Писатель Олег Юрьев пишет не о кино, и не кино смотрит. Пока на экране движутся картинки, он изучает собственную ложную память, разглядывает посмертные слепки ушедшего времени, находя в них черты дивного нового мира. Мы публикуем три его кинотекста – один когда-то выходил в газете «Сегодня», другой – классический культурологический гон, третий – не эссе, а заметки на полях фильма, - и все они не затрагивают впрямую еврейский вопрос, но дают, как нам кажется, почувствовать «наше общее пространство ложной памяти об ампутированной эпохе». А мало что интересует Букника так сильно, как эта самая ложная память и та самая ампутированная эпоха.
* * *
Лично у меня есть много чего святого. В первую голову, конечно, «В джазе только девушки», но и не только они. То есть она. То есть Она — Душечка Ковальчик...
«В джазе только девушки», реж. Билли Уайльдер (1959)
Нижеследующее сочинение было опубликовано в середине 90-х годов знаменитой либеральной газетой «Сегодня», которая — в бесконечной стыдливости своей — заменила название. У них это дело называлось «Трень-брень» или еще какая-то хрень. Название, естественно, восстанавливаю:
Сиськи Мэрилин
А ты все хохочешь, ты все хохочешь,
Кто-то снял тебя в полный рост,
Обнимаешься, с кем захочешь
За сто тысяч отсюда верст...
Америку открыл не Колумб, а Билли Уайльдер, маленький берлинский еврей. И довольно недавно.
Лет двадцать пять назад, утром, вместо лекции по политэкономии социализма я сижу в жарко натопленном, потно и винно припахивающим вчерашним последним сеансом кинотеатре «Колизей», что на Невском проспекте: «В джазе только девушки», в зале только мальчики, человек шесть. Мэрилин робко пляшет в тесном вагонном проходе, с маленькой гавайской гитарой, втиснутой под нечеловеческие груди, с плоской фляжкой, ненадежно заткнутой за чулочную сбрую. Мне душно в расстегнутом мокроволосом пальто. Я смеюсь, чтобы не заплакать. Мне неловко перед собой и остальными мальчиками. Мэрилин, ты давно умерла и похоронена. Похоронена и сгнила. Сгнила и рассыпалась. Я люблю тебя, Мэрилин. I like it hot.
...В сущности, уже изобретение фотографии, а впоследствии и доизобретение кинематографа, фотографии движущейся, во многом изменило человеческую чувственность. То есть не сразу изменило, то есть не сразу моментально, как фотография эта судорожно задвигалась на люмьеровском вокзале, а лет этак через двадцать-тридцать, когда стали постепенно стареть-умирать первые «звезды экрана». Их некогда нежные, полные, белокожие, обернутые прозрачными шелками, отравленные коньяком и кокаином тела уже медленно распадались в сухой голливудской землице, а на фильм-театровых полотнищах они всё так же томно изгибали станы и руки, раскрывали к поцелую влажные рты, измученно улыбались как бы всегда заплаканными, обильно затененными глазами — короче говоря, всячески дышали негой. Но смотрящие-то знали, что их уже нет: умственное зрение — не постоянно, но внезапными вспоминающими вспышками — видело за вечно-юной плотью разверстые гробы, тление и смердение. И коллективное вожделение к мертвым поднималось от плюшевых кресел, смешиваясь с тихо верещащим лучом проектора. И, как бы отраженное от экрана, снова падало в залу, где его, рассыпавшееся, распавшееся на индивидуальные партикулы, полуобиженно-полузавороженно принимали на себя присутствующие здесь дамы — не иначе, для того и ходили. ...Нет-нет (отвожу невысказанный упрек), мир не симметричен, женщины, конечно, тоже любят живых кинокрасавцев — и бесконечно ничего не испытывают к мертвым. Известно же: «для женщины прошлого нет. Разлюбила — и стал ей чужой...» Женщины слишком конкретны. Некроэротика такого рода — специфически мужское проявление, в залах повторного фильма и перед телевизорами, обожающими киноклассику за дешевизну, ежевечерне разыгрывается вторая часть гетевского «Фауста» — сорвавшийся с цепи пожилой доктор все вызывает и вызывает к полужизни Прекрасную Елену. Иногда в виде Рудольфо Валентино.
За сто с лишним лет этого спиритического секс-сеанса выявилось несколько самых желанных, самых заклинаемых, если угодно, самых пленительно мертвых «кинодам по вызову». Красота как таковая тут не всегда существенна — всегда существенно что-то особое, отдельное, отмеченное проклятьем полубессмертия. Тем, что может сохранить лишь целлулоид.
Неподвижные, смертельные, насекомые глаза сутулой Греты.
Железная поступь Марлен.
Сиськи Мэрилин. Толстые, кроткие ноги Мэрилин. Пергидрольная белизна волос. Святые парикмахерские глаза...
Ну так что ж, хохочи, Мэрилин, хохочи... Мелькай смутно-белым крылатым туловищем между вечерних пальм... Плещись в Атлантическом океане, таинственно не намокая, а я, твой стареющий зритель, «сквозь все срокá пронесу тело нежное, фотку южную, полуголую твою красу...»
«Крестный отец» I (1972) и II (1974), реж. Ф. Ф. Коппола
//Из всех искусств для них важнейшим являлось кино.
Лозунг в прошедшем времени//
Здесь мы с самого начала сталкиваемся с архетипом персонального кремлевского мифа: праздник жизни, бушующий на свадьбе дочери Дона Корлеоне и — темная комната, где усталый, мудрый человек должен безустанно принимать на свои плечи бремя скорбей человеческих. На развертке эпопеи Дон предстает, так сказать, полным мифологическим вождем, в советском изводе неудачно разделившимся на Ленина и Сталина, что, может быть, и предопределило неудачи в создании мосфильмовского, довженковского и студии им. Горького «Крестного отца» и постоянные попытки вытеснения в тогдашнем массовом сознании одного образа другим и обратно.
В самом деле, у Дона Корлеоне есть наследник, младший сын Майкл, как у Ленина был Сталин, но у него есть и романтическое прошлое благородного разбойника в исполнении Де Ниро, каковое имелось у Виссарионыча, а Ильичу при всем желании не припишешь. Зато Фаня Каплан покушалась не на Иосифа, а на Владимира, и это он оправился-таки, несмотря ни на всё, от отравленной пули (команда оправиться!) и сидел на скамеечке с палочкой, сквозь защечную вату подавая Элу Пачино советы, как без спешки расправиться с враждебными силами: со злыми буржуями, с продажными меньшевиками, да и с Головлевыми Иудушками в собственном стане — троцкистами-зиновьевцами, право-левыми переметчиками, ах, Бухарчик, Бухарчик... слабый человек, без подбородка, и казино ему не доверишь, не то что «Известия»...
Беззаветная преданность партии — т. е. семье в расширенном смысле, — внимание и любовь к простому человеку, непримиримость к предательству, слабодушию, трусости, высокие моральные принципы, — вот что отличает истинно мафиозного руководителя корлеоновской плеяды. Опытный взор отличит также черты обреченного на героическую гибель Камо в горячем и невыдержанном, но беззаветно преданном (или беззаветно преданный уже был?) Сандро Корлеоне, а на неподвижном лице пришедшего в семью из чужих, но совсем уже (в порядке исключения) как будто своего «консельере» Тома заметит знакомые пенсне и бородку — ау, Яков Михалыч Свéрдлов, хай (hi), товарищ Свердлóв!
Прочие совпадения найдите при желании сами, и если найдете хотя бы половину, то полюбите «Крестного отца» так же, как полюбил его я: не только за то, чем он является, но и за то, чем он является только в нашем воображении, в нашем общем пространстве ложной памяти об ампутированной эпохе.
«Золотой ключик», реж. Александр Птушко (1939)
Играть не в состоянии никто — за исключением, понятное дело, Мартинсона-Дуремара. Тот зато выкомаривается за всех вместе взятых.
Все логические и мотивные связи, довольно искусно сцепленные в литературном источнике, последовательно расцеплены, и эпизод следует за эпизодом с неотвратимостью бреда — драматургически ничего ни из чего не следует. И это, конечно, прекрасно!
Мне кажется, я читал сценарий Толстого (у меня было желтое собрание сочинений) — такого ощущения полнейшей логической расцепленности от него не было. Вероятно, уже на площадке постарались. Но, если я не ошибаюсь, сценарий кончался прилетом воздушного корабля в Советскую страну, где, трубя, как слоны, в свои золотые хоботы, его встречали пионеры? Или это уже было в театральной пьесе? А здесь корабль только отлетает. Долетит ли?..
Прекрасен капитан с усами и трубкой и в полярном костюме, спускающийся в псевдоитальянское лето, чтобы дать шелобана Карабасу Барабасу. При снижении воздушного корабля жители разбегаются, пригибаясь и держась за головные уборы (и ветер виден), как при снижении вертолета, которых тогда еще не было.
Песня, конечно, более чем выдающаяся — «Далёко-далёко за морем стоит золотая стена, в стене той заветная дверца, за дверцей большая страна». Автор текста, говорят, М. Фроман, которого в титрах я не заметил — можно догадаться, почему.
Композитор Лев Шварц не хуже Прокофьева. В маршах, понятно.
Интересно, никто не обращал внимания, что «Полька Карабас» — штука довольно обериутская?
Частная странность — имя крысы Шушары произносится с ударением на у — практически Шýшера. Я всегда исходил из того, что крыса была наименована по пригородной ленинградской деревне Шушáры, где я после восьмого класса полол сурепку (т. е. , конечно, ничего я не полол, а носил камни с полей, да и те не очень, но смысл «комсомольско-молодежного лагеря» был такой: полоть сурепку), а сейчас строят один автозавод за другим. Да и все так думали, кого я ни спрашивал.
Мальвина — в панталонах из-под короткой юбочки. Лицом и манерами похожа на пожилую еврейскую поэтессу.
Старьевщик (которому Буратино сбагрил ненужную азбуку) — вылитый Шейлок.
Буратино сказочно глуп. Не соображает ровно ничего. Вообще все персонажи сказочно глупы. Единственный умный персонаж — столяр Джузеппе, да и то потому что пьян, как фортепьян.
Потешны все эти деревянные, тряпичные и фарфоровые существа, постоянно страдающие от голода и холода.
В последнее время происходит какая-то странная актуализация буратинной мифологии, через нее начинает описываться практически всё, вся история России начинает описываться:
Золотой ключик к дурной бесконечности:
В восьмидесятые годы — православное возрождение в среде недодрюченных мальвин и недоученных пьеро.
В девяностые — капиталистическое и демократическое возрождение среди недокормленных артемонов.
А теперь, в нулевые поганые годы, — коммунистическое возрождение недоделанных буратин.
Какие лисы-алисы и коты-базилио получились из первых, такие карабасы-барабасы получились из вторых.
И какие карабасы-барабасы получились из вторых, такие дуремары получаются из третьих.
Еще кое-что:
