Хотя не принято распределять книги, входящие в Библию, по рангам – более высокому или менее, внутренне мы делим их на главнейшие и на уступающие им по значению. Книга Иова стоит особняком: в одном ряду с самыми важными выясняющими отношения между человеком и Б-гом — и при этом рассматривая случай личности, стоящей вне библейской истории, как бы частный. Иов не еврей, он один из потомков Авраама от наложниц, отправленных на восток, в данном случае «в землю Уц», не то примыкающую к Идумее и Аравии, не то между Египтом и Иудеей. Исключительность Книги Иова еще и в том, что у нее есть свое место, и первостепенное, в мировой культуре вне связи со статусом священного текста. Имя Иова стало нарицательным: страдалец, подвергаемый испытаниям, которые несоразмерны человеческим силам, тем не менее принимающий их со смирением, превосходящим человеческие возможности, и в конце все-таки разрешающий себе в отчаянии обвинить Б-га в неправосудии.
Первая половина этой тонко прописанной вещи угнетающая. В Библии рассказ о катастрофических бедах, обрушившихся на несчастного, занимает две главки из 42, составляющих книгу. У Рота мы, как в месиве осенних проселочных дорог, все глубже увязаем в непроходимом и неизбывном потоке страданий и страхов. Не оставляющих сомнений, что они — до конца дней, что они — каждодневный быт. Отец, мать, трое сыновей, младший олигофрен и калека от рождения, дочь. Отец не ропщет, он набожный еврей, он вычитывает все будние, субботние, праздничные молитвы, не пропуская ни одной. Его заработок — копейки, его удел — крайняя бедность, инвалид-сын просто растет, вегетативно, жена быстро стареет, из их отношений уходит жизнь, взрослеющие сыновья — источник постоянных тревог. Но у него есть Б-г. Рядом с Ним — или лучше сказать: под Ним — все остальное вторично и, как ни изматывающе, но в конце концов терпимо.
Мать деятельна. Она предпринимает шаги, от которых можно бы ждать улучшений в состоянии больного ребенка, она постоянно занята им, разговаривает, возится с ним. Единственное слово, которое он научается говорить, — мама. Она ухитряется скопить толику денег, пусть ничтожную. Ей доверяет, с ней одной делится, советуется подрастающая, захваченная страстями дочь. Мать верующая — я бы сказал, более остро, чем муж. Но вера в ней смешана с так называемым здравым смыслом, с ее непосредственными реакциями. Она не такая, как жена Иова библейского, говорящая ему: похули Б-га, и умри. Б-г для нее — Б-г, Его воля не обсуждается. Но раввин с репутацией ясновидца, в ее понятии, немногим Ему уступает. Она не скрывает своего скепсиса по отношению к мужу, который только и знает, что молиться, своего недовольства им.
Здесь встает главный вопрос не только отдельных судеб, а самого бытия. Каковы должны быть несчастья, мучения, испытания, чтобы человек не мог не сказать: мои страдания нестерпимы, погибни день, в который я родился? Какая капля последняя? При чтении Книги Иова этого вопроса не возникает, нет ни одного наказания, которое бы не поразило его. При чтении «Иова» Рота задаться таким вопросом естественно. Пространство страны Уц, в которое вынесен библейский Иов, земное, но также и символическое. Сакральные семерка его сыновей и тройка дочерей, круглые числа тысяч голов его скота — знаки, пришедшие из священных эпосов. Читатель же Рота находится в одной системе координат с героем романа и потому не может применить к нему требования, которых не применяет к себе. Он, читатель, не знает, правилен или неверен поступок литературного персонажа, ему понятна ситуация, в которой тот находится, и понятна его неуверенность в том, нужный ли сделан выбор.
Тем более, что, по условиям решаемой задачи, выбор не может быть безупречен: как ни поступи, потерь не избежать, это жизнь, читателю этого объяснять не надо. Выбор в романе сделан, и при всем смятении и боли, которые не отпускают действующих лиц, дела их понемногу идут на лад. В этой точке судьба наносит один за другим сокрушительные удары. Главный герой не выдерживает. Он отказывается от Б-га, который так жесток. Богохульствует, перестает молиться. Писатель следует первообразцу: к страдальцу приходят друзья, начинают утешать, упрекать, объяснять — обоснованно, доказательно, умно. Как и в первообразце, помочь это не может.
С этих пор он меняет свою жизнь — он в ней не участвует, просто перемещается во времени, не различая дней. Не читает Тору, питается подаянием, живет в чужой каморке из милости. Дает помыкать собою, даже находит в этом удовлетворение. История ветхозаветного Иова кончается ослепительным торжеством справедливого воздаяния не только по высшему счету, а уже и по земному: за все муки Б-г вознаграждает его новой семьей, детьми, богатством. Сказочный финал! Волшебным образом завершается и судьба героя романа, который как бы умер при жизни. Он возмущался беспощадностью Б-га, но Тот оставался живым для него. Именно таких отмечает Б-г своим особым вниманием. Ощущение притчи исходило от книги на продолжении всего повествования, так что в конце, когда наши чувства так утешены, ублаготворены счастливой развязкой, они не протестуют против некоторого отступления от реализма.
Все так. Закрываешь книгу, и вдруг сквознячок грусти прохватывает мысли. В этих местах, где развивается действие романа, в западных областях Российской империи, да и по всей России, религия словно бы исходит из того, что верующий — несчастен. Все равно, русское православие или иудаизм евреев. Кто кого выбирает: люди религию или она людей? Да, вера подает утешение, и радость богообщения, и соборность. Но грустно.
