«Молодой лев Иегуда с добычи, сын мой, поднимается.
Преклонился он, лег, как лев и как львица:
кто поднимет его?»
Слова, которыми Иаков благословляет своего сына.
Быт. 49:9

Выгоняют тебя отсюда не очень энергично. То есть формально зоопарк закрывается в шесть, но в полседьмого еще ездят бодрые служители на маленьких тарантайках и ласково просят тебя удалиться, и есть впечатление, что если спрятаться в кусты, то можно остаться на ночь. Три года подряд я делаю одну и ту же вещь: попадая в Иерусалимский зоопарк, ложусь на асфальт у центрального входа, фотографирую небо и делаю эту фотографию заставкой в ноутбук. Иногда это очень неприятно, дождь. Иногда невыносимо синее, иногда невыносимо серое, один раз в кадр попали ноги какой-то летучей цапли, один раз — очень удивленное лицо мальчика с мороженым и кипой, свисающей вбок, как щенячье ухо. Если делать фотографию до закрытия зоопарка — больше шансов получить синее, если после — серое.

Библейский зоопарк* называется библейским, потому что когда-то он задумывался как библейский: как зоопарк, в котором водятся звери, упоминаемые в Ветхом Завете. Теперь ты проходишь небольшое расстояние от входа, садишься на землю перед вольером — и на тебя плывет пингвин. Африканский нормальный пингвин, от которого создается полное впечатление, что он тюлень. Они плавают быстро и сильно пахнут рыбой, но не противной, а чем-то вроде форшмака. Маленькие, толстые. На камнях ссорятся двое младенцев — огромных, серых, пушистых, — кусаются клювами. Мать вместо того, чтобы растаскивать их в разные стороны, подкидывает в воздух кусочек чего-то съедобного. Один детеныш ловит подачку и увлекается едой, второй обиженно идет плавать. Патриарх на самом верхнем камне чистит клювом попу — и вдруг уходит под воду тяжелой черной пулькой. Одно из самых сложных чувств при посещении любого зоопарка — им от тебя ничего не надо, а тебе от них надо, ты хочешь дружить, ты хочешь, чтобы оно обратило на тебя внимание: посмотри сюда, зайка, пингвин, красная панда, посмотри сюда, я тут есть, существую параллельно с твоей жизнью, я хочу убедиться в том, что ты настоящий. Мы оказались на одной территории, в одном пространстве, очень трудно поверить, иди сюда, странное существо в черном лапсердаке, возьми кусок бублика, дай мне знать, что оно возможно — вот это единое существование. Подплыви к стеклянной стене, покажи свой жесткий, как щетка, круглый язык. Вместо твоего запретного бублика пингвин прихватывает клювом своего легитимного малька, поворачивается задом — но вдруг быстро зыркает через плечо, ты даже не думал, что у него, укутанного в черное, может так поворачиваться голова. За спиной у тебя бибикает выгонятель — четверть седьмого, тебе бы следовало покинуть уже закрытый зоопарк. В Ветхом Завете пингвинов нет, но здесь они есть.

Ты энергично даешь выгонятелю понять, что вот уже прямо сейчас пойдешь к выходу, но вместо этого кустами, держась от бибикалок подальше, пробираешься к сурикатам. В вольере у сурикатов прорыты ходы, чтобы дети лазили внутрь, высовывали голову и смотрели сквозь маленький стеклянный купол на этих маленьких, юрких, которые все видят, всем интересуются и все время про что-то напряженно треплются между собой, что-то там перетирают. Ты, конечно, лезешь таким ходом внутрь, высовываешь голову. Сурикаты немедленно собираются вокруг и смотрят на тебя молча. Настороженная интеллигенция с разветвленными семейными связями, хорошо воспитанные такие ребята, не плюются, не лезут, не какают, просто ждут, чем ты себя проявишь, что ты такое им преподнесешь. Что ты можешь им преподнести? Ты показываешь им бублик свой несчастный, но ведь стеклянный купол по-любому. Выбраться из вольера можно только жопой вперед, как после аудиенции с какими-нибудь величествами. Шесть двадцать пять, от звука бибикалки ты подпрыгиваешь — но это пока что не рядом с тобой, это на соседней аллее. Зато рядом с тобой стоит Шмулик (по версии одних работников зоопарка; по версии других — Ицик): картонный чувак в полный рост, очень реалистичный. В зоопарке Шмулика много — он показывает, как пройти к зебре, или интересуется у тебя, бывают ли в природе черные какаду, или бодро предлагает тебе поинтересоваться, в свою очередь, у него значением слова «компост». Сурикаты стоят в таких позах, словно у каждого из них в одной лапке по бокалу белого, а в другой — балетная программка, и они в жизни не слышали ни о каком компосте. Компост им чужд. В Ветхом Завете сурикатов нет, но здесь они есть.

В целом, думаешь ты, небольшое же нужно усилие, чтобы остаться в зоопарке. Затаиться под кустом азалии палестинской или взять вот эту куртку рабочую израильскую, оставленную на скамеечке человеком, демонстрировавшим детям фокусы с попугаями, прикинуться совершенно местным, ходить туда-сюда с таким видом, как будто, как если бы. Что тебе мешает — непонятно. Посмотри на Чарли, Чарли сто четыре года, Чарли вот не задумывается над всякими глупостями, Чарли все понятно. Чарли, синий ара, вроде как принадлежал когда-то лично Черчиллю, набрался от него, наверное, хорошего и плохого. Отличается, говорят, тяжелым характером, авторитета не признает, твердо уверен, что раньше все было лучше, что молодое поколение разрушает саму атмосферу зоопарка, что они ничего не ценят, не понимают, не хотят, что им все легко дается, что им на помойке место, а не на этой благословенной земле. Кусок бублика принимает с надменным презрением, потому что это, конечно, неправильный бублик, раньше был правильный бублик, теперь все не так, развалили буфет. Время от времени Чарли разражается страшными проклятиями в адрес нацистов на строгом английском времен Британского мандата**. В Ветхом Завете попугаев нет, но здесь они есть.

Шесть тридцать, картонный Шмулик настойчиво сообщает тебе, что выход — слева, ты идешь направо. Это лемуров мир, в туристическое время тут стоит строгая девушка размером с кабачок и говорит: «Не трогайте их, они нежные, не трогайте их, они нежные». Они нежные, они поздно встают, они подолгу загорают, выглаживаются, вылизываются, никуда не спешат, медленно ласкаются друг к другу, подходят к тебе, шелковой лапкой берут тебя за палец, заглядывают в глаза, умиляются детям, метят территорию в удивительно неудобной позе: стоя в гамаке из лиан вниз головой, очень продвинуто, очень оригинально. Хорошо, что далеко от них находится попугай Чарли, удар бы хватил его при виде этих нежных, ласковых, балованных, бублик нюхающих с вежливым интересом и отводящих лапкой в сторону: «Для них это слишком калорийно», — говорит тебе с упреком строгий кабачок. Но с закрытием зоопарка кабачок уходит по своим человеческим делам, и лемуры берут у тебя калорийный бублик, закатывая при этом глаза, вздыхая, явно клянясь себе, что с завтрашнего дня — только салат, салат и салат. У них маленькие круглые пузики и удивительно сильные ноги. В Ветхом Завете лемуров нет, но здесь они есть.

Бибикает бибикалка, и громкоговорители раздраженно уже говорят тебе, что пошел восьмой час, вышли все сроки, домой, домой тебе пора, чужой человек, через два часа улетать тебе, чужой человек, — но ты громкоговорителей не слышишь, потому что раскатывается по зоопарку звук поинтересней и посложней: рев; причем рев такой хрестоматийный, какой, ты раньше думал, бывает только на заставках фильмов студии Metro-Goldwyn-Mayer. Ан нет: они действительно так рычат. Чтобы это услышать, надо нарушить туристический режим, потому что они просыпаются в сумерках, когда уходят и арабские мамы с колясками, и вспотевшие от впечатлений толстые молодые люди из Бруклина, решившие держаться корней, и ищущие уединения в террариуме, безразличные к мраморным черепахам и синеязыким сцинкам, истомленные любовью подростки. Можно стать очень близко к стеклу, и тогда они бегают буквально в пяти сантиметрах от тебя, разминаются после сна: туда-обратно, туда-обратно, туда-обратно, — и вдруг ты понимаешь, что это не просто туда-обратно, а каждый раз с небольшим поворотом, с небольшим изменением угла, — и вдруг ты оказываешься с ним лицом к лицу, и сердце падает у тебя, насмотревшегося милых дневных зверушек. Глаза у него тяжелые, желтые, а тело до странного маленькое, ты думаешь вдруг, что он, конечно, крепенький, но ведь поменьше молодого бычка ростом, поменьше, может быть, даже какой-нибудь особо крупной собаки, — и тут он рычит. Он есть в Ветхом Завете, он есть на гербе Иерусалима, и вот ты стоишь и смотришь, как поднимается он с добычи, и многое понимаешь про этот зоопарк, и про эту землю, и еще про некоторые вещи. И за спиной у тебя человек и бибикалкой не бибикает, а тоже стоит и смотрит на него — желтого, спокойного, тяжелоглазого. Ты доезжаешь на бибикалке до выхода из зоопарка, по дороге спрашивая у водителя про картонного чувака — Шмулик все-таки или Ицик. Водитель говорит, что, кажется, Йоник. Семь тридцать вечера, синее давно стало серым, серое скоро станет переливчатым и гладким, как оникс, как перья черного какаду, но асфальт еще теплый. Камера телефона не берет этот цвет, но все-таки что-то получается: пепельное, с шестью параллельными штрихами электрических проводов, и уже у самой стойки регистрации пассажиров какой-то приветливый Ицик или Йоник из наземной службы снимает у тебя со спины чье-то ярко-синее перо, дико выглядящее в глобалистских декорациях аэропорта.

Если вы решили рассказать кому-нибудь про Библейский зоопарк — делайте это осторожно. Библейский зоопарк — сложная, эмоциональная тема. Даже если вы с самого начала планировали рассказывать про всякое хорошее — можно легко сказать что-нибудь не то, не так, не тем способом; не про то хорошее, наконец. Вот вы с такой нежностью об этом самом зоопарке, с умилением даже, — а там же ужасная проблема с фондами, там сложности с исследованиями, там не хватает всяких важных животных, там нужно обновлять инфраструктуру. Или: вот вы с таким сарказмом, с глумлением даже, — а это, учтите, один из самых нестандартных зоопарков в мире, в него вложено столько души человеческой, вы вообще понимаете, что такое создать полноценный зоопарк всего за шестьдесят лет? У нас тут исследования мирового значения, у нас тут попугаи по сто четыре года живут. Или: вот вы, предположим, хвалите этих экзотических импортных попугаев — а что их хвалить? Конечно, попугаями всем в морду тычут, у самого входа поместили; а исконно израильские животные, между прочим, не привлекают никакого внимания, между тем как их, именно их надо выдвигать на первый план: скального зайца дамана, например; не уделяется достаточно внимания даману, происходит жалкое подражание американским зоопаркам в ущерб нашим аутентичным животным, а даман, кстати, младший родственник слона и упоминается в Ветхом Завете, на секундочку. Или: вот вы сюсюкаете над этим исконным даманом, а что над ним сюсюкать? В Израиле его, дамана, стада; банальное, невоспитанное животное. То ли дело — привлечь к сотрудничеству рысь, слона привлечь, гюрзу калифорнийскую тоже; адекватно интегрировать этого вашего дамана ветхозаветного в прогрессивное западное общество.

И так далее, и неизбежно. Так что очень осторожно говорите про Библейский зоопарк, а еще лучше — не говорите; оставьте себе; кто еще может похвастаться, что у него есть внутренний зоопарк, в конце концов. Тем более, что это только вас касается, по большому счету, — вот эти ваши отношения с зоопарком, вот эти сложные щи; это вас лемуры трогали — do not kiss and tell.

Только лично вас касается все это — вот это белое, голубое, синее, серое, черное, серое, синее, голубое, белое опять.

По завершении: Несколько непоследних слов



* Библейский зоопарк — один из трех крупных зоопарков Израиля, находится в Иерусалиме. Он вырос из маленького зоосада, созданного в 1940 году профессором Аароном Шуловым. По мере роста зоопарк много раз перемещался.

* * Период британского мандата — период, когда на части бывшей Османской империи был установлен режим управления Великобритании по мандату Лиги наций. В день истечения мандата было провозглашено создание государства Израиль.


И еще о зоопарках, львах и попугаях:

Библейский зоопарк: Викторина

Обезьяну, попугая – вот компания какая!

Австралия обитает в Израиле

Попугай-космополит и лев-антисионист

22 случая из жизни львов