Для журналиста Марии Дубновой книга «В тени старой шелковицы» — первая. Формально это настоящий роман со всеми его очевидными приметами (эпический замах и образная система, диалоги и метафоры, описания и четко прочерченная фабула). Но в то же время это несомненный non-fiction, беллетризация реальных записок бабушки автора. Голда, ставшая Ольгой, почти бесстрастно, с прилежанием летописца, фиксирует многочисленные горести и редкие радости, выпавшие на долю их семьи. «Здесь нет вымышленных фамилий и имен, — говорится в предисловии, — это подлинная история конкретной семьи, где нет ни придуманных поворотов сюжета, ни литературных персонажей. Все детали — из бабушкиной тетрадки с биографиями и ее живых воспоминаний, которые мы слушали очень внимательно; из рассказов других стариков, которых я мучила с диктофоном в руках и просила вспоминать о своем детстве или юности».

Вот первые десятилетия ХХ века: едва-едва налаженный быт летит в тартарары, разорванный в клочки социальными катаклизмами. Вот Гражданская война, картинка с натуры: налет григорьевцев — пограбили всласть, но не убили, повезло. Вот погромы в городке Александрия: вошли деникинцы «и сразу отправились по домам и квартирам — грабить жидов». Тиф, вши, смерть маленького Семы, помешательство его матери, мучительная бедность, тяжкий труд, скитания, неуют. Вот двадцатые годы: «Подступал голод. Экономили на всем: ели пшенный суп на воде, добавляя чуть капусты, для витаминов детям давали по полчашки клюквенного киселя». Недолгий нэп, глоток ворованного воздуха, потом закручивание до упора гаек — и опять жизнь-борьба и каждый день как последний. Выживем? Сгинем? Прорвемся? Непрерывная схватка героев с невзгодами кажется многолетней робинзонадой; всякая, даже скромная, победа тепла над холодом и любви над смертью — уже сама по себе праздник…

Книга открывается посвящением отцу Марии Дубновой, Борису Соломоновичу Хоцу, а завершается пятидесятистраничным приложением — подборкой писем деда, умершего в 1952 году на одном из тысячи островов Архипелага ГУЛАГ, в колонии города Боброва Воронежской области. Название финального раздела книги («Бумажный солдат Соломон Хоц») отсылает нас не только к известной песне Булата Окуджавы, но и к одному из значений слова «бумага» — документ. Живые слова из писем Соломона Хоца обращены к родным, но где-то рядом витают иные, казенные слова. Там тоже буква тянется за буквой, строчка за строчкой, множится число бумаг — обращений, апелляций, — и все в пустоту. Молох сталинского кривосудия пережевывает страницы и остается слепоглухонемым.

Уже на 37-й странице читателю становится известно о судьбе мужа бабушки Голды: арест, приговор, этап, болезнь, смерть. Этот взгляд из будущего наполняет нас, невольно всеведущих, печалью. Герой пока бодр, чадолюбив, деятелен, он работает не покладая рук и двумя ногами стоит на земле, но он уже отмечен печатью смерти. Нам, из туманного далека, виден краешек разомкнувшейся бездны, промельк тьмы в конце туннеля. Много знания — много печали, однако и незнание едва ли способно принести радость. Недостаток информации не превратит пессимиста в оптимиста. Напротив, попытка отгородиться от мрачных событий прошлого обычно приводит лишь к тому, что оно возвращается, пусть и в ином обличье. В школе жизни мы уже такое проходили, урок усвоен, точки над i расставлены…

Горькая книга Марии Дубновой напоминает о том, что история чуть ли не каждого еврейского семейства в России — по крайней мере на две трети мартиролог. Шелковица, упомянутая в названии, становится символом. Кажется, не сыщешь ни одного генеалогического древа, у которого бы тут не были оголены, изломаны, обрублены и сожжены множество некогда живых ветвей. И если этим деревьям все же удавалось выстоять, не упасть, не засохнуть на корню и даже плодоносить, то вовсе не благодаря жизненным обстоятельствам, а, на­оборот, вопреки им.