Я закончил Вторую школу и всю жизнь этим гордился — ну, насколько можно гордиться тем, в чем нет твоего особого вклада. Вчера из Второй школы пообещали уволить Илью Колмановского — за гражданский активизм и участие в демонстрации против закона, который еще даже не принят.

Как только это стало известно, все бросились обсуждать эту историю в блогосфере — и за общим накалом страстей осталось незамеченным, что в этой истории нет «правильного» решения.

Все было бы просто, если бы все московские школы (а хорошие — в особенности) не подвергались в последние годы чудовищному административному давлению.

Все было бы просто, если бы это была не школа, а, скажем, детская больница. Что только ни сделаешь, лишь бы спасти жизни детей.

Но это не больница, а школа — и школа со своей историей.

В шестидесятые годы это была одна из лучших московских школ, если не самая лучшая, — настоящее выражение идей шестидесятников и нарождающегося диссидентства, знаменитая не только своей математикой, но и историей и литературой.

В 1971–72 годах ее разогнали. Я поступил туда в 1979-м, но мы помнили о том, что было раньше, и гордились тем, что почти никто из учителей не предал и не струсил. Да, у нас была директор, над которой мы смеялись, да, уровень изучения математики в 57 школе был выше, но мы считали, что мы — как на крейсере «Варяг», полузатопленном, но не сдавшемся. Мы даже знали имена учителей, которые ушли в 1972 году, и помнили о создателе Второй школы, выгнанном тогда же с директорского поста, — Владимире Федоровиче Овчинникове. Мы никогда его не видели, но помнили и уважали.

Мне кажется, для многих из нас пример, который показали нам в 1971–72 годах учителя Второй школы, был очень важен. И школа сохранилась, потому что мы все — и ученики, и немногие оставшиеся учителя, и пришедшие новые учителя — помнили об этом и, так сказать, чтили традицию.

Уже позже я узнал, как Овчинников проводил показательные партсобрания с пением «Интернационала». Узнал, что в 1968 году Анатолий Якобсон ушел по собственному желанию, чтобы не подставлять школу (различные версии того, как это происходило, можно прочитать вот здесь). Но это не мешало легенде: я все равно считал, что даже в тяжелое время люди, создавшие Вторую школу, не сдавали коллег и держались все вместе, пока могли.

И мне кажется, что эта вера поддерживала Вторую школу после разгрома 1972 года. Потому что школа — это не стены и даже не учителя. Это — дух и традиция.

Сегодня, когда я уже давно не школьник, я понимаю, что руководство любым госучреждением — будь то больница или школа — требует постоянных компромиссов. Но тут для школы главная проблема в том, что допустимый уровень компромиссов, если ты учишь детей, совсем иной, чем если ты их лечишь. Потому что наступает момент, после которого уже трудно объяснять детям что-то про верность своим взглядам и прочие благородные вещи, которые мы так ценим в молодости.

После перестройки Владимир Овчинников вернулся на место директора — и это выглядело пусть запоздалым, но торжеством справедливости.

Жестокая ирония заключается в том, что именно он пообещал вчера уволить Илью Колмановского.

Меньше всего на свете я бы хотел осуждать Овчинникова — и не только потому, что ему восемьдесят с лишним лет. Я могу сколько угодно считать, что школа — это не стены и не учителя, но за школу отвечает директор. Мне жаль, если Овчинников в самом деле уволит Колмановского, но это выбор Овичинникова, а не мой.

Точно так же, как активная гражданская позиция и полная открытость без оглядки на то, как это скажется на школе, — личный выбор Колмановского. В схожей ситуации Анатолий Якобсон ушел сам и, насколько мне известно, никогда не держал зла ни на Фейна, ни на Овчинникова. Но, опять же, только Колмановский может решать, как ему вести себя в этой ситуации, чтобы без стыда смотреть в глаза своим ученикам и коллегам.

И, может быть, широкая огласка — единственный способ спасти ситуацию. А может быть — нет.

Никто не знает ответа, и ни у кого нет здесь однозначно правильного выбора. И в этом вина не Овчинникова и не Колмановского, а тех, из-за кого эта ситуация возникла. Наше негодование прежде всего должно быть адресовано не непосредственным участникам конфликта, а тем, кто управляет школьным образованием, и тем, кто создает в обществе атмосферу, при которой протест учителя против непринятого закона оказывается угрозой для школы, где он работает.

Благодаря именно этим людям красивая легенда, которую я знал сорок лет, может быть разрушена в одночасье.

P.S. Впрочем, приказ об увольнении еще не подписан и, может быть, все переменится. Пока же мне остается только присоединиться к адресованному Овчинникову письму, написанному известным филологом и переводчиком (и тоже выпускником Второй школы) Сергеем Зенкиным:

Его (Колмановского — С.К.) возможное изгнание вызывает у меня стойкую ассоциацию с судьбой еще одного учителя Второй школы — Анатолия Якобсона, которого я лично не знал, но о случившемся с ним, конечно, слышал уже тогда, старшеклассником. Как и сегодня Илье Колмановскому, ему в конце 60-х пришлось уйти, спасая школу от политических гонений. Но сегодня в стране другая ситуация — есть гласность, есть общественные силы, противостоящие государственному безумию и беззаконию. В конце концов, и Вторая школа теперь широко знаменита, у нее во всем мире есть тысячи успешных выпускников, которые могут и должны встать на ее защиту.

Я уверен, что нашумевшая история с Ильей Колмановским вызовет ряд коллективных акций в его поддержку, и, вероятно, я присоединюсь к ним. Но сейчас я хотел бы обратиться лично к Вам, чтобы поддержать Вас в этой тяжелой ситуации и удержать от неверного шага.