В Одессе прошел эшколотовский фестиваль «Город и текст». Три с половиной дня мы читали тексты, гуляли по городу и слушали, как одесситы говорят о том, что город умирает. Точнее, уже умер. Вопрос только в том, когда именно: в 1916 году, по Жаботинскому, в марте 1919-го, по Бунину, или когда-то еще.

Но в любом случае Одесса уже не та. Смотрите, тут было красивое старое здание, а его — представляете! — снесли и построили новое. «Не может быть!» — вежливо возмущаются москвичи.

На Дерибасовской с обеих сторон сплошной стеной стоят кабаки и не видно ни одного, кажется, коренного одессита. Кафе «Фанкони», где сиживали Жаботинский, Бунин, Бабель, Маяковский и Мишка Япончик, предлагает суши и караоке. В большой и красивой Бродской синагоге размещается архив. Но в здании тюремного замка на Люстдорфской по-прежнему тюрьма. Вечные ценности, городские традиции.

На каждом столбе объявление: «Покупаем ХЛАМ». В кафе: «требуются кух.работники». На магазине, где продаются матрасы, цитата из Ильфа и Петрова: «Человек, лишенный матраца, — жалок». Объявление о продаже мотоцикла, внизу написано: «Звонить сюда» — и номер. Летних туристов местные жители называют «пляжники».

Наш проводник по Одессе, рассказывая об истории города, употребляет выражение «до несчастья». До революции, в смысле.

Другой говорит, что в Одессе три самых популярных экскурсии: «обзорка», «криминалка» и «еврейская», но умные люди сразу заказывают третью, потому что она включает в себя и первые две.

В прекрасном литературном музее, обдуваемые кондиционером, читаем про то, как сто лет назад молодежь обсуждала Ницше в «виноградном» зале литературно-артистического кружка. Внезапно сбоку открывается дверь; за ней — тот самый виноградный зал, который точно соответствует описанию. Там сто лет назад часами спорили о литературе и философии, и что удивительно — без кондиционера.

Сижу в том же литературном музее и читаю новости из Москвы. «А у нас тут есть плащ Петрова», — и действительно, у окна стоит шкаф, а в нем висит плащ Петрова (который с Ильфом). Можно было попросить померить, но жара, а плащ добротный такой, плотный… Впрочем, саму Одессу можно считать плащом Петрова, его брата Катаева, Олеши, Багрицкого и сестер Суок, всех трех разом.

Евреи, говорят, разъехались, а старые дома, говорят, сломали. Но в пятницу вечером идут по улицам из синагоги нарядные люди. Встреченный на Ланжероне джентльмен называет мою дочь «шейне мейделе». Да и сам город — плюс тридцать градусов, платаны сбрасывают на прохожих кору, кружевная тень, красивейшие фасады, четкая планировка, запутанные дворы — выглядит вполне живым и по-прежнему обаятельным.