Линор Горалик: Дорогая Наталья, во всех материалах проекта «Колесо Обозрения» встречается слово «инклюзивный». Это слово сейчас используется широко и очень по-разному. Что оно означает для создателей «Колеса»?
Наталья Черкасова: Наш проект проводит экскурсии и творческие мастерские для детей с инвалидностью и их семей в крупнейших художественных музеях Москвы: Музей современного искусства «Гараж», ГМИИ им. А.С. Пушкина, Музей современного искусства «Гараж», Мультимедиа Арт Музей, Москва, Еврейский музей и центр толерантности, Музей русского импрессионизма и Московский музей современного искусств. Можно сказать, что речь тут идет о двойной инклюзии. С одной стороны, в нашем проекте участвуют очень разные дети, — с физической инвалидностью, с ДЦП, синдромом Дауна, расстройствами аутического спектра, — и их близкие, в том числе братья и сестры. Получается, что у нас всегда занимаются смешанные группы. А с другой стороны, — и это инклюзия номер два, — мы помогаем музеям научиться работать с такими детьми, как наши, принимать их, давать им тот бесценный опыт, который нам всем дают музеи. Это оказывается отдельной важной задачей. Нам очень хочется, чтобы искусство было открыто и доступно для всех.
Л.Г.: У Еврейского музея есть свои инклюзивные детские программы. Почему музей заинтересовался совместной работой с «Колесом обозрения»?
Ирина Дворецкая: Мы с самого начала строили музей как доступную среду и давно начали работать с небольшими группами детей, у которых были разнообразные ограниченные возможности. Когда к нам пришла Наталья и рассказала про «Колесо Обозрения», стало ясно, что мы — идеальные партнеры. Наш музей физически доступен для колясок, у нас есть гиды, которые работают со слабослышащими людьми, есть педагоги, которые прошли специальную подготовку. Все это делается для того, чтобы и дети и взрослые понимали, что между людьми не должно быть никаких барьеров. И в этом наша с «Колесом обозрения» задачи полностью совпали.
Л.Г.: Когда вы рассказываете о проекте, говорите о музейной программе, о том, чтобы приводить в музей детей с инвалидностью, люди очень часто не понимают, какие сложности имеются в виду, если, грубо говоря, по музею может проехать коляска. Нам часто говорят: «В музее есть пандусы, есть лифты. Что еще-то?» Вот это «Что-то еще» — и есть главная работа проекта, но как объяснить, о чем идет речь?
Н. Ч.: Знаете, ровно два года назад, 31 августа, у нас состоялось первое мероприятие. Это было мероприятие в Мультимедиа-Арт Музее. И сейчас я могу признаться, что мое собственное представление о людях с инвалидностью было тогда совсем не таким, как сейчас. Мы пригласили первую группу, и я ждала, что сейчас всех детей привезут на колясках. И вот приходят замечательные, яркие, интересные дети, я знаю, что у всех у них есть инвалидность и мне становится ясно, что я явно неправильно понимаю это слово. Поразительно, но для многих из этих семей наше занятие стало первым походом в музей за всю жизнь. Они даже не знали, что этот музей существует. Им по-настоящему понравилось, — но до этого произошла поразительная вещь, к которой мы не были готовы.
Сейчас, конечно, все это позади, барьер разрушен, все понимают, зачем мы работаем, сарафанное радио очень идет нам на пользу. Мы всегда ждем новых участников, с нами можно связаться через Facebook и через наш сайт, мы получаем новые заявки каждую неделю. Но в самом начале все было совсем иначе.
Л.Г.: Чего боялись эти семьи? Что пришлось доказывать? Почему пришлось уговаривать?
Н. Ч.: Во-первых, взрослые сомневались, что ребенку такое занятие может быть интересно. Во-вторых — что будет полезно. А в-третьих, — и это важнее всего, — сомневались, что их там ждут. Им трудно было представить себе, что музей – хорошая альтернатива поездке на дачу или каким-нибудь привычным занятиям ребенка, хоть бы и просмотру телевизора. Первые семьи пришли на занятия «Колеса» с большой осторожностью. И не потому, что у них был какой-нибудь негативный опыт с музеями (хотя так иногда бывает): у них вообще не было подобного опыта. Сейчас мы научились задавать родителям вопрос: «Ходите ли вы с ребенком в музеи?» Есть семьи, которые приходят к нам и рассказывают, что они были там, были здесь. А некоторые говорят: «Мы были один раз в таком-то музее. У нас ничего не получилось. Больше мы не пробовали». Музей для таких семей остается закрытой, непонятной, странной институцией, с которой неясно, что делать.
Л.Г.: Это проблема, мне кажется, очень многих родителей, не только участников «Колеса».
Н.Ч.: Безусловно. Им кажется, что родитель, приводящий ребенка в музей, должен сам прекрасно разбираться в вопросах искусства — да еще и уметь до ребенка это все донести. Если с классическим искусством родителям кажется, что дела обстоят чуть легче, — вот статуя, вот картина, — то с современным искусством все совсем сложно. Что перед нами за объект? Что здесь происходит? Я помню разговор двух наших мам, которые говорили: «Мы же ничего об этом музее не знали. Наверное, чтобы знать, надо следить за какими-то особыми новостями». В отличие от многих других музейных программ, «Колесо Обозрения» часто работает с аудиторией, которая до этого не была вовлечена в художественную жизнь. И для них наши занятия — это открытие нового мира, попав в который (если нам удастся уговорить их в него попасть), они уже не хотят уходить. Появляется совершенно новая радость на фоне тех проблем, с которыми им приходится сталкиваться ежедневно. И в этом наши семьи не так уж отличаются от любой другой семьи.
Л.Г.: Откуда возникает «нам здесь не рады»?
Н.Ч.: Взрослые, у которых растет ребенок с особенностями, все время стараются оградить и защитить его. Музей для них — непонятная среда. Иногда мы видим, что взрослые оказываются во время занятий «Колеса» напряженнее, чем их дети. Ребенок быстрее отзывается, ребенок реагирует на экскурсовода, ребенок участвует в мероприятии, а взрослый настороженно стоит рядом и, собственно, все время охраняет своего малыша. Только после первых встреч эти родители, привыкшие бояться за своих детей, постепенно расслабились. До этого им казалось, что обязательно произойдет что-нибудь, из-за чего их детям будет некомфортно, — и их можно понять. Но для нас отдельная задача: объяснить, что музей — это открытое, комфортное пространство для их детей.
Л.Г.: Получается, что сверх-задачей проекта оказывается создание безопасного пространства в музее не только для этих детей, но и для их взрослых?
Н. Ч.: Да, абсолютно. Я помню, как мы приходили договариваться о занятиях «Колеса» с одним из наших музеев-партнеров. Нам говорили: «Послушайте, но для такой категории посетителей у нас бесплатные билеты, физический доступ в музей есть. Пусть приходят, пусть смотрят. Зачем нужны вы? Что вы такого делаете?» А мы убеждаем прийти в музей людей, которые привыкли к негативной реакции на них и на их детей на улице, в ресторане, в магазине. И, кстати, не знаю, как вам, но мне интереснее всего приходить в музей с компанией или с экскурсией. Это дает мне больше, чем поход в одиночестве. Получается, что общность и атмосфера наших мероприятий помогает детям и взрослым раскрываться и в работе с педагогами, и в общении друг с другом. И в результате снимается страх перед музеем в общем и целом.
Л.Г.: Это получает какое-то продолжение?
Н.Ч.: Мы приходим в восторг, когда узнаем, что участники нашего проекта начинают самостоятельно ходить в другие музеи, экспериментировать. Они понимают, что это может быть совсем не страшно. Была очень обрадовавшая меня история: трое наших семей поехали отдыхать и случайно встретились. Написали мне об этом, и я ответила: «Поезжайте в местный краеведческий музей». Они прислали мне отчет: прекрасно сходили, их замечательно приняли, они узнали столько интересного. И для нас это огромное достижение, хотя, казалось бы, мы к этому походу никакого прямого отношения не имеем. Мы знаем, что наши встречи — это арт-терапия. И любой поход в музей — это терапия. И вот мы видим, что люди начинают прибегать к этой терапии безо всякой посторонней помощи. Кстати, наши занятия после каждой экскурсии, наши творческие мастерские (мы называем их творческие чаепития) — это огромная часть «Колеса Обозрения», огромная часть такой терапии.
Л.Г.: Мы знаем, что, с одной стороны, семьи, в которых есть дети с инвалидностью, часто ищут поддержки друг у друга, а с другой стороны, каждая такая семья знает, какими острыми бывают проблемы одиночества. Есть еще какие-то случаи взаимодействия между нашими семьями?
Н.Ч.: Мне кажется очень важно взаимодействие даже не столько между взрослыми, сколько а между детьми, находящими себе друзей на занятиях. Они спрашивают перед занятием, будет ли Тимур, будет ли Марат, придет ли такой-то? Они начинают созваниваться, обмениваться телефонами. Это сеть поддержки. Вот, допустим, к нам пришла семья, в которой есть ребенок с синдромом Дауна — и несколько мероприятий спустя на занятиях «Колеса» появляется пять таких семей, приведенных первой. Но при этом у нас встречаются семьи с очень разными детьми: у одних физические проблемы, у других — проблемы развития, когнитивные трудности. Это помогает каждой семье выйти за рамки своего маленького мира.
Я помню, как первый раз смотрела на этих детей и думала про некоторых: «Никогда бы не сказала, что у этих ребят какие-то особые трудности». Но на самом деле мы понятия не имеем, какие сложные проблемы переживает ребенок — и особенно ребенок с инвалидностью. У него масса своих внутренних психологических испытаний, и с ними занятия «Колеса Обозрения» тоже, мы надеемся, помогают ему справляться.
Л.Г.: А как эти мероприятия, эти программы и эти встречи проживаются не экскурсантами и не участниками, а экскурсоводами и педагогами музея?
И.Д.: Это непростая история. Иногда мы заранее даже не понимаем, какие дети придут, с какими сложностями. Может быть, это будет группа, с которой мы уже работали, а может быть, к ней кто-то добавится… Конечно, бывает трудно, и педагогу приходится пропускать через себя те проблемы, с которыми сталкиваются дети. Не всегда педагог понимает, что это, в некотором смысле, обычная группа, обычные дети. Просто к ним нужен дифференцированный подход. Нужно немножко иначе реагировать. Я помню ситуацию, когда мы делали во время художественной мастерской витраж. Там были совершенно потрясающие детские работы с цветом и формой. Вроде бы у всех все получалось, и вдруг выяснилось, что один из мальчиков так боится ошибиться, что не может ничего делать. Кстати, многие дети в этой среде очень боятся ошибиться: они ведь знают, что их действия иногда воспринимаются не так, как действия других. А кроме того, часто они сами уверены, что они не такие, как надо, что они не сделают такую красоту, какую мог бы сделать другой ребенок, — например, ребенок, у которого нет проблем с мелкой моторикой. Они программируют собственную неудачу. У них возникает внутренний барьер, и ребенок даже не может начать работу. Тогда речь шла о мальчике десяти-одиннадцати лет. Все время рядом с ним сидела мама и явно не могла помочь. Наш педагог оставил остальную группу работать и просто присел рядом с этим мальчиком, чуть-чуть поговорил, помог ему провести несколько линий. И вдруг оказалось, что все не так страшно: вот мальчик может сам провести еще одну линию, еще одну, можно пофантазировать, совершенно не обязательно правильно заполнять это пространство. И все начало складываться. Таким образом, нам очень помогает здесь наш гуманистический подход. В некотором смысле девиз детского центра: «В жизни не существует одного правильного ответа». Мы никогда не создаем для детей оценочные истории, мы задаем открытые вопросы: «Что ты нарисовал? О чем думал или мечтал в это время?» Постепенно устанавливается связь между взрослым и ребенком.
Л.Г.: Наталья, вы человек, который много знает об искусстве. Если отвлечься сейчас от гуманитарной миссии: когда вы смотрите на работы, сделанные детьми, — какими они видятся?
Н.Ч.: У меня бывает ощущение, что наши ребята делают вещи, непохожие на те, которые, может быть, делали бы другие дети. Уже очевидно, что среди них есть талантливые люди, и что их способности начинают проявляться во время занятий «Колеса обозрения». Родители понятия об этом не имели и, более того, никогда не задумывались. Иногда им приходится просто сказать: «У вас художественно талантливый ребенок» — и они изумляются. Поверьте, для такой семьи это имеет огромное значение. А мы, в свою очередь, в такие моменты занимаемся профориентацией, даем и ребенку, и взрослому возможность почувствовать, что он может оказаться мастером, гончаром, фотографом, мультипликатором. Может быть, когда-нибудь это станет его профессией, приносящей доход. Нам кажется, что это предельно важно. Мы все время задаем себе вопросы о том, что будет, когда наши дети вырастут: проекту уже два года, тем, кому в начале бы 14 -15, сейчас – 16-17. Хочется, чтобы занятия «Колеса Обозрения» оказались больше, чем походами в музей с рисованием картинок. Хочется, чтобы эти занятия стали толчком к самостоятельному развитию.
Л.Г.: Как родители реагируют на происходящее?
Н.Ч.: Главное, на что они реагируют — это состояния самого ребенка. Например, на занятия «Колеса» ходит мальчик, который когда-то пришел на первую встречу и едва держал в руках карандаши из-за проблем с моторикой. А сейчас он любит рисовать и предпочитает рисование планшету в дальних поездках. Это огромное достижение для него и для семьи — и вдобавок это крайне полезно, потому что у мальчика явно развивается моторика. Мы видим изменения в том, как и что он рисует: от трех условных линий в самом начале мы пришли к довольно хорошим изображениям. Есть другая история — про мальчика, который просто элементарно не мог ничего сделать сам и любое задание не воспринимал как руководство к действию. С ним все делали родители, сидели и рисовали за него, он смотрел. Сейчас он садится, берет в руки кисточку или карандаш и потихоньку делает то, что делают остальные. Кстати, он прислал нам совершенно замечательную работу на конкурс, который мы проводили летом, это совершенно очевидный прогресс. В таких ситуациях родители понимают, что у ребенка есть способности, начинают заниматься с ним самостоятельно, ходят в кружки, к арт-терапевту. Это и есть то, к чему стремится «Колесо»: к развитию ребенка, которое не ограничено нашим проектом. Для нас нет ничего важнее, чем когда родители говорят: «Я даже не думала, что мой сын или моя дочь такое может».
И.Д.: И, кстати, речь, конечно, идет не только о моторике. При всей важности развития моторики, развитие творческого мышления — одна из самых главных задач, мышление рождается из действия, поэтому мы рисуем, лепим, строим, стараясь выйти за рамки привычных стереотипов. Я помню, как мы выбирали работы, которые дети прислали на конкурс, и выбрали ту, в которой виден огромный труд, проделанный ребенком в плане собственного творческого развития. Каждый раз, когда мы занимаемся с детьми, мы говорим именно об этом: о развитии образного мышления.
Плюс — мы очень стимулируем детей к тому, чтобы объяснять и аргументировать и отстаивать свою творческую историю. Ребенок рисует черный круг и говорит: «Это кот». Его надо спросить, почему. Они говорят: «Потому что он свернулся и вот так получилось. Это кот». Вот такие ситуации мы очень ценим.
Н.Ч.: И есть, мне кажется, вещь которая важнее и моторики, и творческого мышления: у детей возникает некоторая самоидентификация, некоторое чувство собственного достоинства. Ты обнаруживаешь, что можешь сделать что-нибудь ценное. Это ты придумал, ты воплотил, это твое. Именно поэтому, когда мы объявили конкурс, мы просили: «Позвольте себе полет фантазии, позвольте себе работать с оригинальными идеями» — и наши просьбы были услышаны. На конкурс поступило много работ — интерпретаций известных картин, но очень свежо и ярко переосмысленных детьми. Мы действительно получили работы с собственным авторским взглядом и с собственным прочтением.
Л.Г.: Правильно ли я понимаю, что скидка на особенности этих детей, на особенности их развития не делается?
И.Д.: Совершенно верно. Мы вообще об этом не думаем. Главное, что мы понимаем в результате работы с этими ребятами — это что такие дети иногда понимают больше, чем мы сами, чувствуют глубже; часто они рассказывают нам вещи, о которых мы никогда не думали. Скажем, некоторые дети с аутизмом иногда предлагают совершенно гениальные идеи.
Л.Г.: На занятиях «Колеса Обозрения» встречаются очень разные дети, — например, дети с когнитивными проблемами и дети без таковых. Как они взаимодействуют? Как все это происходит?
Н.Ч.: Мы не сталкиваемся с особыми барьерами восприятия. Конечно, когда встречаются ребенок, у которого проблемы с физическим состоянием, но, например, прекрасная речь и ребенок с расстройством аутического спектра, который не разговаривает совсем, есть момент привыкания друг к другу. Кроме того, важно сказать, что наши собственные дети, дети организаторов, дети волонтеров тоже участвуют в проекте. Мы наблюдаем их собственную реакцию: первое время они держат маму за руку и слегка опасаются, оглядываются по сторонам. Но на втором, третьем мероприятии «Колеса» все эти дети уже чувствуют себя как дома, у них есть друзья, их ждут. И моя дочка, когда приходит, бежит к своим друзьям.
Л.Г.: Зачем это ей? Зачем это детям без особых синдромов?
Н.Ч.: Это выход за рамки привычного тебе мира. Вот мы наблюдаем сейчас историю с волной инклюзивного образования в официальных школах. Где-то дети хотят, а где-то и вынуждены идти в инклюзивную школу. Конечно, есть разница между тем, что делаем мы, и тем, что происходит в официальном образовании: в первую очередь, там речь идет о навязанной сверху ситуации, и у многих просто не остается выбора: у школы, у детей, у родителей. Это, своего рода, силой проводимая «революция».
Я уверена, что «Колесо Обозрения» — это надолго. Что благодаря нашим детским занятиям сейчас эти ребята продолжат приходить в музей, когда вырастут.
Л.Г.: Бывают ситуации, когда несмотря на все попытки, взаимодействие не происходит?
Н.Ч.: Была ситуация, и не одна, когда мы приглашали, например, наших друзей прийти со своими детьми на наше мероприятие. Но они осторожно говорили о том, что не готовы к этому, Тогда я поняла, что даже очень хорошие, социально активные люди с широкими взглядами внутри имеют те же самые барьеры. Важно помнить, что эти страхи — нормальная история: они были у всех нас. Мы живем своей жизнью, мы не сталкиваемся с людьми с особенностями каждый день. Все наши опасения — результат незнания. Много лет такие дети, как наши, существовали в некоторой изоляции от общества. Общество не умеет с ними обращаться, но мы готовы быть проводником.
Л.Г.: Кажется, история с музеями должна быть чем-то похожа на историю с людьми.
Н.Ч.: Очень похожа. Каждое наше взаимодействие с музеем — это та самая эволюция. Первый этап: «Мы хотим с вами работать, но боимся. Как мы будем взаимодействовать с этими детьми, у вас разный возраст в группе, а какие у них заболевания, какие особенности, а как они будут себя вести, а вдруг мы не знаем то, что нужно знать, как делать то, как делать это?» Мы получаем от музея массу вопросов по подготовке первого мероприятия, а после него все эти вопросы почти всегда снимаются сами, потому что люди понимают: эти дети — такие же дети, как все. Их особенности могут проявляться внешне, но они абсолютно им не мешают быть детьми. Среди них есть сильные, яркие, талантливые люди. Достаточно сообщить педагогам и экскурсоводам какие-то элементарные правила, дать навыки общения, просто рассказать, какие ситуации могут возникать, какие особенности есть у детей — и этого оказывается достаточно. Здесь я абсолютно согласна с Ириной: главное, чему мы учим музеи, до сих пор с нами не работавшие — это что наши дети — такие же дети, как любые другие.
И.Д: Здесь важно добавить, что ни разу во время мероприятий «Колеса Обозрения» мы не закрыли двери музея и Детского центра для других людей. Это принципиальная позиция. Мы знаем, что музеи и кафе часто закрывают территорию во время подобных мероприятий из-за того, что другим будет некомфортно, но только ситуация, которая выводит нас из зоны комфорта, может нам помочь почувствовать происходящее. Знаете, на Пурим мы пригласили ребят из интернатов и фондов для детей с ограниченными возможностями и с особенностями. Руководители групп рассказали нам, что есть проекты, когда во время праздника или занятия закрывают учебный зал или кафе для остальных посетителей. Это кажется мне в корне неверным — и тут я снова вспоминаю про революцию и эволюцию: мы должны идти друг к другу маленькими шагами, убирая страх и недоверие в обществе, а не подчеркивая его, и тогда инклюзию больше не надо будет директивно продвигать. Просто все двери будут открыты для всех.
Н.Ч.: Кстати, к нашим экскурсиям иногда присоединяются семьи, которые просто в это же время пришли в музей с детьми. Несколько раз мы приглашали посетителей с детьми, если у нас оставались места: «Пожалуйста, присоединяйтесь к нам, мы будем делать вот это, вот это и вот это» — и видели реакцию людей. Ну, скажем прямо: она не всегда такая, какой нам бы хотелось ее видеть. Далеко не все готовы к тому, что мы предлагаем. Но мы очень верим в то, что постепенно к нам начнут в таких ситуациях присоединяться родители детей безо всяких физических или когнитивных проблем — просто потому, что мы делаем хорошие мероприятия и семья разделяет идею инклюзии, а родители хотят, чтобы ребенок находил себе очень разных друзей.
Л.Г.: Что сейчас нужно проекту больше всего?
Н.Ч.: Больше всего нам сейчас, как ни просто это звучит, нужны деньги. Мы объявили краудфандинг и собираем средства на новый учебный цикл, без денег мы просто не сможем продолжать. Специально для краудфандинга мы создали арт-проект «Вверх!»: семь писателей, включая Людмилу Улицкую, Евгения Водолазкина и Сергея Кузнецова, превратили в комиксы коллажи, которые наши дети сделали на занятиях «Колеса обозрения». Можно приобрести сами коллажи, сделанные на их основе футболки, сумки, открытки и другие прекрасные вещи — и тогда мы сможем и дальше делать в музеях бесплатные занятия и творческие мастерские для тех, кому это, может быть, нужнее всего. Нам очень нужны волонтеры: координаторы мероприятий, люди с машинами, фотографы и видеооператоры, SMM-менеджеры. Нам нужны партнеры и доноры, готовые к тому, чтобы помогать нам развиваться на долгосрочной основе. Простыми словами, пока что нам нелегко — и нам нужна примерно любая помощь.
