Лет за 10-20 до описываемых событий не так чтобы близко, да и не так чтобы далеко продребезжала довольно красивая рессорная небольшая бричка, направляясь в город NN. Хозяин брички рассеянно задумался: «Батюшки мои, сколько вас здесь напичкано! что вы, сердечные мои, поделывали на веку своем? как перебивались?» — да и оставил эти никчемные сентиментальности. Вот тут их и подхватила Белла Либерман, наполнив горестью и страданием.
«Какой же еврей не любит быстрой езды, если уносит его подвода по лесам, по полям, по болотам, по вековечной дороге от унижений, обид, предначертанности того, что будет завтра, послезавтра и так до конца жизни, уносит от мест человеческой скученности и избывания в места таинственные, незнакомые и, как бы зловеще ни рисовали их, хоть бы по неизвестности своей привлекательные?»
Очищение — сквозная тема романа. Когда праведный цадик совершает Ташлих, смывает грехи народа в реке, — лавочник бежит к реке, чтобы выловить грехи, взять на себя. Но каждому персонажу достаются свои страдания. И главный герой, Ицик Ерманович, понужден идти, битый и оплеванный, сквозь строй унижений к воде, дабы своей жертвой впитать и забрать неиссякаемое горе своего народа.
Исторической канвой служат изуверские обычаи института кантонистов, введенного царем Николаем I и просуществовавшего до 1856 года. Мальчиков с 12 лет по повинности забирали в низшие военные школы кантонистов, причем в сроке 25-летней военной службы годы школы не учитывались. С 1827 года по указу стали брать и евреев, и чудовищные слухи поползли от дома к дому. Появились ловцы, ворующие детей для сдачи в рекруты, врачи переучились на членовредителей, люди позажиточнее изыскивали средства вместо своего чада отдать соседское. Если сына забирали на службу, надежды его увидеть не было никакой. Поступки самих кантонистов не влияли на эту безысходность. В романе и выкрест, и сохранивший отцовскую веру утрачивают родителей.
Горе тому семейству, где мальчика украли в кантонисты. Если он и доберется живым до места назначения, шагая в одной колодке с каторжанами, если и выживет в побоях и непосильном труде, все равно мало надежды, что не выкрестят его и не женят по жребию на преступнице или авантюристке.
Еврейский фольклор тех лет несет в себе память о героизме кантонистов, об ужасах их жизни, о ненависти к соучастникам. Белла Либерман цитирует роман Герцена «Былое и думы», где автора шокирует судьба этапируемых кантонистов, а аннотация к изданию отмечает, что эта тема вообще нетрадиционна для русской литературы. Это не совсем верно. В «Еврейской энциклопедии» приводится список сочинений Н. Лескова, В. Никитина, Г. Богрова, П. Левинсона, С. Григорьева, Н. Лещинского и других авторов, постигающих трагедию евреев-кантонистов.
Смысловые же корни Беллы Либерман происходят и из родного украинского местечка, и из связи с молдавско-еврейским писателем Ихилом Шрайбаном, и из новой жизни в Кёльне.
«Рассказ — это единственное, что нам осталось от еврейской истории. Не нужно уповать на его точность — скорее, на силу преобразования, которую находит в нем освобожденный дух. Тем не менее, любопытный читатель в старинных хрониках, воспоминаниях, исследованиях может найти и Староконстантинов [местечко, где начинается действие — М.С.], и героев…»
Роман так и выстроен. Не ожидайте летописной въедливости в перечислении исторических событий. Они скорее впитаны автором, введены в текст и растворены в чувствах. Уловить, где эпизод, приключившийся с реальным персонажем, а где художественная реконструкция, не представляется возможным. Но автор так прочувствовала жизнь местечек, так сжилась с героями, что и не принципиально, где приукрашенный вымысел, а где изначальное горе. Мифологическое сознание человека, передающего историю, услышанную от соседа, от внучатой племянницы свекрови двоюродного брата, от проезжего человека, перерабатывает, приукрашивает попутными виньетками, добавляет веточку сирени, сравнивает свои неурядицы и заговаривает слушателя, через неразбериху случаев и лиц передавая всю суть отчаянного события в российской истории.
На страницах встречаются все типажи — и мудрый лавочник, и безоглядно верующая мать, и попавший в западню еврейского местечка мелкий чиновник, истязатели и истязуемые. Каждому из них — где ярче, где завуалированней — найдется соответствие: Рахиль, Азазел, Лилит, Пророк, Отступник, Праведник… И каждый несчастен, и все впряжены в одну бричку, что мчится по России без остановки и без оглядки.
Еще:
Еврейский портрет в польском интерьере
Еще раз о евреях и православии
В поисках утраченного штетла
