Наталья Покровская окончила филфак МГУ по специальности «Английский язык и литература» и в 1978 году уехала в США. 28 лет работает в Гарвардском университете на факультете славистики. Она рассказала «Букнику» о том, почему студенты Гарварда не списывают, что они думают про Россию, политкорректность и спекулянта Диму из «Берегись автомобиля», за что мормону Сэму нравится Челябинск, а также о том, кто такие херитажники.
АВ: Что привело вас к мысли об эмиграции? Как вы представляли свою американскую жизнь, в какой области собирались работать?
НП: Я очень любила английский язык и англоязычную культуру. Мы с мужем много общались с англичанами. Я мечтала побывать на Западе — в первую очередь в Англии. В 70-е это казалось абсолютно невозможным без эмиграции. Уехали наши близкие друзья. И однажды нам сообщили, что на моего мужа было заведено в отделе кадров досье, поскольку мы общались с западными дипломатами, а кроме того, муж давал частные уроки английского языка известным отказникам, состоявшим на учете в КГБ, — в частности Иосифу Бегуну. Это грозило нам обоим потерей работы (мы преподавали английский язык в МГУ) и другими серьезными неприятностями. Если бы это зависело от меня, я бы поехала в Англию, но выбор, как известно, был — Израиль или Америка.
Правда, я никогда не жалела о том, что оказалась в Америке. Я очень люблю эту страну, хотя сознаю, что не стала и никогда не стану американкой и всегда буду болтаться в межкультурном пространстве.
Никакого конкретного образа Америки и планов работы у нас не было, была легкомысленная убежденность, что что-то образуется, поскольку мы знаем английский язык. Когда мой отец резонно заметил, что в Америке все разговаривают по-английски, я просто отмахнулась.
АВ: Наверное, английский язык, который преподавали в 60-е годы на филфаке, сильно отличался от языка, на котором говорили в Америке?
НП:На филфаке в 60-е годы жестко и бескомпромиссно преподавался британский стандарт английского языка. За американский «акцент» выгоняли с экзамена.
В США я попала в среду, где преобладал бруклинский акцент (работала в госпитале в Чикаго и переводила, как правило, врачей-евреев, выходцев из Бруклина), и испытала языковый шок, в результате которого утратила британский акцент, но сознательно не приобрела американского.
До сих пор язык дикторов BBC звучит для меня музыкой.
АВ: Чувствуете ли вы себя в Гарварде, условно говоря, в центре мира — лучший университет, давние традиции и т. п.?
НП: Лучшее, с моей точки зрения, в Гарварде — студенты. Молодые люди исключительных способностей и разнообразных талантов, умеющие напряженно работать. В одной группе из 12 человек у меня бывало по 10 valedictorians, то есть лучших учеников школ (лучших в выпуске из сотен, а то и тысяч человек). Среди них были уже сложившиеся музыканты, певцы, редакторы больших школьных газет и т. п. В качестве примера расскажу о двоих из числа моих любимых студентов.
Дэниэл окончил Гарвард два года назад по специальности «прикладная математика и информатика». На первом курсе начал изучать русский язык (один иностранный язык — обязательный предмет). Очень быстро стал лучшим студентом, а потом учил русский язык еще три года сверх программы (по желанию). Когда дополнительный курс перестал помещаться в расписание, он пришел ко мне и попросил меня иногда обсуждать с ним роман «Анна Каренина», который он самостоятельно начал читать по-русски. («Войну и мир» и несколько романов Достоевского он читал по-английски.) Так что целый семестр мы с ним встречались и обсуждали Толстого — по-русски, конечно.
Дэниэл получил специальную премию отделения славистики «За лучшие достижения в русском языке». На последнем курсе он кроме математики и других специальных предметов слушал курс по философии начала XIX века и писал курсовую работу по Канту, а еще курс «Подробное чтение и анализ романов “Улисс” Джойса и “В поисках утраченного времени” Пруста». Окончив в мае Гарвард, Дэниэл отправился в пешеходное путешествие по так называемой Аппалачской тропе от штата Мэн до штата Джорджия. Во время этого долгого — почти полгода — похода он читал вслух сам себе русские стихи, которые выучил на наших занятиях, — пастернаковского «Гамлета», отрывки из «Реквиема» Ахматовой, «Александра Герцевича» Мандельштама, пел русские песни. Но, конечно, работать он устроился по основной специальности, русские штудии были, что называется, для души.
Другая моя студентка — Сара, математик, на втором году обучения прослушала начальный курс русского языка и сменила специализацию на «русский язык и литературу». Любовью к русской литературе она заразила своего отца, успешного адвоката. Он вслед за ней стал по-английски читать русские романы, которые она проходила в Гарварде. Магистерскую программу по русской литературе Сара закончила в Оксфорде и поступила в докторантуру.
АВ: И что, все эти прекрасные люди учатся усердно, не филонят, не прогуливают, не скандалят, чтобы им повысили оценку?
НП: Я, конечно, рассказала о лучших, но и в среднем не филонят и почти не прогуливают, потому что это сразу скажется на отметке (контрольные каждую неделю, устные и письменные экзамены в середине и в конце семестра). GPA — grade point average, то есть средняя отметка, играет большую роль при поступлении в аспирантуру и даже просто на работу. Троечников брать не любят. Между студентами, конечно, большая конкуренция. Их можно спокойно оставлять одних во время контрольной, они не позволят друг другу списывать. У них есть сознание того, что это несправедливо по отношению к другим. Мы высчитываем отметку по сложной формуле, и результат каждого зависит от результатов всех остальных (чем лучше результат соседа, тем хуже твой).
АВ: Кто изучает русский язык? Из каких этнических и социальных групп эти студенты? Каковы их бэкграунд и мотивация?
НП: Русский язык изучают представители самых разных социальных и этнических групп: от китайцев, японцев и афроамериканцев до детей из русских эмигрантских семей. Есть и студенты из американских еврейских семей. Их бабушки и дедушки, точнее уже даже прабабушки и прадедушки, приехали в Америку из Восточной Европы или Прибалтики. Родители моих студентов по-русски никогда не говорили, а у младшего поколения вдруг как-то возник интерес к своему наследию.
У большинства студентов Гарварда родители в основном врачи, юристы, профессора и учителя. В Гарварде есть географическая квота и квота национальных меньшинств. У меня в группе учатся студенты из элитной частной школы Нью-Йорка, крошечных городков штатов Монтана, Айдахо, Северная Дакота, выпускники государственных, католических, частных школ. Существует заметная разница в культурном уровне, но много общего в круге интересов и способностей.
Что касается мотивации, можно выделить три основные группы. Во-первых, студенты и аспиранты, которым русский язык нужен для будущей карьеры — научной, политической, дипломатической, преподавательской, военной (военные атташе). Во-вторых, мормоны, они учат русский язык для того, чтобы исполнять обязательную для них функцию проповедников. В-третьих, студенты, которые увлечены русской литературой и культурой (в эту группу часто попадают люди, побывавшие в России и вернувшиеся оттуда с сильными впечатлениями).
АВ: Мормоны, значит?
НП: Например, сейчас на первом курсе у меня учится Сэм, мормон из штата Юта, причем два его старших брата были моими студентами 10–12 лет назад. Он собирается участвовать в нашем ежегодном концерте: очень проникновенно поет романс «Выхожу один я на дорогу».
Окончив школу, Сэм на два года поехал в Россию в мормонскую миссию, жил в Перми, Челябинске и в других городах. Челябинск — его любимый город. Я спрашиваю: «Почему?!» — «Замечательные люди, проявляли интерес к нашему приходу, очень впечатляющий парк Победы с танком на постаменте...»
Потом он мне говорит: «Вы знаете дом престарелых здесь, в Бостоне, недалеко от Бруклайна? Там есть целый этаж для русских, с русскоязычным персоналом, и я хожу туда каждую неделю как волонтер, играю с русскими старичками в шахматы, а потом собираю всех в общей комнате и читаю им вслух Есенина. Они почти плачут, читают наизусть вместе со мной».
АВ: То есть студентов с русским бэкграундом у вас далеко не большинство?
НП: Нет, конечно. Во всяком случае, не в Гарварде. Категория студентов, которую мы на профессиональном жаргоне зовем «херитажники», есть везде, но у меня таких один-два человека в год.
Кстати, когда наши студенты начинают изучать русский язык, им присваивают русские имена, которыми они подписывают свои сочинения и письменные работы. То же самое было на филфаке МГУ, где я учила английский, — нам давали английские имена или англизировали наши.
АВ: Что происходило на протяжении этих лет с преподаванием русского языка в Гарварде? Когда был пик популярности и какие перспективы сейчас?
НП: Пик интереса к русскому языку в Америке, выразившийся в количестве студентов, приходится на конец 80-х годов. После распада СССР началось стремительное падение интереса. В ряде штатных (государственных) университетов кафедры русского языка закрылись или были слиты с другими. В 1988 году на первом курсе изучения русского языка в Гарварде было около 100 студентов, в этом году около 30. На третьем курсе русского языка в начале 90-х было 50 человек, сегодня — 11. Можно сказать, что ситуация стабилизировалась.
АВ: Какие курсы вы преподаете?
НП: Последние 15 лет я преподаю только продвинутые языковые курсы, начиная с третьего года обучения, и разработала собственные материалы по грамматике и чтению. Еще я преподаю — на русском языке — такие курсы: «Россия сегодня» (политика, экономика, социальные проблемы современного общества); «Чтение и обсуждение произведений русской литературы: Гоголь, Чехов, Булгаков, Платонов», «Поэзия XX века»; «Русская пресса и телевидение»; «Особенности российского менталитета и отличие его от западного».
АВ: «Особенности русского менталитета»? Очень интересно. У нас тут, как вы, наверное, знаете, в моде поиск «духовных скреп». Так в чем же особенность русского менталитета и в чем его отличие от западного? На каких текстах построен этот курс?
НП: Отличий много, одно из основных — отношение к законам и законопослушности. Помните, у Солженицына — противопоставление закона понятию правды и справедливости в русском сознании?
Мы начинаем с отрывка из философических писем Чаадаева на тему национального характера, читаем статью Солженицына «Национальный характер русского народа». Когда речь заходит о современности, привлекаем публицистику и исследования известных российских социологов — например главы из книги «Социография» Алексея Левинсона.
Еще мы читаем «Ионыча» Чехова, «Дом со всеми неудобствами» Нины Горлановой, смотрим фильмы: «Покровские ворота», «Берегись автомобиля», «Ребро Адама», «Брат», «Кавказский пленник», «Елена». Все эти картины дают достаточно материала для живого обсуждения и споров. Вот, например, спекулянт Дима — персонаж Андрея Миронова из фильма «Берегись автомобиля» — вызывал отвращение у советского зрителя (у меня и сейчас вызывает). Мои студенты не испытывают по отношению к нему таких эмоций. Многие ему сочувствуют: человек хочет жить лучше, изыскивает способы, предприимчивый и т. п.
АВ: Существует представление, что университетская молодежь, да и профессура, вся «левая». Чувствуете ли вы идеологическое размежевание со своими студентами и коллегами? Что они думают про СССР?
НП: Мы застали в 80-е и начале 90-х поколение идеалистически настроенных молодых людей, которые, с одной стороны, читали Оруэлла и Солженицына и посещали лекции Пайпса, знали про ГУЛАГ и про коммунальные квартиры, а с другой — слышали про бесплатное образование, детские сады и отношение к культуре как к высшей ценности. Коммунистов среди них не было, но социальная справедливость в их мировоззрении — крайне важная вещь. Они могут сочувственно относиться к ностальгии по советским временам, так как все в той иной степени осведомлены о «лихих 90-х», а дикий капитализм, правовой беспредел и олигархизм им не нравятся.
Степень неустроенности советского быта и нашей, можно сказать, «бедности» донести до современных американских студентов очень трудно, для них это абстракция.
Сейчас в обществе заметен сильный тренд смещения политической ориентации студентов слева направо (мы с моим мужем Александром Бабенышевым написали об этом в соавторстве статьи «Плохой человек профессор Преображенский» и «Десять лет спустя». Сегодняшние студенты не левые, а либеральные. И это неплохо, но смущает их неготовность к размышлению и к формированию собственных представлений. Они автоматически транслируют бытующие в их среде либеральные установки без попытки их осмысления. А политкорректность препятствует любой дискуссии на эту тему.
АВ: Какие впечатления у ваших студентов от России и общения с ее жителями?
НП: Главное впечатление у студентов, побывавших в России, — это резкое расхождение между поведением людей в публичной сфере и при личном знакомстве. Их поражают враждебность и грубость людей на улице и в сфере обслуживания и теплота, широта и гостеприимство в личных отношениях, преданность, способность к настоящей дружбе.
Многие отмечают, что русские категоричны, нетерпимы, консервативны, легко нарушают прайвеси окружающих, навязывают свои вкусы и представления, непрерывно готовы давать советы и поучать, даже когда их об этом не просят.
Но абсолютно все восхищаются русской культурой, начитанностью людей, с которыми они сталкивались.
АВ: В России часто критикуют Америку. В некоторых слоях общества ее прямо-таки демонизируют. Есть ли у вас параллельная тенденция? Планируют ли ваши студенты работать в России, делать какие-то совместные с русскими проекты, заниматься бизнесом?
НП: Демонизации России типа антиамериканизма мы не наблюдаем. Россия для моих студентов — не империя зла. Но они негативно относятся к авторитаризму, к вертикали власти и антилиберализму российского общества — сексизму, антигейской пропаганде, национализму и шовинизму, процессу над Pussy Riot. Студенты нередко пишут об этом в своих дипломных и курсовых работах. Как мне кажется, они намного менее категоричны в своих суждениях, более терпимы и менее политически темпераментны, чем русские. Но даже при критическом отношении к внешней политике Белого дома они не готовы увидеть позитивные элементы во внешней политике России — например в Сирии.
Наши выпускники в годы перестройки и некоторое время после нее активно пытались заниматься бизнесом в России и участвовать в социальной жизни (контакты с правозащитниками и другими общественными организациями). В те времена мне пришлось открыть курс «Деловой язык». Но на наших глазах эти попытки одна за другой оканчивались полным разочарованием: неэффективность бизнеса, непредсказуемость, ненадежность и коррумпированность деловых партнеров и государственных организаций, бюрократическая волокита, отсутствие правовой защиты, угроза личной безопасности, полное равнодушие властей к этим проблемам. Сейчас у нас практически нет людей, которые изучают русский язык, чтобы в будущем участвовать в деловой жизни России.
Каждый год весной Наталья Покровская организует концерт, где студенты Гарварда, изучающие русский язык, поют русские песни, читают стихи и играют отрывки из пьес. Вот несколько фрагментов из концерта, тема которого — Россия. Лермонтов, Тютчев, Гоголь, Шевчук — с гарвардским акцентом.
