Жутко громко и запредельно близко
Extremely Loud & Incredibly Close
США, 2011
Режиссер: Стивен Долдри
В ролях: Том Хэнкс, Сандра Буллок, Томас Хорн, Макс фон Сюдов, Джон Гудмен

Оскару 10 лет, он не смотрит телевизор, коллекционирует разные вещи, пишет письма Кофи Аннану, Биллу Гейтсу и Владимиру Путину, боится лифтов, мостов и открытых пространств. Не любит разговаривать с незнакомыми людьми, но сам с собой разговаривает бесконечно. Его отец погиб 11 сентября в башне ВТЦ, и спустя год после его смерти Оскар отправляется в квест по Нью-Йорку, чтобы разгадать последнюю загадку, оставленную отцом.

Роман Джонатана Сафрана Фоера, по которому снят фильм, — «Жутко громко и запредельно близко» — вышел в США в 2005 году и стал бестселлером, как и первый роман того же автора «Полная иллюминация». После выхода первых книг Фоера причислили к списку молодых гениев и возложили на него венки надежды. Собственно, в этом году русские читатели уже могут ознакомиться с третьей книгой гения — «Мясо». Четвертая — «Дерево кодов» — уже не вполне книга, а гипертекст, реализованный на бумаге: на каждой странице вырезаны разные слова, и в процессе чтения тексты с разных страниц накладываются друг на друга. Учитывая, что книжка написана на основе «Улицы крокодилов» Бруно Шульца, можно спокойно согласиться с американскими критиками и признать «Дерево кодов» арт-объектом, а не литературным произведением.

Это лирическое отступление призвано проиллюстрировать, с чем, собственно, имел дело Стивен Долдри, взявшись экранизировать роман Фоера. Понятно, что без автора книги сценаристы поломают себе все ноги в этом непрекращающемся монологе об изобретениях, смерти, в «гирях на сердце» и подростковом слэнге главного героя. Понятно, что с автором книги у сценаристов не остается никакой возможности отойти от первоисточника хотя бы на сантиметр.

Роль Оскара исполняет Томас Хорн — умненький пятнадцатилетний мальчик, который знает четыре языка, выглядит младше своих лет и похож на улучшенную версию Элайджи Вуда. На роль отца Оскара взяли Тома Хэнкса, в роли дедушки — Макс фон Сюдов. Мать и бабушка ни в фильме, ни в книге совершенно не интересны, и говорить о них не стоит. Главную роль здесь, по большому счету, играют не люди, а тексты: слова завета, слова клятв, фразы газетных вырезок, магазинных чеков и личных записок. Оскар и его дед — две точки, между которыми, по идее, должна возникать ломаная линия семейной истории, потери голоса, утраты себя/собеседника. Дедушка Оскара не может говорить, Оскар говорить не хочет, и оба они засевают словами бумагу. Оскар, как более молодой и креативный, использует в своих летописях больше фотографий, вырезок, карты, схемы и предметы в целлофановых пакетиках. Дедушка ограничивается короткими фразами в тонких тетрадках. Оба несчастны; единственный счастливый человек в этой семье погиб.

Оскар вместе с дедом читает Нью-Йорк как книгу, гипертекст — и поэтому в хронологии его обязательно будут мосты, парки и граунд-зеро — пустая, вырезанная фраза на месте башен-близнецов. Город неотделим от 11 сентября, и Оскар ходит по городу, отыскивая следы, оставленные до катастрофы: ему нужно собрать картинку разбитой реальности заново, и здесь, в общем, все равно, каких людей он встретит по дороге, если все они живут в Нью-Йорке.

С экранизацией романа можно было поступить по-разному: показать хронику 11 сентября так, как видели ее жители Нью-Йорка, а не так, как видели ее сотни раз все прочие люди мира: в новостях, на экране телевизора. Не показывать хронику вовсе — тем более что Оскар довольно долго не уточняет, что же случилось с его отцом. Можно было взять несколько второстепенных персонажей романа — их там сотни — и сделать полноценные истории только из них, ведь каждый из этих людей, как говорит в финале Оскар, потерял кого-то близкого. Роман Фоера — избыточный, витиеватый, выпендрежный, полный бесполезных и знаковых фактов, черно-белых фотографий, дурацких словечек и фантастических изобретений, по праву самого материала — портрет города, который считает себя центром мира. Это эгоистичный, восхитительный, чрезмерный и безумный Вавилон, в котором можно найти что угодно: противогаз израильской армии, послание из прошлого века, родственную душу, незабываемое зрелище. Любовь, смерть. Гул человеческой речи сливается здесь с грохотом растущих небоскребов.

Долдри, при всех необозримых возможностях исходника и киноискусства, честно и скучно снимает Манхэттенский мост, метро, Центральный парк, самолеты над городом, вывески магазинов, желтенькие такси, зелененькие листочки. Синее-синее небо. Это красиво, но красиво безотносительно к режиссеру и фильму. Зато видно работу художников и костюмеров: курточка Оскара — ярко-оранжевая, шапочка — сиреневая в желтую полосочку, ее надевают швом вперед, чтобы все поняли, что мальчик не как все ; летом тот же мальчик ходит в шортах и в начищенных ботинках, надетых с высокими черными носками. В книге между тем мальчик носит только белое.

Несоразмерное смыслам количество предметов, которыми увешан Оскар, — чисто хипстерская история. То, что в романном перечислении работает на бэкграунд, в фильме превращается в набор туриста, винтажный фотоаппарат и книга Стивена Хокинга в рюкзаке одного десятилетнего мальчика говорят не то и не о том. Но хуже всего то, что герой Макса фон Сюдова, великолепный старик из прошлого века, величественный, одинокий, ехидный и, судя по всему, полунищий, всю дорогу пишет свои реплики в «молескинах». Запредельно круто.

К кино этот набор картинок имеет отношение постольку, поскольку снято все на камеру Arri Alexa — такой же Скорсезе снимал «Хьюго», а фон Триер — «Меланхолию». В остальном — тилт-шифт, высокое разрешение, ночные панорамы — поделка не лучше, чем «Субмарина».

…помню, как однажды мы с мистером Рихтером провели вечер в зоопарке Центрального парка, я пришел, нагруженный провизией для зверей, только тот, кто сам никогда не был зверем, мог придумать таблички, запрещающие их кормить, мистер Рихтер рассказал анекдот, я бросил гамбургер львам, от его хохота задребезжали клетки, звери разбрелись по углам, мы хохотали и хохотали, вместе и по отдельности, безмолвно и во весь голос, мы задались целью забыть все, что никак не удавалось забыть, создать новый мир в пустоте, раз ничего, кроме пустоты, от прежнего мира не осталось, это был один из лучших дней моей жизни, день, когда я просто проживал жизнь и совсем не думал о ней. В том же году, но позднее, когда снег уже припорашивал нижние ступени крыльца, когда утро превратилось в вечер, застав меня на тахте под спудом всего, что было безвозвратно потеряно, я развел огонь, пустив свой смех на растопку: «Ха-ха-ха!», «Ха-ха-ха!», «Ха-ха-ха!», «Ха-ха-ха!».//