Это место знает два состояния:
война и промежуточное перемирие
И как перед сном или смертью
в желтом вечернем мерцании
скользит олень — с грацией подростка
исчезая на месте садов
за обвалившимися базальтовыми стенами
византийской деревни
А. Бараш
Есть очень много стран, в которых само восприятие времени разрезано в массовом сознании надвое: есть некое всеми понимаемое «до войны» и есть — «после войны». Для Японии, США и множества стран Европы такой безусловно подразумеваемой войной оказывается Вторая мировая, для России, Украины и Белоруссии — та ее часть, которую мы называем Великой Отечественной (так, дай Бог, и останется), для нескольких государств, раньше составлявших Югославию, — гражданские войны девяностых — и так далее. Страна может вести малые войны, участвовать в вооруженных конфликтах — но некая та самая, всем понятная «война» разделяет мир надвое. Начинает казаться, что «до войны», «после войны» и «война» — три почти несовместимых, несравнимых, взаимоисключающих состояния реальности. Они определяют не только то, как большинство жителей той или иной страны ощущают и воспринимают свою общую историю, — они определяют истории семейные и частные, истории поколенческие и повседневные. «Поколение воевавших», «послевоенное поколение», «дети войны» нередко оказываются в массовом сознании цельными концепциями; подразумеваемые свойства этих поколений, возможно, плохо поддаются формальному перечислению — но большинству тех, кто живет внутри страны, внутри ее повседневной культуры, они интуитивно близки. Разделение мира на «до войны» и «после войны» оказывается инструментом, позволяющим понимать себя и страну, в которой ты живешь, — до следующей войны.
Кажется, одной из уникальных особенностей израильской повседневности можно считать сложности с этим самым «до войны» и «после войны». Причин для этого несколько. Первой, самой, казалось бы, простой, служит сам факт того, что в историю государства Израиль вписана плотнейшая череда войн, противостояний, вооруженных операций, терактов. Для этой страны, в которой призыву подлежат и мужчины, и женщины, в которой почти все мужчины и многие женщины, отслужившие основной срок по призыву, переходят в категорию ежегодно проходящих интенсивную переподготовку резервистов, безусловного «до войны» и «после войны» нет. Однако мир может распадаться на эти две части, а иногда и крошиться на четыре, шесть, десять частей для каждой отдельной семьи: в зависимости от того, кто, как, где и когда служил. У этих семей возникает свой, понятный всем ее членам язык, в нем слова «до первой войны» могут означать не период до Войны за независимость (первой войны государства Израиль), а до любого крупного военного конфликта, в котором участвовал отец, а «после второй войны» — время, отсчитывающееся днем, когда с другой войны не вернулся сын. В этих семьях есть своя первая война, вторая, третья. Есть просто «теракт» — не главный, переменивший историю теракт, каким стали сентябрьские события 2001 года для США, а тот теракт, который оборвал или навсегда изменил жизнь сестры, служившей в полиции. Иными словами, очень часто получается, что почти у каждой израильской семьи есть своя военная история, совпадающая с военной историей страны по датам — но сообщающая этим датам свой, иной, трагический вес.
Принято говорить, что «Израиль — воюющая страна». Эта фраза должна была бы, с точки зрения стран, разделенных на «до войны» и «после войны», подразумевать всякое отсутствие мирного времени. Но специфика Израиля (которая, возможно, является спецификой любой военной ситуации) — в том, что верно и обратное: всякое время оказывается мирным временем. Когда само понятие «конца войны» в некотором смысле размыто, когда время после окончания военного конфликта понимается скорее как передышка, чем как бесповоротное изменение окружающего мира, откладывать жизнь до конца войны оказывается невозможным. Так возникает не смесь, а взвесь войны и мира в израильской реальности, мерцание несовместимых, но постоянно сталкивающихся частиц бытия. Скажем, для резервиста при каждом обострении политических конфликтов вопрос о возможности призыва, ожидание призыва, получение или неполучение повестки, семейное и рабочее планирование на случай, если все-таки призовут, уход на войну, война, возвращение с войны и, возможно, ожидание нового призыва — постоянный фон той повседневности, в которой надо решать, кто послезавтра ведет ребенка в садик, если маму завтра призовут, и как сдавать проект к дедлайну, если старший инженер сейчас в Ливане.
Одна из очень важных составляющих этого фона — межпоколенческий военный опыт. Очень часто именно он оказывается, при всех существующих в Израиле сложнейших межпоколенческих конфликтах, как раз не разделяющей (как, например, в Европе или России), а объединяющей темой для представителей разных поколений — не только в масштабе общества, но и в масштабе одной семьи. Для семей сравнительно недавних репатриантов, в том числе — российских репатриантов, эта ситуация может оказать очень ресурсной (если, конечно, обходится без военных трагедий), а может — наоборот, очень непростой. С одной стороны — для многих из тех, кто воевал во Второй мировой войне, израильский военный опыт их внуков оказывался скорее чуждым, чем сближающим. Их дети — дети воевавших родителей, сами иногда успевшие послужить в советской армии, — в свою очередь, зачастую чудовищно боялись предстоящего их собственным детям призыва в ЦАХАЛь: боялись не только очевидных вещей, которых боятся родители любого ребенка, уходящего в действующую армию, но и самой армейской обстановки, самого факта службы, который в их памяти и представлении был отупляющим, унизительным, вырывающим человека из нормальной жизни ради насильственного копания канав от забора и до обеда. Многие мои собеседники, приехавшие в Израиль в предпризывном возрасте, рассказывали, что именно с их ухода в армию начался важнейший этап сближения их родителей со новой страной проживания: понять, как устроена израильская армия и как она относится к своим солдатам, означало увидеть страну через призму принципиально другой оптики, сблизиться с ней принципиально иным образом.
В России традиционным днем памяти всех, кто погиб в Великой Отечественной войне, было и остается 9 мая; другим официальным днем, связанным с этой войной, считается День памяти и скорби — 22 июня. Есть «День памяти о россиянах, исполнявших служебный долг за пределами Отечества», он же — «День интернационалиста», на самом деле — «День афганца», отмечаемый 15 февраля (именно 15 февраля 1989 года последняя колонна советских войск покинула территорию Афганистана). Есть неофициальный день памяти погибших в Чечне — 11 декабря: в 1994 году в этот день российские войска были введены на территорию Чечни. Недавно появился День памяти павших в Первой мировой войне: 1 августа. В Израиле же существует единый День памяти, отмечаемый по еврейскому календарю 4 числа месяца ияра (в этом году — 4 мая). Этот день посвящен не только павшим солдатам, но и погибшим полицейским, представителям служб безопасности — и жертвам терактов. В этом предлагаемом единстве памяти можно, кажется, увидеть и возвышенный, и очень печальный символизм. Возвышенный — из-за того, что подразумевается равноценность любой жертвы, вневременное и внеситуационное единство человеческих усилий. Печальный — ровно потому же: такой расклад сигнализирует, что усилия требуются от каждого; повседневные риски велики; к жертвам должны быть готовы частные лица. Чувство благодарности и сострадания погибшим солдатам смешивается здесь и с острейшим раздражением в адрес факторов, приведших к их смерти, — как бы каждый отдельный израильтянин ни оценивал эти факторы — и с обессиливающим чувством бессмысленной утраты, возникающим, когда человек, просто оказавшийся в некоторой точке в некоторое время, становится жертвой теракта.
В этом году фонд «Ави Хай» создал анимационный проект, приуроченный к Дню памяти. Несколько очень коротких роликов оказались прекрасной иллюстрацией к той не поддающейся иллюстрированию сложности, которой для Израиля оказывается восприятие войны. Боль, раздражение, гордость, страх, память, политическая разноголосица, единство и несопоставимость поколенческого опыта — возможно, попытка простой линейной иллюстрации, создания какого-нибудь одного сюжета провалилась бы: или пиши роман, или делай мини-анимацию про вещи попроще. Но проект «Лицо. День. Память» выигрывает именно благодаря тому, как объединяющий принцип соотносится в нем с разношерстным исполнением. Все восемь роликов сняты молодыми израильскими аниматорами, некоторые из них еще учатся в Бецалеле — израильской национальной академии художеств. Стилистически ролики исключительно разнообразны: от вполне классического 3D до имитации карандашного рисунка, от stop motion до изобретательных альтернативных техник. Объединяющим же принципом служат восемь реальных историй, рассказанных семьями и близкими погибших: каждая история посвящена конкретному солдату, каждый мультфильм заканчивается его фотографией и датами жизни. Сон матери, опускающейся на дно Кинерета, чтоб повидаться с сыном, погибшим, когда его самолет упал в воду; разговор отца с сыном, рассказывающим, как именно он вот-вот погибнет на войне; монолог человека, пытавшего собрать в молодости рок-группу и успевшего порепетировать всего один раз с почти незнакомым парнем, который на следующий день погиб во время теракта. Ровно благодаря этому разнообразию персональных историй проект оказывается удивительно цельным, а благодаря подлинности самих историй — подлинным на некотором метауровне: межпоколенческим, страшным, нежным, печальным, полным осмысленной гордости и чувства бессмысленной утраты.
Чтобы включить русские субтитры, нажмите на нижней панели ролика иконку "Титры" слева от иконки "Настройки".
Сразу же после Дня памяти в Израиле отмечается День независимости — с его непременной военной риторикой и с не менее непременными массовыми гуляниями, детским визгом, традиционным обрызгиванием водой друг друга водой, сытным запахом пикников. В соответствии с еврейской традицией День независимости начинается вечером того же дня, когда заканчивается День памяти. Это требует сложного внутреннего переключения, но такое переключение — вполне в духе той самой взвеси войны и мира, которая требует от израильтян проживать оба опыта — «военный» и «мирный», как бы ни понимались эти слова, — практически одновременно. В конце концов, здесь не только война наступает на пятки миру, но и мир, к счастью, наступает на пятки войне.
