Путь в евреи не заказан никому из смертных. Среди доступных способов стать евреем наиболее популярными считаются три: 1) родиться евреем сразу; 2) узнать о своих еврейских корнях уже в зрелом возрасте; 3) принять иудаизм. А вот бывшему сотруднику Би-би-си по имени Джулиан Треслав выпал четвертый путь: сын родителей-англичан, никем и никогда не уличенных в еврействе, он осознал свою принадлежность к избранному народу без всяких на то этнических либо религиозных оснований, по наитию, вдруг.
Хотя Джулиан Треслав внешне смахивал на многих голливудских знаменитостей одновременно и всегда был готов — за умеренную плату — закосить на корпоративных вечеринках хоть под Брэда Питта, хоть под Колина Ферта, хоть под иную кинозвезду англосаксонского происхождения (все зависело от размаха вечеринки и степени алкогольного опьянения ее участников), нашему герою сроду не предлагали изображать ни Адама Сэндлера, ни Бена Стиллера, ни Джеффа Голдблюма. Иными словами, даже по внешнему виду коренной британец Джулиан решительно ничем не напоминал еврея. Однако…
«Что нужно Лондону, то рано для Москвы», — замечал Пушкин в позапрошлом веке, еще не подозревая обо всех странностях грядущих русско-британских этнокультурных сближений. Как выяснилось, васисуалии лоханкины с берегов Темзы по степени истовости ничем не уступают русским собратьям. Те и другие могут быть внезапно охвачены визионерским прозрением своей исторической роли, упоены желанием очиститься, возвыситься и обратиться. Тем и другим равно не чужда дерзкая мысль о том, что даже легкий удар по филейной части может пробудить от спячки великую сермяжную правду. И какая, собственно, разница, чем та правда будет обрамлена — бородой лопатой или пейсами колечками?
О да, наш герой безусловно догадывается о том, что его прозрение кому-то покажется попыткой проскользнуть в круг избранных на халяву и без очереди («Евреи выстрадали свое уныние, они накапливали его веками угнетений и несправедливостей, а тут является некий Джулиан Треслав, чтобы, покрутившись немного среди евреев, приобщиться к их душевным мукам»). Но Треслав готов преодолевать трудности, и никто не помешает ему достичь цели — ни «Аль-Каида», ни «Хамас», ни покойный лауреат Нобелевской премии мира Ясир Арафат, ни живой сукин сын Дэвид Ирвинг. Уж если наш герой хочет стать евреем, он станет таким же евреем, как и его ближайшие друзья — кинокритик Либор Шевчик и телеведущий Сэм Финклер.
Парадоксальность ситуации в том, что как раз таки от обоих своих друзей-евреев Джулиан Треслав неуклонно отдаляется: пока его увлекает за собой путеводная звезда Давида, Шевчик с Финклером вовсю движутся в прямо противоположном направлении. То, что вызывает у нашего героя восторг неофита, его друзей, наоборот, раздражает до колик. Внезапно обретенное Треславом еврейство Шевчику с Финклером кажется попыткой крысы-идиотки запрыгнуть на безнадежно тонущий корабль…
Роман Говарда Джейкобсона «Вопрос Финклера» (который только что вышел по-русски в издательстве «Азбука» в переводе Василия Дорогокупли) в минувшем году был удостоен британской премии Букера, чего прозаик — 68-летний мужчина с саркастическим лицом Мефистофеля, автор 11 романов, первый из которых вышел еще в 1983 году, — похоже, сам не ожидал. Ведь оба его предыдущих похода за этой премией (в 2002-м и 2006-м) бесславно заканчивались на стадии лонг-листа: то ли членов жюри не увлекала раз и навсегда избранная писателем тема англо-еврейской рефлексии, то ли социальная сатира не вписывалась в премиальный формат, то ли на конечный выбор беспристрастных литературных судей влияли резкие статьи Джейкобсона в газете Independent, где писатель не боялся идти наперекор леволиберальным стенаниям об угнетении плохими израильтянами хороших палестинцев.
На церемонии награждения автор «Вопроса Финклера» признался, что уже много лет сочиняет речи, которые произнес бы, получая премию: «Я заметил, что год от года они становились все менее и менее вежливыми. Так и подмывало высказать наградившим тебя членам жюри все, что ты о них думаешь, за все те премии, которыми тебя обнесли. Но сегодня я всех прощаю». Спич вполне в манере Джейкобсона, который, отбиваясь от навешенного на него критикой ярлыка «английского Филипа Рота», предпочитает именовать себя «еврейской Джейн Остин».
Комментируя неожиданный для многих выбор жюри-2010, критики уже поспешили запихнуть книгу-победительницу в прокрустово ложе жанра комического романа — что верно лишь отчасти. То есть изначально присущее Джейкобсону чувство юмора сомнений не вызывает — как, впрочем, и английская природа этого юмора («“Если ты думаешь, что я позволю тебе трахнуть меня на первом же свидании, — сказала она, отдаваясь ему на их первом свидании, — то ты жестоко ошибаешься”. Впоследствии она объяснила, что не считает ту их встречу свиданием»). Но автор не комикует, и юмористические блестки важны не сами по себе; они приправляют сатирическую и, главное, фельетонно-публицистическую стихию, принципиально необходимую для авторского замысла.
Джейкобсон скорее злится и негодует, чем иронизирует. Его манеры не галантны. Его орудие — скальпель, а объект его внимания — нарывы на теле британского общества. И нарывы эти, по убеждению автора, надлежит вскрывать побыстрее. Желательно без наркоза.
Приводя печальную статистику уличных хулиганств с антисемитской подкладкой, писатель все же больше озабочен иными случаями юдофобии по-английски: здесь это, по преимуществу, явление не столько улично-погромное, сколько «бумажное» (газетное, книжное). Лупить по мозгам гораздо эффективней, чем по почкам. Если человек лишен ориентиров, его нетрудно заморочить, утопить правду в потоках темной белиберды о разоблачениях еврейского заговора, «о еврейском следе в организации терактов 9/11; о евреях, намеренно банкротящих банки; о евреях, затопивших мир порнографией; о евреях, тайно торгующих человеческими органами, и о евреях, сфальсифицировавших собственный Холокост».
Романист не скрывает презрения к британским интеллектуалам, которые старательно как бы не замечают эту умственную бесовщину, но вдвойне презрителен к тем из них, кто при этом оказывается вдобавок его соплеменником. Джулиан Треслав ценен для сюжета романа не только сам по себе. Его поэтапное восхождение к еврейству, его мучительные размышления о судьбе народа, в который он влился, и о тех страданиях, которые он претерпит на своем пути (а логика событий в финале приведет героя на больничную койку), — все это по контрасту оттеняет капитулянтство двух его друзей-евреев, которые оба — каждый по-своему — стараются убежать от себя истинных.
Эмигрант Шевчик, отгорев на кострах политборьбы, на склоне лет хочет побыть среднестатистическим британцем — чопорным, вялым и равнодушным. Потому-то он, слегка поколебавшись, отказывает в помощи старинной приятельнице, чей внук потерял зрение после нападения уличного антисемита. Финклер же, наоборот, деятелен, но активность его специфическая: учрежденный им клуб «СТЫДящиеся евреи» создан для того, чтобы отмежеваться от Государства Израиль и оказать моральную поддержку угнетенным арабам.
На тех страницах, которые посвящены «СТЫДящимся евреям», сатира Джейкобсона становится особенно хлесткой и ядовитой. Вот персонаж по имени Элвин Поляков, который ищет доказательства «прямой связи между еврейским ритуалом обрезания и зверствами сионистской военщины. Беспомощные еврейские младенцы и безоружные палестинцы — невинную кровь и тех и других проливают евреи, не испытывая ни малейших угрызений совести». А вот портрет другого завсегдатая клуба, Мертона Кугле: «Он уже давно бойкотировал Израиль частным порядком, исследуя все товары в своем супермаркете на предмет их израильского происхождения и заявляя протест руководству при обнаружении подозрительной баночки или пакета. В поисках “расистской продукции” — по его догадке, чаще всего скрываемой на самых нижних полках и в самых темных углах — Мертон Кугле надорвал поясницу и едва не ослеп».
Джейкобсон безжалостен; он плюет на «взвешенность», избегает полутонов, не желает быть снисходительным и бьет наотмашь. Читателю явлено средоточие редкостных придурков, бледной немочи и моральных уродов:
«Регулярно посещали собрания только научные работники, не имевшие других занятий, писатели вроде Кугле, не написавшие ничего достойного опубликования, плывущие по течению аналитики и горе-комментаторы, один самопровозглашенный директор существующего только на бумаге института да парочка полусветских раввинов с подозрительно бегающими глазками».
Умнику Финклеру не слишком уютно в таком обществе, но куда теперь деваться? Он сделал свой выбор и заслужил именно этот круг общения…
Российскому читателю старшего поколения наверняка бросится в глаза трагикомическая рифма, едва ли замеченная Джейкобсоном: паноптикум «СТЫДящихся евреев» (не такая уж, кстати говоря, выдумка) трогательно напоминает об общественном образовании советского образца — пресловутом АКСО, Антисионистском комитете советской общественности, рожденном андроповской пропагандой для идеологической борьбы с Израилем. Другое дело, что «труппа дрессированных евреев генерала Драгунского» (фольклор той поры) формировалась строго по партийной разнарядке, спущенной сверху, и распалась сразу после кончины агитпропа. Что же касается разнообразных европейских «СТЫДящихся», то в их ряды вступают добровольно — не по службе, а исключительно по душевной склонности.
Что ж, за последние десятилетия человечество сильно продвинулось в смысле техники — обзавелось персональными компьютерами, Интернетом, мобильной связью. Но едва ли при этом поумнело.
