Линор Горалик: Как правильно называется ваша профессия?
Илья Доманов: Это называется «медицинская клоунада».
Л.Г: Как человек к ней приходит?
И.Д.: Я актер по образованию, работал в Москве актером и клоуном, в 2005 году переехал в Израиль и долгое время занимался только театром. Но наступил момент, когда я понял, что мне чего-то не хватает. Мне попались на глаза слова «медицинская клоунада», и я стал искать вход в эту профессию. Я очень плотно занимаюсь контактной импровизацией — выступаю сам и учу других, — и на одном фестивале познакомился с Дашей Зариной, медицинским клоуном из России. Оказалось, что в Израиле она связана с DreamDoctors, — организацией, которая занимается помощью детям путем медицинской клоунады. Они первыми запустили всю историю с медицинской клоунадой в Израиле — это было 15 лет назад, два клоуна просто начали приходить в одну из израильских больниц, на них смотрели не без удивления, но работать не мешали. А потом наступил момент, который все изменил. Однажды клоуны спросили врачей в этой больнице: что мы можем сделать, чтобы по-настоящему вам помочь? Им сказали: у нас есть аппарат МРТ, и каждый раз, когда мы делаем процедуры детям, они так волнуются и дергаются, что им приходится давать общий наркоз, иначе снимок не удастся. Вдруг с этим что-то можно сделать? И клоуны стали говорить детям: «Смотри, это космический корабль, в нем есть капсула для космонавта, очень важно лежать совершенно неподвижно, чтобы не сбивать приборы!» И постепенно врачи в этой больнице смогли отказаться от общего наркоза для детей перед МРТ — теперь в кабинете МРТ с детьми работают клоуны.
Л.Г.: А взрослым для чего медицинский клоун?
И.Д.: Со взрослыми ситуация немножко другая — тут нужна в первую очередь психологическая поддержка. Например, когда человек проходит курс химиотерапии: многократные посещения, слабость, плохое самочувствие, силы кончаются… Иногда нужно просто пообщаться, поговорить. Клоуны занимаются и этим тоже.
Л.Г.: Как? Что именно больничный клоун делает? Есть, например, два важных стереотипа: один — клоун стоит перед толпой детей и вытаскивает шарики изо рта, второй — клоун работает, как Слава Полунин: огромная сцена, сложный спектакль. В больнице ведь все иначе?
И.Д.: Как правило, больничная клоунада — очень интимный процесс, крошечная история, она разыгрывается на одном-двух метрах пола. Если ребенок попадает в больницу, вокруг него оказывается очень мало людей, на которых можно опереться: родители, как правило, тоже нервничают, доктора делают неприятное — анализы, уколы, процедуры… И тогда появляется клоун, человек из другого мира, друг, который помогает тебе пройти испытания. Сами действия клоуна могут быть очень разными — от игровой истории до задушевного разговора. Кстати, разговор может быть не с ребенком, а с родителями, чтобы через маму и папу ребенок понял, что все окей, все нормально. Во время самих процедур — например, забора крови — очень важно, найдя какой-то общий язык с ребенком, переключить его внимание, чтобы он был занят мной, был со мной, а не со своими страхами.
Л.Г.: Как устанавливается контакт с ребенком, с чего начинать?
И.Д.: Я работаю в ашкелонской больнице «Барзилай», в детском отделении. Обычно все начинается с момента, когда ребенок к нам попадает. Я сразу смотрю, в каком он состоянии: например, если он всех боится, моя задача сделать так, чтобы он почувствовал: есть друг, есть эдакий дурак, который его смешит, совсем не страшный. Есть разные способы начать общение: маленькие детишки хорошо реагируют на кукол, на музыку, ребята постарше — на живое общение, гэги, трюки.
Л.Г.: Как ставится задача? Заставить ребенка смеяться?
И.Д.: Знаете, даже не смеяться, — переключиться, проявить интерес к чему-нибудь, кроме болезни. Вот ему страшно, и тут появляется клоун. А ребенка же все захватывает целиком, он сразу: «А че это?» Потом: «А чего он от меня хочет? Ой, ой, он мне что-то дает, ой, начинает разговаривать, ой какая-то фигня, ой, он упал, он то, ой, он это», — и вот все уже не так страшно, раз в этом месте такой дурак водится. А то ходят эти люди в белых халатах…
Л.Г.: А вы в чем?
И.Д.: А у меня костюм.
Л.Г.: А бывает так, что ребенок не дается, — слишком напуган или слишком замкнут?
И.Д.: Бывает всякое. Смена длится три часа, в начале смены я вижу, в каком ребенок состоянии. Иногда одного взгляда достаточно, чтобы понять, готов он общаться или нет. Факторов его состояния очень много: и боль может быть, и поведение мамы-папы, и его, ребенка, внутренние какие-то дела. Поэтому я обычно пробный забег делаю, смотрю: может, ребенок сейчас не то что клоуна, а вообще ничего не хочет. Я ухожу, а через какое-то время снова заглядываю в палату. Смотрю — он уже в каком-то другом состоянии. Иногда бывает, что, наоборот, ребенок говорит: «Нет, не хочу с тобой говорить!» — и это очень сильная позиция для того, чтобы как раз войти с ним в контакт. И я остаюсь. Труднее всего с подростками, они очень жестко себя ведут. Поэтому у меня очень большой спектр всяких штук, с которыми я работаю. Я точно знаю, что если дети не прикованы уж совсем к постели, если они хотя бы могут двигать руками — я могу им дать какое-нибудь занятие: например, я очень люблю учить фокусам маленьких детей, а потом мы показываем эти фокусы мамам и папам.
Л.Г.: Во время недавней войны вы работали в обстреливаемом Ашкелоне. Эта ситуация была особенной?
И.Д.: В те дни поступало много детей и родителей, которые были просто в шоковом состоянии. Помню, приехала мама, четверо детей с ней, один мальчик все время от звуков сирены в истерике, что делать? Мы с моей напарницей, ее зовут Хагар Хофеш, посмотрели на маму и поняли, что она транслирует ребенку свою панику. Нам пришлось в первую очередь как-то поговорить, поиграть, чтобы успокоить эту маму. И когда во время нашего визита зазвучала сирена, она сразу, конечно, задергалась, а мы постарались — как бы сказать? — сделать рефрейминг, чуть-чуть поменять восприятие ситуации. Конечно, им предстояла еще беседа с психологом, — но мы постарались детей поддержать, занять их, помочь им расслабиться. Был другой случай: женщина в приемном покое очень волновалась, ее трясло от сирен, она была в шоковом состоянии. Я просто обнял эту женщину, крепко-крепко, — и она успокоилась. Еще во время войны в больнице лежали солдатики, мы ходили к ним, пели песни, тоже их подбадривали всячески.
Л.Г.: Как они это воспринимали?
И.Д.: Очень позитивно, — тем более что там днем и ночью был поток гостей, родственников, волонтеров, которые приходили и поддерживали солдат. Естественно, во время войны детское отделение переехало в бомбоубежище, в подвал, и мы работали в основном там. Работали практически без отдыха, нас было двое клоунов, мы старались ходить по всей больнице, не только к деткам.
Л.Г.: Как этому всему учатся — и учатся ли вообще?
И.Д.: Сейчас можно даже получить соответствующую степень, — например, в Хайфском университете. Я-то самоучка — будучи еще студентом, работал клоуном, и мне всегда это нравилось. Мой костюм сохранился с тех пор. Когда меня познакомили с первым в моей жизни медицинским клоуном, его звали Моше Твито, он свел меня с менеджером проекта DreamDoctors, и я прошел короткую стажировку, потому что у меня все было готово к работе: и образ, и костюм, и опыт. Конечно, во время стажировки я увидел, чем отличается работа уличного или театрального клоуна от медицинского, но это лишь расширило мой диапазон возможностей. Я очень люблю такой интимный, близкий контакт со зрителем. Кстати, за границей — в Америке, в Испании, в Канаде, — медицинские клоуны работают парой, это гораздо легче: меньше нагрузка на каждого клоуна и проще ребенка увлечь, переключить. Если я один подхожу к ребенку и говорю: «Привет!» — он может отказаться общаться, а если мы с напарником начинаем разыгрывать сценку — получается театр, и в это представление ребенок включится стопроцентно. Но здесь, в Израиле, мы работаем поодиночке, это немножко другая ситуация; зато иногда роль напарников берут на себя родители.
Л.Г.: Что происходит после того, как клоун закончил стажировку?
И.Д.: Если в начале в DreamDoctors было девять клоунов, то сейчас — семьдесят два. Клоуны работают по всей стране, практически в каждой больнице. Когда я закончил стажироваться, как раз освободилось место в одной из больниц Ашкелона. Я работаю там уже два года. Это мало: есть люди, которые занимаются этой профессией уже пятнадцать лет. Кстати, в центре страны клоуны работают в приемном покое, выполняя некоторые функции медперсонала: ребенок поступает — и с ним сразу работает клоун: измеряет давление, температуру. Клоунов учат выполнять элементарные медицинские процедуры, иногда просят присутствовать в операционной, пока ребенок не уйдет под наркоз. У меня случай: девочка тринадцати лет, подросток, очень боялась операции: так боялась, что упиралась руками в кровать. Я провел с ней полтора часа до выезда из отделения, потом мы вместе приехали в предоперационную комнату; я делал все, что мог: и фокусу научил, и какой-то фокус ей даже подарил, и шарики вязал, и песни мы с ней пели… И в итоге она успокоилась, ей было очень комфортно, она даже смеялась, ей не было страшно, когда она ехала на операцию.
Л.Г.: А вам? Это же очень трудно, в моем представлении: много эмпатии, много эмоций, огромная вовлеченность в человека, который находится в тяжелой ситуации. Как это ощущается?
И.Д.: В момент взаимодействия с ребенком я не думаю о том, насколько ему плохо, — иначе я начну его жалеть и получится, что я ничем не отличаюсь от остальных взрослых, от меня никакой пользы. Для меня ребенок всегда здоров, он всегда идеален, он всегда самый красивый.
Л.Г.: Как создать в себе это ощущение?
И.Д.: Да просто нет времени на сантименты, нет времени на жалость.
Л.Г.: Бывает ощущение неудачи? Что значит в вашем деле «Не получилось»?
И.Д.: Иногда ребенок остается закрытым. Такое редко бывает, но бывает. Скажем, ребенок целиком погружен в свою боль — его трудно переключить. Или ребенок боится клоунов — такое тоже бывает. В основном я пытаюсь как-то переломить ситуацию, но иногда установить контакт не получается. Но бывает и так, что ребенок вообще не двигается, а ты по крошечным изменениям состояния видишь, что он все-таки реагирует.
Л.Г.: Не обязательно же ребенок бросается в объятия?
И.Д.: Нет, конечно. Если просто удается установить человеческий контакт — это уже много, это уже хорошо.
Л.Г.: А в этой профессии есть место для ошибки?
И.Д.: Мне кажется, что тут нет такого: «ошибка — не ошибка». Само присутствие клоунов в больнице производит целебный эффект. Я просто иду по коридору, просто со всеми здороваюсь, — тут не может быть никакой ошибки. Врачебной властью клоуны не наделены, в этом смысле они не могут ошибиться. Но есть технические элементы: скажем, очень осторожно предлагать что-то поделать руками, если ребенок подключен к капельнице. Иногда я играю в простую игру — и вдруг это все заканчивается взрывом, и я начинаю волноваться, потому что понимаю, что у него стоит «бабочка», а я ее не видел. Такие моменты бывают тяжелыми. Вот еще пример: бывает, что ребенок плачет — и клоун бессилен что-нибудь сделать. И тогда кто-нибудь (как правило, родители, от докторов я такого не слыхал) говорит: «Ну ты же клоун, давай, сделай что-нибудь!» А от тебя уже ничего не зависит, ты сделал все, что мог.
Л.Г.: Как врач, которому говорят: «Вы врач, сделайте что-нибудь!» — а он уже сделал все, что мог?
И.Д.: Да. У моей напарницы Агаты был случай. Она работала во взрослом отделении лет десять назад, когда только начинала. Прямо в комнате на руках у родных умирала женщина, а Агате говорили: «Сделай что-нибудь!» Но как? Я же не врач, я ничего не могу. Иногда, особенно во время каких-нибудь анализов или процедур, ребенок кричит — и это тоже больно слышать. Я долго привыкал.
Л.Г.: Как потом восстанавливать силы, как на следующий день возвращаться к работе?
И.Д.: У нас есть свой доктор — психолог, который с нами работает. Раз в месяц мы встречаемся с ним, рассказываем о тяжелых случаях. Я работаю в не самом тяжелом отделении, я только во время стажировки видал более сложные случаи. А сейчас у меня очень маленькая больница, там все — как семья, все друг друга знают, могут позвать на помощь, если что. Иногда говорят: «Сходи туда-то, там мальчик из Газы, он очень плохо себя чувствует, ему грустно». Мы идем.
Л.Г.: А как оставлять за порогом собственное настроение? Это же все время надо находить внутри себя и активировать того веселого, теплого, сильного человека, которому предстоит всю смену делиться силой и теплом с другими?
И.Д.: Для этого существуют ритуалы, существуют техники, — от совсем простых приемов до медитации. Всему этому учатся, всему можно научиться.
Л.Г.: Я легко представляю себе, что по прочтении этого интервью кто-нибудь скажет: «Это так мило, я тоже хочу попробовать!» А что на самом деле человек должен понимать, когда примеривает на себя профессию больничного клоуна? Есть те, для кого она точно не предназначена?
И.Д.: Нужно понимать, что понадобится большая психологическая выносливость. Вообще-то, клоунам не рекомендуют работать больше трех раз в неделю, поскольку чисто психологически это тяжело. Особенно если ты работаешь в онкологии и встречаешься с детьми, которые через некоторое время уйдут; это очень тяжело проживать. Иногда тяжелые вещи происходят прямо у тебя на глазах: от кровотечения до смерти. Нужно понимать, что больница — это больница: там есть кровь, есть боль, есть страдания человеческие. Надо решать, готов ли ты к этому.
