Михаил Левитин – режиссер, руководитель московского театра «Эрмитаж», постановщик первых в России спектаклей по творчеству обэриутов и Юрия Олеши. Но не только — Михаил Левитин еще и писатель. Его книга «Еврейский бог в Париже» недавно вышла в новом издании в серии «Проза еврейской жизни».
«Я хочу написать книгу, легкую, как моя жизнь, и посвятить ее тем, кто не умеет жить легко», — говорит автор. В книге две повести — «Еврейский бог в Париже» и «Чешский студент» и пьеса «Анатомический театр инженера Евно Азефа».
В повести «Еврейский бог в Париже» советская семья — мать, отец и двое детей — чудом вырвалась за границу. На самолет денег нет, и они едут в Париж на поезде, так даже интереснее. Они едут спасать семью — любовь, кажется, еще жива, но отношения испорчены после открывшейся измены мужа. Париж, город влюбленных — единственная надежда.
Но все оказывается непросто. Муж и отец хочет вернуть былое счастье, не понимая, что он же его и разрушил, и не желает признавать предательства по отношению к любимой женщине. Она же не готова идти навстречу неверному супругу, держится подчеркнуто холодно, принимает в штыки все романтические порывы мужа. И тогда герой приводит под окна любимой уличного музыканта, настоящего гения. Он уверен, что музыка способна растопить сердце жены и порадовать детей, измученных родительской ссорой.
Окно открывают не сразу, наверное, она спросила — зачем? Но потом все-таки открывают, и на подоконник забираются дети, она же мелькнет только один раз — выговорить им, чтобы не разгуливались — свалятся, и я чувствую себя виноватым, что подвергаю их жизнь опасности. Она даже не взглянула на нас, а Шинкиле играет, все на мосту аплодируют, он хорошо играет, и остается надежда, что она все же слышит его в глубине квартиры. Детей же все время теребит, они отворачиваются, чтобы ей ответить, или зовут подойти — взглянуть, как смешно подпрыгивает Шинкиле во время игры, но слушать она им не дает, окно закрывается раньше, чем Шинкиле доиграет, и дослушиваю его я и те, кто на мосту.
<…>
Это я позже узнал, что она сказала.
— Подозрительный тип, — сказала она.
И так во всем. Неумение прощать оборачивается встречным предательством и мужа, и самой любви. Самыми преданными — в обоих смыслах — оказываются дети. Подавленные, напуганные, они вынуждены быть посредниками между родителями. И если двенадцатилетняя дочь еще может спрятаться за подростковой бравадой, то семилетний сын оказывается совсем беззащитным. Маленький мальчик вынужден быть взрослым, понимающим и очень несчастным.
Мне некого было грузить, остановиться я не мог и продолжал грузить эту маленькую чуткую душу.
— Ты ей скажи, что она не права, — снова начал я. — Нельзя так в Париже мучить друг друга.
Он остановился:
— Если ты взял меня с собой, чтобы говорить о маме, я уйду.
— Прости.
— Я и так все время думаю о вас. У меня голова болит. Тебе что, плохо со мной?
Единственное светлое впечатление от поездки – встреча с тем самым Шинкеле, флейтистом из Израиля, игравшим на парижских улицах.
Почти тот же сюжет получает развитие в другой повести – «Чешский студент». Те же советские годы, та же Франция, и некогда счастливая пара отправляется в город влюбленных спасать свой брак. Только ребенок у них всего один, мальчик. И в этой повести главным героем оказывается именно он, а не запутавшиеся в своих чувствах родители.
Пока известный театральный художник и его красавица-жена любили друг друга, смешной толстый малыш был им не очень-то нужен: «Они говорили, что особенно любят его за то, что не помешал им быть молодыми». Любовь проявлялась в том, что младенец, не способный воспрепятствовать отправке в детсад на пятидневку, даже в выходные безропотно сидел с няней, а не с родителями.
Когда отношения богемной пары начали разваливаться, взрослым стало и вовсе не до ребенка. Он остался во Франции, в курортном городке, у хозяйки гостиницы еврейки Доры, которая полюбила малыша и стала ему почти матерью. Внешне жизнь главного героя сложилась очень удачно и, кажется, он совсем не переживает из-за предательства родителей. В письмах и во время редких встреч они цинично объясняют это предательство особенной, недоступной простым смертным любовью к сыну.
На самом деле травма глубока и оттого совершенно вытеснена. Герой сам не понимает, почему не способен привязаться ни к кому и ни к чему и, как перекати-поле, кочует по всей земле: Франция, Чехия, Америка, Израиль… Только в письме другу-поэту горько замечает:
«…стихи не понравились, о родителях, пусть даже любимых, надо писать резко, хотя, возможно, стихи теплые, потому что автору посчастливилось пережить своих родителей».
Есть в этой повести и свой Шинкеле – музыкант, чье искусство переворачивает мировоззрение героя. Это чешский студент Франтишек, мистическая, почти гофмановская фигура. Франтишек имеет странную власть над временем, он «вечный студент» в прямом смысле – при первой встрече он старше главного героя, подростка, в последнюю – моложе его же, тридцатилетнего.
Последняя встреча происходит в Израиле. Сын родного отца-еврея и приемной матери Доры, на Святой земле герой находит себя и подлинную родину. Бывший скиталец и либертин, между делом успевший попробовать «брак втроем» и сняться в порно, он превращается в хасида, искренне верующего и наконец-то счастливого.
Между двумя повестями в книге Михаила Левитина «Еврейский бог в Париже» — пьеса «Анатомический театр инженера Евно Азефа». И здесь речь идет о границах предательства.
Евно Азеф — известный исторический персонаж, эсер-провокатор, организовывал террористические акты против царского режима и одновременно сдавал своих товарищей охранке. В пьесе Михаила Левитина он выведен абсолютным негодяем, предающим не из-за денег, а из любви к игре. Предательство – наркотик, и попробовав его однажды, остановиться невозможно: «… психика меняется, один раз донес, другой, психика меняется, больше жить без этого не можешь. На себя самого донести хочется».
Но еще страшнее, чем Азеф, его «благородные», романтично настроенные товарищи-эсеры. Их предают почти в открытую, а они не желают этого замечать, потому что планы Азефа дают выход их кровавым инстинктам.
...Азеф стоял рядом с нами, когда мы строили бомбы. Он учил нас их строить, он учил нас терпеть и ждать, ждать той минуты, когда начинает сосать под ложечкой, нервы не выдерживают, и ты уже ничего не видишь, кроме ужаса предстоящего, когда ты из человека станешь убийцей, вот ты сейчас бросишь бомбу в такого же, как ты, смертного, не в сановника, которому вынесла приговор партия, а в человека, которого разорвет на куски, и если тебе не повезет умереть вместе с ним, то ты останешься стоять как вкопанный над клочьями окровавленного человеческого тела, но тут всегда появлялся Азеф и своим спокойствием возвращал смысл всему предприятию, ты вспоминал — кто ты и зачем, и бросал бомбу, и окровавленные тела больше не внушали тебе ужас, потому что это были не просто человеческие тела, а результат твоей работы, жалость исчезала, сострадание, ты мог гордиться собой.
Ни в театральной, ни в литературной деятельности Михаила Левитина еврейская тема не главная, даже в книге «Еврейской бог в Париже» она только проходит вторым голосом во всех трех историях. Но о себе Михаил Левитин говорит:
Сейчас я очень занят Торой, Талмудом… Я сейчас очень еврей. <…> Мне очень нравится быть евреем… Художник, считай, изгой. Художник – изгой, и еврей – изгой… Они все обижаются, художники, а я, как еврей, не имею права обижаться на изгойство, оно мне – как щит, как клеймо, как знак мой…
Оттого, вероятно, в книге «Еврейский бог в Париже» взгляд еврея и взгляд художника совпадают: на самые яркие и болезненные моменты человеческого существования – любовь, предательство, отверженность и обретение чувства родины – Михаил Левитин смотрит одновременно со стороны и изнутри самой жизни.
Другие книги серии "Проза еврейской жизни":
Мириам Бодуэн. «Хадасса»
Меир Шалев. «В доме своем в пустыне...»
Исроэл-Иешуа Зингер. «Семья Карновских»
Чейсовская коллекция:
Джеймс Кугел. В доме Потифара. Библейский текст и его перевоплощение
Дэвид Г. Роскис. "Мост желания. Утраченное искусство идишского рассказа"
Упомянутые книги
