. Но убийство есть убийство. За долгую жизнь, удачу, благополучие свое и близких, тирменам приходится дорого расплачиваться со смертью-заказчицей.

«Тирмены», одиночки-профессионалы, предпочитают прятать сверхчеловеческие способности под скромными личинами госслужащих, а чаще всего – неприметных смотрителей тиров в парках культуры и отдыха. Иными словами, тайная организация одиночек, маленьких людей, исподтишка нарушающих порядок мироздания. Впрочем, «вечная суббота», рай на земле, остановка вселенского круговорота жизни и смерти, кажется, все-таки грядет. И оказывается не так страшна, как мыслилось. Стоило ли ради того, чтобы оттянуть ее наступление, провести человечество через кровавые бани ХХ века? Писатели ответа не дают – весьма вероятно, что однозначный ответ, опять же, в принципе невозможен.

Перечень библейских и квазикаббалистических мотивов в творчестве украинских фантастов можно продолжить. Это и «Оле» Андрея Валентинова, и «Карл, герцог» Александра Зорича (еще один коллективный псевдоним), и страницы «древнегреческого» цикла Г.Л. Олди, и роман одессита Александра Борянского «Три стороны моря», рассматривающий оригинальную версию политических мотивов Исхода. Но об этих и других книгах – в следующий раз.