Эту беседу пять лет назад организовали Линор Горалик и Янина Урусова в рамках проекта BEZGRANIZ COUTURE. В силу технических причин у «Букника» ушло много лет на подготовку публикации, но нам кажется, что затронутые в беседе темы не потеряли своей актуальности.

Итак, в беседе принимают участие:

Михаил Житловский, предприниматель, спортсмен, в прошлом — член сборной СССР по самбо. После ампутации ноги занялся горными и водными лыжами, сейчас возглавляет созданную им Федерацию горнолыжного спорта инвалидов России. Победитель и призер чемпионатов России по горнолыжному спорту среди спортсменов с поражением опорно-двигательного аппарата, бронзовый и серебряный призер чемпионатов Европы по воднолыжному слалому в категории Disabled standing men. Победитель двух международных (не паралимпийских) турниров Vega open в категории Masters (55+);

Сергей Кузнецов, предприниматель, писатель, главный редактор «Букника»;

Янина Урусова, сооснователь и генеральный директор Культурного центра «Без границ», основатель проекта Bezgraniz Couture.

Сергей Кузнецов: Мы сидим здесь с вами, и всем сразу видно, что один из нас — собственно, я — такой задохлик, а другой — сильный, спортивный мужик. И только если заглянуть под стол, видно, что ноги-то нет у вас. И мне трудно представить, чтобы я занимался спортом без ноги, когда я и с ногой всю жизнь старался этого избежать. Сколько раз я ни старался как-то себя вовлечь в спортивные активности — айкидо, велосипед, сноуборд, просто тренажерный зал, — ничего не получалось. Даже не могу сказать, что мне это неприятно, но: «Ой, кажется, у меня сегодня утром насморк, я детей утром отправлю на сноуборд, а сам полежу и почитаю книжку» или «Ой, много работы, никуда не пойду, буду сидеть в Фейсбуке», — только бы остаться дома и никуда не ходить. И поэтому мне всегда хотелось спросить людей, которые занимаются спортом всю жизнь: что они в этом нашли? Давайте с этого и начнем.

Михаил Житловский: Я предполагал, что один из вопросов будет примерно таким. И я бы мог, наверное, рассказать историю, как я был маленьким еврейским очкариком в якутской школе, как меня окружали злобные большие враги и как, чтобы стать сильным, я стал заниматься спортом и пронес это через всю свою жизнь. Можно было бы тут много нарассказать, но на самом деле я так думаю, что это в определенной степени генетика. Это то, с чем я всю жизнь сталкивался — и когда работал тренером, и когда не работал, я все равно видел, что есть люди генетически предрасположенные к движению какому-то, неважно, к какому, а есть люди, скажем так, созерцательного склада характера, и движение им не противопоказано, но не доставляет физического удовольствия. Вот как вы сказали: вам может быть приятно, но не настолько, чтобы вы в холодную погоду вышли на гору кататься на сноуборде или на татами заниматься айкидо. При этом я говорю о генетике не как специалист, это только какие-то мои рассуждения. У меня самого мама была дама исключительно энергичная, очень подвижная и очень инициативная, а папа наоборот — скорее немножко созерцатель. Надо сказать, что они оба были геофизиками, и если предположить, что папа со мной занимался математикой и играл в шахматы, то мама, конечно, настаивала на том, чтобы я играл, с одной стороны, на фортепиано, а потом пошел и нарубил дров и вскопал огород или отрубил голову курице, которую надо съесть (сами они это не любили делать).

С. К.: А как, простите, занесло ваших еврейских родителей в Якутию?

М. Ж.: Геофизика. Сами они москвичи, но жили и в Средней Азии, и под Иркутском, и так вышло, что большая часть их жизни прошла в Якутии. Возвращаясь к спорту, хочу сказать, что моей особенной заслуги здесь нет: мне просто нравится движение, поэтому я занимаюсь спортом практически всю свою жизнь. При этом я тоже люблю лежа почитать, посмотреть какой-то фильм. И в моих сыновьях это тоже все есть: они и двигаются с удовольствием, и с большим удовольствием не двигаются, а, наоборот, читают книги, смотрят кино, играют в компьютер и т. д.

С. К.: Вы меня утешили, на самом деле.

М. Ж.: Я могу еще добавить, что, возможно, вы просто не нашли тот вид физической активности, который вам действительно подходит. Если бы я, например, вернулся во времена юности, то вполне возможно, что я бы выбрал не борьбу, а какой-то другой вид спорта, одним из которых я занимаюсь сейчас постоянно. Может быть, вам надо попробовать поиграть с тренером в настольный теннис или на велосипеде поупражняться именно с тренером, если вы сказали, что вам вообще-то нравится велосипед. Это совершенно другое качество тренировки, потому что когда вы просто катаетесь, вы доставляете себе удовольствие. Когда вы ходите пешком, ну вы просто идете пешком. А вот если вы берете в руки палки и уже в режиме трекинга идете, то результат виден гораздо быстрее: человек подтягивается, становится более активным, у него улучшается пульс и цвет лица. И поэтому, если вы хотите что-то интересное для себя найти, то обязательно кто-то вас должен продвигать по этому пути.

С. К.: О, я понимаю теперь свои проблемы. Я терпеть не могу, когда меня продвигают.

М. Ж.: О! И это опять же вопрос правильного тренера, потому что есть тренеры, которые это делают абсолютно ненавязчиво. Потому что, вот скажем, ну вот я тренер по натуре, что называется. И у меня ну такие персонажи катаются на водных и на горных лыжах — никогда в жизни не скажешь, что человек поедет.

С. К.: А для того, чтобы этот результат был виден, нужно ведь заниматься достаточно регулярно?

М. Ж.: Да, более или менее регулярненько. При этом профессиональные занятия спортом — это дело тяжелое, и могут унести человека достаточно далеко. Есть у меня друзья-товарищи, они начинают заниматься: кто-то велосипедом, кто-то плаванием, кто-то еще чем-то, а потом все это сливается в триатлоне, и уже они готовятся к Iron Man, где надо 180 км проехать на велосипеде, 42 км пробежать и 7,5 км проплыть на открытой воде — и это, на мой взгляд, уже находится за пределами человеческих возможностей, так что если есть в жизни супермены, то это, конечно, они. Но может, это и прозвучит крамольно, но очень часто вот это заслоняет им все остальное. А мне кажется, должен быть некий баланс. Во-первых, я не веду здоровый образ жизни: я курю, ежевечерне я пью какие-то вина, ну или не ежевечерне, но часто, я не придерживаюсь абсолютно никаких диет. Больше того, у меня в жизни, и даже когда я был членом сборной СССР по борьбе самбо, где обязательно надо было утром выбежать на зарядку и пробежать там какой-то кросс полутора- или двухкилометровый, я всеми силами старался этого избежать. Косил как мог. Никаких зарядок. Только комфортный режим.

Все-таки, конечно, в те годы это был профессиональный спорт, и так или иначе это приходилось делать, иначе можно было нахватать неких штрафных очков и из команды вылететь, будь то сборная Союза или Москвы. Там уровень был достаточно высокий, и конкуренция была большая. И надо было соответствовать, в определенной степени. Хотя когда сейчас я вспоминаю те годы, вот именно в этом смысле, — это страшный сон. Вот в 11 часов выйти на тренировку, потом в 5 часов провести две, условно, трехчасовых тренировки было не тяжело. А вот встать в 7 утра, для того чтобы провести часовую зарядку, — это была каторга. И ладно бы я, но вот мой друг Колька Стыров однажды на тренировочном сборе (Колька был прапорщиком «Динамо»; профессиональный спортсмен, получал зарплату как прапорщик), а сбор проводил в те годы главный тренер, подполковник Борис Павлович Мищенко. И даже Колька однажды не выдержал и сказал: «Борис Палыч, ну может, можно мы хотя бы не в семь будем выходить на зарядку, ну хотя бы в полвосьмого?» Он ему говорит: «Стыров, а ты вообще кто по званию, прапорщик? Вот и молчи, когда с полковником разговариваешь». Но вот эти вот занятия — они должны быть комфортными, доставлять удовольствие, должен быть некий прогресс и движение вперед в избранном виде спорта, который вам понравился. Он не обязательно должен быть скачкообразным. И заниматься нужно комфортно, то есть, может быть, два раза в неделю, может быть, три, но не один. Хотя один лучше, чем ноль. Но лучше вести свой, условно говоря, рацион; две-три каких-то тренировки по каким-то видам спорта, пусть самые легкие.

С. К.: И лучше их делать вместе с тренером, да?

М. Ж.: Да. Вообще все виды спорта требуют неторопливости. Каким бы видом спорта вы ни занимались — постоянно или только начинаете, — это все надо делать очень-очень неспешно, постепенно. И чтобы это все доставляло удовольствие. Вот и все. А у меня такая позиция: при моем неправильном образе жизни, я считаю, все, что я неправильно употребляю, я должен заработать. А как я могу это заработать? Только тренировками. То есть если я сделаю что-то там такое, то в конце я себе выдам конфетку в виде сигаретки, к примеру, или выпью бокал белого вина. Ну такое вот вознаграждение.

С. К.: Наверное, идея вознаграждения есть и у меня в голове, но она носит другой характер: ну я сегодня так устал на работе, что вот этот бокал красного вина я заслужил.

М. Ж.: А здесь, опять же, я скажу, что я хорошо знаю, какой тяжелой, буквально свинцовой, может быть усталость на работе. И снимается эта усталость даже не бокалом вина или чем-то еще, а в первую очередь легкой или менее легкой тренировкой. Но после этого вы себя чувствуете гораздо лучше, вот поверьте!

С. К.: Вот когда вы потеряли ногу, было ли у вас чувство «Этого можно было избежать», прокручивали ли вы все время: «Если бы я оказался в это время в другом месте…»?

М. Ж.: Вообще ничего подобного не было: у меня же это не результат травмы, а результат заболевания.

С. К.: Извините, я не знал деталей.

М. Ж.: Да, это не травма, это системное заболевание. Я заболел в состоянии абсолютного физического здоровья и, не побоюсь этого слова, такой очень серьезной физической мощи. Мне было всего-то тогда где-то 31 или 32 года, самый расцвет. И по части физических возможностей я выполнял такие номера, что мало кто мог повторить даже из моих коллег, борцов бóльших весовых категорий и относительно более сильных, чем я. И тут я заболел. Эта болезнь длилась несколько лет, и главным было то, что она очень болезненна. И в конце концов у меня развилась гангрена, некроз правой голени. Меня долго лечили, около полутора месяцев, а когда стало понятно, что лечение бесперспективно, то ногу мне все-таки ампутировали. И, честно вам скажу, главное, что я после этого испытал — это было облегчение. Потому что при этом заболевании уровень боли сопоставим с онкологическими болями, когда уже ни наркотики не помогают, ни морфины, ничего. Только кратковременное облегчение, а дальше все возвращалось, и очень быстро. И когда я пришел в себя после наркоза, то вдруг понял, что у меня болит только в одном месте — там вот, где срез, и то болит как-то притупленно. И эта боль, по сравнению с той, что была постоянно до этого, она настолько смешна, что у меня сразу стало прекрасным настроение. Ну другое дело, что я, конечно, тогда озадачился: а что дальше?

С. К.: Это какой был год?

М. Ж.: 1988 год. Я вполне мог прийти в спорткомитет Москвы, где меня все знали и я всех знал, и сказать: «Ребят, ну дайте мне какое-нибудь инвалидное направление спортивное». И я прекрасненько работал бы, у меня была высшая тренерская категория, неплохо бы зарабатывал. Так что я себя чувствовал нормально.

С. К.: А почему все-таки вы решили пойти заниматься не тренерством, а чем-то другим?

М. Ж.: Ну, понимаете, все-таки все это инвалидное и паралимпийское в те годы было, конечно, сильно усеченным, скорее такой социальный проект. Это сейчас уже во всех паралимпийских видах участвуют профессионалы высокого уровня.

С. К.: Этого не было в России или вообще?

М. Ж.: Этого не было вообще. Вообще во всем мире это тогда был некий социальный проект, вот такое: а давайте все соберемся и будем все дружить и общаться. Тогда так и было. А сейчас, когда собираются горнолыжники на соревнования, то, конечно, если бы была возможность в балетки стекла насыпать, то насыпали бы. Вот подготовленная к соревнованиям лыжа — ее кладут на снег или на чехол на ребро, чтобы, не дай Бог, там со скользящей поверхностью ничего не случилось, — так вот, к чужой лыже лучше не подходить: можно огрести моментально от спортсмена ли, от тренера ли. Настолько конкуренция высока. Да, потом все сидят и квасят в больших шатрах, происходит братание и трали-вали, но не перед стартом! А учитывая то, что здесь еще и деньги спонсоров, госбюджет какой-то, то все это надо, так сказать, оправдывать.

Теперь никому не объяснишь, что я туда подружить с кем-то ездил. Ты результат покажи! И там люди бьются — во всех видах спорта, повторяю. И, допустим, если мы смотрим футбол на одной ноге, то профессиональный футболист высокого класса, если ему привязать ногу, условно говоря, к заднице, и дать костыли, и сказать сыграть с этими ребятами в футбол — то без шансов. И в горных лыжах великий Боде Миллер потерял лыжу в скоростном спуске (в Венгене, по-моему). Комментировал Володя Андреев (мой хороший товарищ), и он говорит: «Вот Боде, вот как он идет по дистанции скоростного спуска, на одной лыже, как он ловко балансирует, и скорость 82 километра!» А у нас девчонки идут за 100 километров. А это великий Боде Миллер! Ну конечно, потренируйся, ногу ему убери, чтобы не болталась лишняя, аутригер дай, и он, наверное, повеселее бы уже поехал бы, но не сразу.

С. К.: Итак, в 1988-м вам стало ясно, что со спортом вы не хотите связываться профессионально, и тогда вы…

М. Ж.: Это, кстати, к вопросу о чтении. Моя жена работала тогда в библиотеке. И в этой библиотеке там был зал, и я все прикидывал, чем бы заняться, и сказал ей: «А давайте мы тут видеосалон устроим?» Идея упала на хорошую почву. Я там нырнул под какое-то комсомольское объединение и от их высокого имени открыл там видеосалон. Сначала мы с женой хотели показывать Бертолуччи и Антониони, а потом выяснилось, что это никому не интересно, — но бизнес уже заработал. Надо сказать, что у меня были и свои сотрудники, и те, кто работал в библиотеке, мне тоже радостно помогали. При этом мы, конечно, не ущемляли читателей, которые в те годы еще были. Потом у меня появилось свободное время, и я, как все, бросился торговать издательскими системами. При этом я, конечно, в них ничего не понимал. Ну все-таки образование у меня физкультурное, а не что-то математическое или техническое.

С. К.: И как же вы справились?

М. Ж.: Понимаете, в самбо моим учителем был великий Евгений Михайлович Чумаков. Меня, когда я окончил институт, назначили тренером в Московском городском совете ДСО «Буревестник», а это пятьдесят вузов и, соответственно, около восьмидесяти тренеров, и все старше меня, все амбициозные, все зачастую скандальные. Я говорю: «Евгений Михайлович, как же быть? Я пытаюсь что-то делать, а у меня ничего не получается, меня никто не слышит». Он говорит: «А зачем ты сам что-то делаешь? Ты сделай так, чтобы они делали, а ты только руководи». И тогда я понял этот великий принцип: руководить — это сварить суп из топора, как в сказке. То есть если в суп нужна морковка, значит, надо эту морковку туда положить, — и тут неважно, спорт это или бизнес. Так я и занимался издательскими системами. А дальше так получилось, что кто-то принес предложение — купить какой-то объект недвижимости. Но не квартиру (это меня никогда не интересовало), а что-то такое полупромышленное. Купили, продали — оказалось, что это очень выгодно, и вот я стал этим заниматься. И вот грохнул кризис 1998-го года, мы с партнером разделились, успели почти все распродать и уйти в какие-то деньги, а у меня образовался участок земли на Ярославском шоссе, буквально промышленная свалка. И вот я немножко ее окультурил, потом окультурил серьезно и понял, что это место отлично подходит для автомобильного центра. И вот дальше так и пошло. И вот уже 14 лет это то, чем я занимаюсь, сейчас, конечно, чуть менее успешно, чем раньше.

С. К.: А почему менее удачно?

М. Ж.: А кризис-то! Ведь перед кризисом у всех было прекрасное ощущение (у меня, кстати, тоже), что Бог пойман за бороду.

С. К.: В девяностые годы рынок, как мы знаем, был совсем не цивилизованным, до сих пор есть такое представление, что тогда русский бизнес был такой чудовищно брутальный и слабые люди в нем не выживали. И вот как вам, человеку, как это политкорректно называется, с ограниченными возможностями, удавалось потенциальным партнерам, и конкурентам, и людям, которые могли покуситься на бизнес, объяснить, что ваши ограниченные возможности не ограничивают вас в выдаче отпора?

М. Ж.: Во-первых, дело в том, что мои ограниченные возможности — они ограничены только, ну условно говоря, скоростью и способом передвижения. То есть я не воспринимаю это как ограничение в бизнесе точно. Ограничения — да, в беге я, конечно, отстану, а вот в плавании — большой вопрос. В бизнесе, к счастью, нечасто приходится бегать. Во-вторых, ну да, нас действительно все ругают, но все-таки степень брутальности бизнеса сильно преувеличена, так же, как и уровень коррупции — во всяком случае, когда речь идет о бизнесе моего размера. В моем случае я не помню ничего чудовищного, связанного с коррупцией и со взятками. Возможно, потому что я все-таки был достаточно известным человеком в советском спорте, и так получилось, что в московском бизнесе оказалось много спортсменов или же людей, близких к спорту. Совсем это не разбойники, ничего такого. Ну просто очень часто, борцы в особенности, они народ такой, достаточно активный…

С. К.: А не думаете, что это связано с психологическими особенностями?

М. Ж.: Ну скорее с тем, что человек, когда привык всю жизнь тренироваться, бороться, то потом ему сидеть на жопе уже как-то лень. Хотя и такие тоже, конечно, есть. Так вот, я не помню, чтобы у меня были какие-то проблемы, связанные с тем, что я как-то ограничен в передвижении.

С. К.: Есть такая точка зрения, что в России к людям с ограниченными возможностями относятся с жалостью. Миф или правда? И если правда, не мешает ли это в бизнесе?

М. Ж.: Насчет жалости честно вам скажу: иногда это очень удобно использовать. Когда я только начинал кататься на горных лыжах, то без очереди проходил на все подъемники, тяжело опираясь на аутригеры. Довольно быстро халява кончилась, то есть нет, халява не кончилась, меня продолжали пропускать, но стали говорить: «Миш, ну уже не надо тут это исполнять, иди уже!» То есть при необходимости я, конечно, могу что-то такое исполнить. Понимаете, тут очень многое зависит от того, кем человек себя ощущает. Если он считает, что ему отсутствие ноги или, не дай Бог, руки перекрывает все жизненные пути, то с этим бороться гораздо труднее, чем с отсутствием руки или ноги. Если же человек считает, что отсутствие ноги не мешает ему ездить на велосипеде, как Сашка Волков, или на мотоцикле, как Сашка Иванов, то чего это он бизнесом не сможет заниматься? Прекрасно люди занимаются, работают и чувствуют себя прекрасно. Кто-то ходит на протезе, кто-то на костылях, кто-то ездит на «тачке» (имеется в виду инвалидное кресло). Как-то так получилось, что с кем бы я ни контактировал, сомнений в том, что я дееспособен, не возникало. Машина у меня всегда была мощная, по возможности спортивная, это я люблю. Это, наверное, грешно, но не могу я себя заставить сесть в «Сузуки Свифт», пусть даже по пробкам.

С. К.: А машина должна быть как-то специальным образом переоборудована под управление левой ногой?

М. Ж.: Да, я вам даже могу показать. А у меня дублирующая педаль просто слева стоит, и все.

С. К.: Но она хотя бы автомат?

М. Ж.: Нет. Одна автомат, вторая ручная.

С. К.: А как же…?

М. Ж.: А там электромагнитное сцепление изначально, не нужно третьей педали. Но весь юмор в том, что когда я уже на одной ноге сел за руль, то ездил на обычной «восьмерке», управлялся с тремя педалями одной ногой. Но это нужен либо дизель, либо машина с подсосом, как «восьмерка». Для того чтобы тронуться с первой передачи, я втыкал передачу, вытягивал подсос, чуть-чуть трогался и дальше я уже бросал педаль сцепления и переключался, подбирая обороты на вторую, третью, четвертую и пятую передачи.

С. К.: Круто!

М. Ж.: И так же назад. Надо сказать, что, как правило, быстро вылетала шестерня второй передачи, ну, где-то за 25 тысяч километров. Ну поменял, дальше поехал. То есть это я тоже вполне мог. Однажды мы приехали в Австрию, был сильный снегопад, а мы были с нашей подругой семьи Магдалиной. И так получилось, что мы должны были с ней ехать на машине, а жена с детьми отправлялась на поезде. И в этом сильном снегопаде Магдалина сказала: «Знаешь, не поедем! Я не смогу». Ну а я смог, прекрасненько доехали.

Янина Урусова: Я помню очень хорошо наш первый с вами разговор, когда я вам позвонила и сказала: «Вот знаете, я тут про инвалидов, и так далее», а вы мне сказали: «Я вообще не знаю, что это такое». То есть Миша таким себя даже не ощущает. Вообще я заметила, что есть три категории таких людей: есть такие «профессиональные» инвалиды, которые считают, что для них отсутствие чего-то является определением их в жизни, они идентифицируют себя через это. Потом есть инвалиды, которые как Женя Воскобойникова или маленькая Анна Кастельянос, которые живут нормальной жизнью, но при этом ощущают такую миссию представлять таких людей, как они, чувствуют, что они должны показать, что это возможно — жить полноценной жизнью, будучи человеком с особенностями. А есть такие люди, как вы или Вадим Фиссон, которые вообще не задумываются, подумаешь, там чего-то не хватает⁽¹⁾×(1) Эта беседа была до смерти Вадима Фиссона в 2014 году. Я хочу вас спросить, Миша, вот эти три категории — «профессиональный» инвалид, инвалиды с миссией и те, которые вообще себя такими не ощущают, — где границы и от чего зависит, кем станет человек?

М. Ж.: Это ж надо, какой вопрос. Ну «профессиональный» инвалид, наверное, это человек, которому в какой-то момент внушили — или он сам себе внушил, — что он не годен: инвалид, invalid. Я раньше участвовал в разных телепередачах или там интервью давал — так только для того, чтобы те люди, которые себя уже определили в эту команду «профессиональных» инвалидов, чтобы они подумали, что, возможно, есть и другие жизненные варианты. Инвалиды с миссией — Анна Кастельянос и Женя Воскобойникова, да, и еще я не могу не сказать про Иру Ясину. Потому что она стоит совершенно наособицу, у нее действительно миссия. У нее фантастическая голова, реакция, юмор, она же очень веселый человек. И она борется за всех.

Мы познакомились, когда летели в Венецию на одном самолете и она заставила аэропортовское начальство предоставить ей подъемник для кресла. При этом она вполне могла и так въехать, ее могли внести на руках, но она их заставила. И, конечно, время идет, самолет не улетает, и уже хочется сказать: «Дама, ну давайте мы сейчас тут вас занесем, хватит уже!» Но потом я понял: она не за себя билась, она их, засранцев, дрессировала. И выдрессировала в результате. И сейчас каждый случай, когда людей не сажают нормально в самолет, не остается безнаказанным. В том числе и благодаря интернету, разумеется. Но это начала Ира, вот буквально при мне.

С. К.: Знаете, Яна, пока вы рассказывали про три типа инвалидов, я подумал, что как редактор «Букника» могу сказать, что эта классификация работает не только для инвалидов, но для любых потенциально дискриминируемых меньшинств, например, для евреев. Есть, очевидно, «профессиональные» евреи, которые вечно рассказывают, что все случилось в их жизни не так из-за антисемитизма. Есть, очевидно, евреи с миссией, которые должны объяснить про еврейскую культуру, следить, чтобы не пропала Традиция, и все такое. И наконец, есть люди, которым неважно, что они евреи, то есть они об этом вспоминают в лучшем случае, когда сталкиваются с антисемитами — то есть, по нынешним временам, довольно редко. И мне кажется, что это важная аналогия, потому что любая особенность может быть развернута тремя способами, которые вы указали. Не обязательно она должна быть инвалидностью, она может быть чем угодно.

М. Ж.: Да, тут Сережа прав совершенно. Можно профессией сделать еврейство, инвалидность, такжикство, русскость.

Я. У.: А куда второй ботинок деваете?

М. Ж.: Ой, это ужасная проблема. У меня к тому же очень маленький размер ноги. Каждый раз, когда я покупаю пару обуви — дорогой, надо сказать, — меня безумно душит жаба. Потому что все за эти деньги покупают два ботинка, а я только один. Раньше я думал, что буду ходить на протезе, и второй ботинок вез домой, и там набрался такой склад, что жена сказала: либо кому-то отдать, либо выкинуть. И теперь, когда я даже самую лучшую обувь покупаю, я вторые ботинки с сожалением выбрасываю, потому что я не знаю, куда их деть. Но не могу вам не рассказать еще одну забавную историю на эту тему. Мои друзья поехали на одну из первых итальянских выставок обуви. Это начало девяностых годов. Вот они едут туда и звонят мне оттуда: «Миха, какой у тебя размер ноги?» Я говорю: «Вообще, у меня по шкале 38, ну 39, ну 40 я могу носить, больше не могу». Они говорят: «Ну, блин, держись! Мы тебе такое везем!» И они действительно мне привезли, там было все: Gucci, Armani, Pollini — все вот, кто делает классную обувь. И они все это великолепие высыпали передо мной. Я им говорю: «Вы чем думаете — это все на правую ногу!»

С. К.: Какие деликатные люди. Вместо того чтобы спрашивать размер, спросили бы про ногу!

Я. У.: А протез вы не носите, потому что он вам не подходит?

М. Ж.: Ян, просто как-то привыкание к протезу тяжело пошло. Это такая слабость — потачка себе. Я честно себя заставлял ходить на протезе, но в машину сел — его надо там снять, или отстегнуть, или куда-то загнуть, он постоянно мешает. Из машины вышел — его надо вставить и провести какие-то манипуляции. В теннис пошел играть — сними протез, пришел — надел протез. На лыже пошел кататься — сними, пришел — надел. То есть процессуально он как-то некомфортен мне оказался. Хотя это было неправильно, к сожалению, я это очень поздно понял. В результате это ударило мне крепко по позвоночнику, настолько, что у меня там действительно серьезные проблемы и, скорее всего, мне нужно будет сделать там операцию по стабилизации позвоночника. Это из-за того, что я более 20 лет передвигаюсь со смещением. Ну тут уже сейчас поздно пить боржоми.

Я. У.: Когда мы с вами первый раз встретились, у вас были такие деревянные костыли, совершенно обычные. А сейчас…

М. Ж.: Да, вот эти мои, дизайнерские. А есть в Милане компашка, у меня есть приятель Крис, он горнолыжный слалом ходит, серебряный призер паралимпийских игр, чемпион мира по горнолыжному слалому, прыгает с трамплина на 32 метра.

Я. У.: На одной ноге?

М. Ж.: Да. И вот у Криса, у него костыли козырные! У него такие молниеобразные, блиц такой, зигзагом таким. Я его спрашиваю, где он такие взял. Он говорит: «Адресок дам. В Милане делают».

Я. У.: То есть вот среди таких людей, которые пользуются такими девайсами, есть тоже такая fashion?

С. К.: А что, только айфоном можно понтоваться?

М. Ж.: На самом деле, я с этим столкнулся именно тогда в прошлом году.

Я. У.: То есть это украшает мужчину?

М. Ж.: Ну, в общем, реально, да. Я, кстати, могу внести еще один комментарий по поводу одежды для инвалидов и отношения к инвалидам. Мне редко приходится носить пиджак и костюм вообще, в принципе. Но тем не менее понятно, что один-два костюма у человека должно быть — летний и всесезонный. По этому поводу я, будучи в Милане, пришел в Brioni. Я говорю: «Мне бы костюмчик подобрать». Они говорят: «Вам? Подобрать? Вы чего». Пришел портной, который меня обмерил, сказал: «Как Вам подбирать костюм? Вы, уважаемый, весь асимметричный, я Вам сошью». И действительно, он мне сшил два костюма. И он сшил мне с учетом того, что у меня, скажем, правое бедро существенно выше левого. То есть никаких разговоров на тему «Нет, вы знаете, вы не наш клиент, потому что у вас там это и это», вообще не было. Он сказал: «Только не покупайте готовые! Сейчас мы вам все сделаем!» И все, у меня в результате осталась там мерка, и эпизодически они мне звонят и говорят, что готовы сбацать по моей мерке что-нибудь. Эти костюмы мне обошлись, несмотря на то, что они выбирали какой-то очень дорогой материал, они обошлись мне серьезно дешевле, чем я бы покупал готовый.

С. К.: Готовый там же?

М. Ж.: Готовый там же.

Я. У.: А в России, когда я начала заниматься этой темой, нам очень часто отказывали модные дома, говорили, что «мы не можем свою марку сопрячь с этим, наши клиенты нас не поймут». Вот Bosco нам это сказал, например. Это при том, что они одевают паралимпийскую сборную, хотя мы выяснили, что они ничего не одевают, это та же самая одежда, которую они просто подворачивают, и все. Но какие же идиоты, ведь это на самом деле огромный сегмент рынка!

С. К.: Слушайте, у меня был еще один вопрос. Вот вы сказали, что сначала хотели показывать Бертолуччи и Антониони, а потом выяснилось, что это никому не интересно. А я в девяностые работал кинокритиком, поэтому до сих пор люблю про кино. И я подумал, что я не могу вспомнить фильма, где был бы правильный сюжет с инвалидом. То есть не в слезовыжимательном формате и не в формате «Солдат вернулся с войны», таких сюжетов много, еще в классическом Голливуде, а вот ровно в формате без стигматизации, чтобы он был героем боевика, но как-то без одной ноги. Как Рутгер Хауэр в «Слепой ярости»: ничего не видит, но всех врагов убивает.

Я. У.: «Форрест Гамп».

С. К.: Нет, «Форрест Гамп», собственно, весь построен на обыгрывании штампов. И там как раз обыгрывается классическая история про ветерана, который вернулся с войны.

М. Ж.: Так «Остров сокровищ» же! Я один раз Сашке Иншакову говорю, он же снимает кино, и он действительно хороший каскадер и хорошо это делает, я ему говорю: «Сашк, давай снимем „Остров сокровищ“! Ты где такого Сильвера найдешь?»

С. К.: Вы же протез не носите?

М. Ж.: Ну ради такого дела, конечно, надел бы!

С. К.: Наверное, последний вопрос. У меня есть какое-то количество не очень близких знакомых из славных девяностых, которые где-то в эти девяностые подцепили ВИЧ от бурной, так сказать, личной и клубной жизни. И один из них как-то мне сказал: «Знаешь, после этого у меня все чудесно изменилось! Я стал вести здоровый образ жизни, перестал всякое вредное употреблять. Я сейчас смотрю на ребят, с которыми вместе отжигали, — они все развалины. А я, посмотри, какой свежий, отлично выгляжу!» Это важная история про то, как люди благодарны тому, что изменило их жизнь, тому, что помогло им узнать о себе больше, открыть в себе что-то важное и хорошее. И они говорят: на самом деле хорошо, что это со мной случилось. А вы вот, Миша, задумывались, что бы с вами было, если бы не эта болезнь?

М. Ж.: Скорее всего, если бы я не заболел, я бы был тренером. Я действительно хороший тренер, был хорошим тренером, им и остаюсь. Я люблю тренировать. И сейчас мои ученики — заслуженные тренеры России, так что я, наверное, тренировал бы. Может, чего-нибудь еще придумал, ну, в силу активности характера, открыл бы какой-нибудь спортивный зал, может быть, фитнес, может быть, клуб единоборств, я к единоборствам ко всем хорошо отношусь. Всякое, то есть, могло быть, но вот одно я про себя твердо знаю: единственное, что мне никогда не нравилось — это бедность. То есть с ногой, без ноги — я бы сделал все, чтобы не быть бедным.

Бонус.
История Янины Урусовой, рассказанная специально для читателей «Букника», когда мы уже собирались уходить.

Послушайте, я вам сейчас такую дивную историю расскажу. У меня мама русская, а папа еврей. Учитывая, что я в Германии десять лет прожила, я всю эту историю через себя не раз пропустила — и сны мне снились, и все такое. У меня и с маминой стороны тоже лагеря, потому что русскую мою родню раскулачивали, и поэтому с обеих сторон вот эта тема ужаса ХХ века, лагерей и массовых убийств, она всегда меня находила. Например, в Германии я наткнулась на книжку типа комикса: русский охранник в сталинских лагерях зарисовывал пытки и описывал их, не оттого, что ему было приятно, а от ужаса или с научным интересом. И, соответственно, еврейская тема, она тоже все время резонировала у меня.

Папа у меня из вильнюсских евреев, которые от погрома 1903 года бежали в Россию и оказались в Нижнем Новгороде. И несколько лет назад папа был в Вильнюсе, был в синагоге, в музее, где списки гетто, искал родных, но не выдержал — через два дня его охватил такой ужас, что он уехал. Я вот прошлой осенью ездила в Друскининкай на воды и последний день специально оставила, чтобы приехать в Вильнюс. У меня была такая мысль, что я с ребе прочитаю поминальную еврейскую молитву. И когда я только думала об этом, у меня слезы подступали, я уже представляла себе это все. И вот приезжаю я в Вильнюс, вся такая трепетная, иду в эту синагогу, меня пускают, хотя все уже разошлись, никакого ребе нет, мне предлагают подождать вечера, а у меня уже поезд. И тут какая-то рыжая тетка, местный гид, говорит мне: «Не хотите ли, я вам про Холокост в Вильнюсе расскажу?» «Нет, вы знаете, про Холокост и про лагеря у меня закончилось уже очень давно. Спасибо, то есть не надо». Она говорит: «Ну что ж поделаешь, нет — так нет. Давайте сделаем так: вот вам книга молитв на русском и еврейском. Вот это поминальная молитва». Я смотрю: а там ровно три строчки! Я подумала, ну что ж такое, я так расстроилась, говорю: «Чего так коротко-то?» «Ну хорошо, давайте тогда послеобеденную молитву, вот она тут есть». И она меня закрыла, я села, сосредоточилась, взяла эту книгу, представила, как здесь сидели мои бабушки и дедушки, не исключено, что на этом же самом месте, где сижу я, — и начала читать эту молитву. Поминальную как-то быстро прочитала, она меня совершенно не вдохновила, наверное, я ожидала какого-то текста, который меня всю перевернет. И я начала читать дальше, нашла эту послеобеденную молитву, начала читать ее. Я читаю, перелистываю каждый раз, думаю: «Странно как-то, каждый раз молитва начинается с новой страницы». И я читаю-читаю, и главное, понимаете, я же читаю совершенно серьезно, со слезами на глазах, я же приготовилась, у меня же была миссия! И вот я читаю-читаю, и вдруг я обращаю внимание на страницу и вспоминаю, что когда тетка мне давала эту книгу, страницы-то были как-то странно… И тут я понимаю, что читаю-то не в ту сторону! И мне становится так смешно! И я понимаю, что вот сейчас все мои родственники — и сожженные, и умершие своей смертью, и какие бы то ни были, — они все ржут вместе со мной. Это для всех нас ситуация полного кайфа. И я утерла сопли, потом я еще почитала и поняла немцев — хочется убить этот богоизбранный народ, потому что, ну в самом деле, каждая строчка написана про то, что «мы самые», «мы эти».

После этого я подумала: пойду-ка я еще сейчас в музей, где списки гетто. Иду я, голодная страшно, и по пути зашла в итальянский ресторан. Села, выпила вина, съела пиццу — и вдруг поняла: если мой папа не нашел этих имен в списке гетто, то и мне не нужно их искать. Мне же неважно, есть они в этом списке или нет. Они уже все умерли, и мы только что все вместе посмеялись над этой дурацкой ситуацией, и мы все всё равно родственники. И там, в синагоге, это было так смешно.

И, вы знаете, после этого у меня отпустило все, как отрезало.