Идиосинкратическое осеннее занятие для московских людей — считать черные от грязи, расслоившиеся, обросшие синтетическим пухом георгиевские ленточки, судорожно бьющиеся на верхушках автомобильных антенн у патриотически настроенных граждан. На час езды по пробкам насчитывается таких ленточек — огрызков, ошметков — от шестидесяти до восьмидесяти. Числа эдак первого мая сакральные объекты срезаются перочинными ножичками и сбрасываются на землю, на их место привязываются новые, сияющие от национальной гордости. За нашу и вашу ежегодную победу над энтропией.

* * *

Возле Цирка на Цветном бульваре, у бронзовой статуи Никулина, приглашающего всех прохожих посидеть в бронзовом кабриолете, стал с наступлением холодов появляться очень приличного вида предпенсионный московский человек с потертой бархатной подушечкой — бордовой, посередине пуговка; ну как в лучших домах. Ненавязчиво предлагает фотографирующимся арендовать подушечку, чтобы подложить под себя на холодное бронзовое сиденье. Берет десять рублей, очень благодарит.

* * *

В Литературном музее — если сперва выдержать обязательное раздевание у стойки советского гардероба с каменными бабами парторговской вырубки, а потом — долгую прогулку по скрипучему неровному паркету — можно дойти до сравнительно большой (стенда в три) экспозиции, посвященной Маяковскому. Экспозиция ну примерно такая, как все экспозиции в Литературном музее: бумаги, бумаги, бумаги, первые издания, бумаги, бумаги, вычурный мундштук весь в шрамах от страстного творческого прикуса, бумаги, бумаги, бумаги, бумаги-бумаги. И вдруг — в крайней правой застекленной стоечке кое-что поблескивает латунью. То, что во множестве пряных мемуарных источников называется «табличками». Будто бы они всегда висели рядом, эти таблички, на каждой новой двери своих хозяев. Так вот, там, в литературном музее, она висит — одна: цельнолитая, латунная восьмиугольная табличка. Сверху поуже, снизу пошире, и две фамилии:

* * *

На Садовом, прямо около булгаковского дома, открылась глат-кошерная «Шоколадница». Это большое дело: кроме буквально пары давно засиженных мест тем, кто соблюдает кашрут, в Москве было податься некуда. Теперь неподготовленные московские люди входят внутрь и замирают — ощущение, как в Carnegie Deli: мужчины в черных кипах, дамы в париках; довольные, плотно одетые дети едят руками легитимный чиз-кейк. Официантки с красивыми башкирскими глазами показывают, где тут нетилат-ядаим. Гламурные девушки, пришедшие съесть салатик перед концертом в «Б2», не понимают, с каких пор молодые люди отводят глаза от их декольте, и в панике начинают ощупывать себя руками, что ставит молодых людей в еще более сложное положение.

* * *

За последние две недели три таксиста подряд поделились уверенностью, что на Петровском бульваре не то осенью посеяли пальмы, не то ранней весной собираются высадить. Объясняют, что пальмы морозоустойчивые, выведены в Сочи специально для нашего климата. Чистое предвыборное бессознательное. Мартышки по ним будут бегать и какашками в московских людей кидать.

* * *

У метро «Ленинский проспект» какой-то московский человек примерно раз в неделю выгуливает козу. Коза чистая, красивая, от людей не шарахается, если ее гладить — смотрит тебе в глаза и медленно жует темно-лиловым ртом. Человек, гуляющий козу, в этот момент смотрит мимо тебя, на сюсюкающие вопросы вроде «Как ее зовут?» или «Что она любит кушать?» не реагирует, деньги, добровольно предложенные московскими людьми «козочке на прокорм», не берет.

* * *

В кафе «Голубка» на Спортивной можно сесть на крайний левый стул у барной стойки — и тогда, по чудесной прихоти местной акустики, тебе отлично слышны разговоры, идущие на кухне. «Десятый стол второй курс отдаем!», «Где компот на двенадцатый? Мне самому нырять за этим компотом?!» «Борщик получился, салатик получился, третий номер щас получится...» Школа языка. Официанты считают московского человека, севшего на крайний левый стул у барной стойки, человеком опытным, так ему и говорят: «Салатик ваш вторым номерочком записали, скоро будет ваш салатик».

* * *

Если выезжать из Хитровского переулка в сторону Солянки, на повороте будет маленькое, узкое, как вагончик, кафе «Монастырская трапеза». Там собираются богомолки, в основном почему-то нестарые. Едят благостно, над квасом читают молитву. Лучше всего берут пирожки (очень хорошие), едят на месте и уносят с собой в целлофановых пакетиках. В дни необязательных постов пирожков с капустой или с грибами московские люди просят погромче и тайком оглядываются на других; с мясом или даже с яйцом просят потише и тоже тайком оглядываются.