♦ Лучший иерусалимский сортир находится на площади у — теперь уже, считай, бывшего — универмага «Машбир» и остатков ворот бывшего интерната для девочек с надписью Talithakumi. Матушка автора сразу окрестила сооружение «акрополь»: по причуде архитектора, вода мирно стекала вниз по укрепленным в стене декоративным ступеням, и где-то среди всего этого великолепия укрылось заведение, в женское отделение которого вход с улицы короля Георга V, в мужское же — с противоположной стороны. Именно этот сортир и подвиг автора на создание панковской баллады:
К чему подъезды и дворы?
На улицах, залитых светом,
Стоят, спокойны и мудры,
Общественные туалеты…
(и так далее, текст предоставляется по требованию).
Много воды утекло с тех пор, как автор, будучи старшего школьного возраста, обнаружил в одной из кабинок явно свежекупленный журнал Penthouse, тут же унес его домой и прилежно изучил. С тех пор автор такой, какой он есть.

♦ Некоторое время назад у оного сортира появилась подаренная городу скульптура лошади, морде которой ни в чем не повинный заграничный скульптор придал выражение — как бы это сказать, чего именно… В общем, ржали иерусалимцы над даром еще долго, после чего и вовсе стали называть скульптуру фаллической лошадью. И точно: несколько телескопическая морда коня как бы намекает нам на то, что над собой учинил Авраам в знак завета со Всевышним, или, по выражению Пушкина, «чем можно верного еврея / от православных отличить». Вот беда, скульптор явно никогда не имел удовольствия лицезреть сей отличительный признак. Иначе не придал бы лошадиной морде столь похабное выражение.

♦ Волею нового иерусалимского мэра, который явно в ладах со стихией воды, в городе не только круглый год бьют немногочисленные фонтаны, но и туалеты в субботу не закрываются. И то сказать, человеческий организм не река Самбатион — с чего бы ему останавливаться в седьмой день? И это решение оказалось как нельзя кстати нынешним летом: не случайно палаточные лагеря возникли в иерусалимских парках — аккурат по соседству с вечно открытыми туалетами. А сортир подле «Машбира» стал жителям палаток, похоже, еще и баней, на тамошнем зеркале появился плакат: «Хочешь принять душ? Звони нам!», две мужских подписи и телефон. Автору это напомнило плакат, появившийся в его местной школе в дни войны в Персидском заливе, когда все ожидали бомбежки Иерусалима: «Жить осталось два дня, а ты все еще девственница? Звони!». После московской гимназии подобные нравы освежали. Кстати, в этой самой гимназии автор единственный раз в жизни слышал кассету, где интеллигентные люди пели о том, что если вам, мол, не случалось «…после двух часов пробежки добежать до туалета, / Значит, вы не испытали в этой жизни ничего». Увы, ни Яндекс, ни Гугл не знают, кто автор и что там было дальше.

♦ А вообще самые красивые сортиры, ну или сортиры «с лицом», автор замечал в итальянских ресторанах — в Израиле, но не только. Древнеримские, что ли, традиции сказываются? Простор, мрамор, красота, цветочки, пусть и искусственные, — такое ощущение, что итальянцы как-то радостно относятся к этой стороне жизни. Отдельно поражала воображение давно закрытая La Casa в квартале Нахалат-Шивъа, где автор пару дней служил официантом. Хотя вот в ныне существующем некошерном кафе «Парадизо» — нечто цинковое и серое, оживляющее воспоминания о пионерском лагере. В кашруте ли дело?

♦ Собственно, fascination автора к оным заведениям проявился в те далекие годы, когда он/а, будучи школьницей, пила с другом пиво местного разлива «Голдстар» в пол-литровых бутылках. Из приютов, которые в далеких 1991-92 годах мог предоставить двум юным потребителям оного мочегонного напитка Иерусалим, запомнилась, например, гостиница Jerusalem Tower, что на улице Гилеля, куда можно было совершенно без спросу пойти на эту тему. Ни охраны, ничего — и вот вы у цели. Кстати, в последующие годы такой фокус уже не проходил — хотя то, что в любую гостиницу можно было, особенно до начала очередной интифады и очередного витка охранной истерии, зайти и посидеть на диванчике, автора, с его советской закалкой, удивляло довольно долго.

♦ Отступив на полшага от текста, как от мольберта, автор поглядел на него и вспомнил фразу, которой пользуются на недавно им обнаруженном ресурсе lurkmore.ru: «В эту статью необходимо добавить как можно больше кошерных фактов и лулзов». Извольте: давеча, в новеньком торговом пассаже под открытым небом, в бывшем старом квартале Мамилла, завелся и туалет (далеко не сразу, кстати; почему-то вспоминается детский анекдот: «Медведь, а у нас в лесу туалет поставили, даже с музыкой»). В общем, унитазы в заведении были прямоугольной, без преувеличения, формы. Видимо, для роботов. Или для squares, как называют здесь на американский манер натуралов. Или – с моралью: будешь слишком много служить демону потребления — квадратиком станешь. Когнитивный диссонанс после пользования чудом дизайнерского искусства оставил далеко позади эффект от супа в квадратной миске.

♦ Иерусалимские заведения вообще доставляют в этом плане: скажем, в японской «Сакуре» вход в туалет отделен, как полагается, японскими ширмами, а отдельные тканевые полотенца для каждого юзера, которые после использования полагается ронять в специальную урну, появились там, кажется, раньше, чем где-либо в городе. Но не Иерусалимом единым: автор, который вообще редко покидает город, съездил недавно в Тель-Авив и в ресторане Herbert Samuel на набережной обнаружил сортир с монструозным лобби, где великанских размеров зеркала были даже не прибиты, а приставлены по косой к стене, а раковины напоминали половинки гигантского кокосового ореха. И даже легкое недомогание после недетского количества поглощенной сырой рыбы не могло испортить впечатление.

♦ Тут некоторые интересуются, как обстоит дело с сортирами, скажем, в главном иерусалимском парке Ган-Сакер (ган – это сад, Сакер – фамилия дарителя, хотя автор давно уже изобрел группу The Gunsuckers, в чем явно был не первым). Парк известен своими шашлыками, футболом, медитативными практиками и укромным уголками для уединения граждан друг с другом — все это немыслимо без соответствующего санитарного сопровождения. Судьба сортиров Ган-Сакера таинственна: к существующим, у которых, видимо, что-то не так с канализацией, привезли в пандан вагончики, мужской и женский, — туда все и ходют. А вот «сортир № 1» страны, у Стены Плача, разочаровывает грязью и общей запущенностью — и то сказать, люди здесь не за этим. Возможно, сказывается сефардское (читай, восточное) отношение к вопросу и вообще чистоте тех помещений, которые как бы ничьи: при уборке некоторые восточные добрые люди льют на улицу тонны помоев, зато внутри все сияет. А общественный туалет — он в особенности ничей.

♦ Еще ряд пластиковых сортиров веселенького желтого цвета украшал площадь близ резиденции премьера, где помимо обычных демонстраций месяцами дневал и ночевал пикет приближающих возвращение домой Гилада Шалита. И прекрасным дождливым днем одну из этих кабинок порывом ветра вынесло на проспект Газы, где она так и лежала на боку некоторое время, объезжаемая вежливыми автолюбителями.

♦ В следующий раз не худо бы поговорить о сортирах в русской еврейской литературе, из которой пока вспоминается феерическая тридцатая глава «Великого русского путешествия» покойного поэта Михаила Генделева, где примерно по той же схеме, по которой в Петушках оказывается Красная площадь, автор бежит с одной целью через Ленинград, Тель-Авив и Париж, где встречает Алексея Хвостенко («Где здесь писсуар? Хвост, а? Хвост?!»), но и этот Вергилий не в силах облегчить его страданий. История счастливо разрешается где-то чуть ли не по ту сторону ливанской границы, а наши похождения по кабинкам с дверцами, в чьих московских собратьях автору частенько случалось даже коленопреклоненно молиться, если приспичит (культовый персонаж 90-х Багира с ним соглашалась: «Правильно, а где еще можно остаться одной?»), закончим постпиграфом из той же 30-й главы:

Чем продолжительней молчанье,
Тем упоительней журчанье!