Усталость Мененхетета I понятна: он прожил четыре жизни, и первая из них пришлась на самое долгое и славное правление фараона Рамсеса II, чьи деяния навечно запечатлены в рельефах храма в Абу-Симбел, что на границе с Нубией. Те, кто видел изображения битвы при Кадеше на стенах этого храма, высеченного в скальном массиве три с лишним тысячелетия назад, ничуть не удивятся масштабу писательского замысла. Мейлеру надо было только внимательно рассмотреть рельефы: вот хеттских шпионов жестоко пытают, чтобы те выдали, где их армия; вот солдаты фараона бегут в испуге, побросав обозы, а вот зримое доказательство триумфа — гора из отрезанных рук, по числу которых можно судить о потерях врага. И здесь же, среди разновеликих фигур — фигура колесничего, того самого Мененхетета-рассказчика.
Искушение персонажем, перед которым мало кто из писателей устоит, — прекрасная, в прозрачной одежде и с нежными руками Нефертари, настолько любимая фараоном, что Рамсес II построил в ее честь храм. Счастливое супружество, однако, не помешало ему заключить брачный контракт с дочерью короля хеттов, чему также свидетельство на фасаде. Мейлеру оставалось только придумать слова. Собрав увиденные фигурки, как ушебти, заставить служить своему замыслу. Он наделил их плотью, кровью, дыханием, спермой - словом, вдохнул в них жизнь, не давая читателю забыть, что они мертвы. Пожалуй, эту двойственность в древней религии Египта постичь труднее всего, однако Норман Мейлер минует препятствие легко, словно бестелесный двойник умершего — толстую стену пирамиды Хуфу.
Именно так и начинается роман, и первая книга — «Книга умершего». Семь сущностей человека покидают его тело после смерти; одна из них, Ка, должна совершить путешествие в Царство Мертвых, дабы в финале решилась человеческая загробная судьба. По Мейлеру, Ка, хотя и рождается из смерти, то есть из конца, все равно себя осознает, ибо Ка — двойник, а «двойник, как зеркало, не имеет памяти». Это необходимо объяснить подробнее: не будь этого бестелесного проводника, мы так и не вступили бы в погребальные камеры романа. Уверенно проведя нас по улицам Города Мертвых в начале, Ка попадает в усыпальницу и (здесь будет правильнее передать ощущения Ка его собственными словами), «сразу же почувствовал своей кожей — точно по моей голове провели ногтем. Казалось, будто мои подошвы царапал кошачий язык. Они зудели. Меня испугало ощущение непорядка и зловония».
Обычное дело — воры. Но только древний египтянин мог верно оценить масштабы катастрофы. Разорение усыпальницы было равносильно утрате загробного покоя — достаточно покалечить мумию, чтобы испортить человеку вечную жизнь. В этом смысле египтяне были очень уязвимы. Недаром Ка, исследуя гниющую ногу мумии, «внезапно почувствовал порез на пятке собственной ноги». Поскольку любители поглазеть на мумии редко заглядывают в усыпальницы, здесь будет уместно привести следующий отрывок:
«Они промыли окровавленную полость пальмовым вином и предоставили воспоминания о моей плоти брожению. Они набивали внутрь специи, перцы и редкие шалфеи, растущие на известняковых почвах Запада; затем наступил черед листьев тимьяна и пчелиного меда, собранного с тимьяна; апельсиновое масло втирали в полость груди, а масло лимона бальзамировало внутренность таза, освобождая его от стойкого запаха кишок».
Однако все эти предосторожности пошли прахом из-за воров, среди которых, как выяснится позже, был и один из обитателей этой усыпальницы — колесничий Мененхетет. Из-за жадности матери умершего — еще одна лукавая подробность, помогающая протащить читателя в узкий лаз — в одной погребальной камере хранятся две мумии, юноши Мени (полное имя — Мененхетет II), и его прадеда, Мененхетета I. Именно благодаря скупости этой женщины, прекрасной и чувственной, как царица Нефертари, два родственных Ка начинают свое долгое, в семьсот страниц, путешествие в прошлое — оно, по-видимому, и оказывается страшным Херет-Нечером, с крокодилами и змеями, кипящей водой и черными безднами, — Херет-Невером, который необходимо преодолеть в загробном плавании.
Но прежде, чем сесть в лодку, надо хорошенько изучить повадки богов, с которыми предстоит встретиться, и вторую книгу Мейлер посвящает именно им. Это единственная книга, не связанная напрямую с сюжетом, но в ней уже есть всё: все линии, все пунктиры, победы и унижения, кровосмешения, расчленения и даже запахи — например, зловоние «погубленного тростника», уличившего бога Сета во лжи.
Именно так и стоит описывать древнеегипетскую реальность: через погружение в благовонные ароматы смолы елея, оникса, ладана, камеди, мирры, шафрана с фруктовой кожурой, что услаждали ноздри богов и фараонов, а также во «все те потаенные запахи плоти», какие только читатель способен обонять. И любопытно, что самые тонкие, драгоценные ароматы дарят растения, удобренные божественными испражнениями фараона. Вообще тема рождения прекрасного из грязи очень занимает Мейлера, и самая масштабная аллегория в романе — это, конечно же, описание Нила.
«Ветер поднялся вверх по реке из Дельты, миновал Мемфис и пришел к нам. По грязной зелени Нила, что походила на густеющий на огне суп, пошла рябь, и мы говорили, что это крокодил, такой же длинный, как сама река, шевелится внизу. Его шкуры не было видно, но поверхность воды пришла в движение. И все, что умерло в этой сухой жаре, лежало в пене наверху. На наших глазах река начинала гноиться».
Так или иначе, практически каждая страница этой книги обладает запахом — иногда благовонным, а иногда — невыносимым. Мейлер остается Мейлером, и в глубины египетской истории мы иногда попадаем через задний проход, а в тайные мысли героев — вместе с извергнутым семенем. Прадед, таким образом, воссоединяется с правнуком (он же сын) — обстоятельство для египетской мифологии вполне обыкновенное. Правда, писатель с помощью одного персонажа (проходного, но для значительности отмеченного еврейством) идет еще дальше — соединяет начало и конец, вырисовывая бесконечность круга. Мужчина может создать себя заново, если вместе с его семенем в женщину уходит и его жизнь, то есть в это мгновение мужчина умирает. Именно поэтому Мененхетет I проживает свои сто восемьдесят лет. Соединяются любовь и насилие — то, что интересует Нормана Мейлера более всего. Любопытно, что и два других, тоже очень важных знания, Мененхетет I получает от еврея и еврейки — науку «долгого пребывания в пещере женской плоти», которая, разумеется, открыла ему «еще одну дорогу в Страну Мертвых», и понимание возможностей языка. Потому что слово, знак — это еще один ключ к чужим мыслям и чувствам. Мейлер живо интересовался магией, а магия слова — самая древняя. Благодаря ей герои романа временами соскальзывают в потоки сознания друг друга, и описываемые события мы видим отчасти сквозь дрему шестилетнего ребенка — отчетливо и достоверно.
Утомительно слушать одного рассказчика, даже празднуя День Свиньи, когда можно не только вкушать, но и произносить запретное. Вообще-то Мейлер с самого начала пользуется этим правом, рисуя сцены сакральные и непристойные, что порою одно и то же. Каждое слово романа — о чем бы ни шла речь, о битве, путешествии или обращении к богам, — каждое слово наполнено невероятной, предельной чувственностью.
«На крыльях таких мыслей, пребывая глубоко в ней, близко к тем небесам, где Нут встречается с Гебом, там, в продолжение всех тех часов, что я купался в ее водах, когда ярость неродившегося ребенка была направлена против меня, я размышлял о всех этих свойствах языка и тосковал, мечтая увидеть наш Нил».
Поэтому «Вечера в древности» никак нельзя рекомендовать в качестве внеклассного чтения по истории древнего мира.
С другой стороны, магия Мейлера такова, что его описания Египта времен Нового Царства так же убедительны, как выдолбленные на камне рельефы в Абу-Симбел, а конструкция всего романа продумана по-египетски рационально, остроумно и прямолинейно. Важно даже обозначение глав не цифрами, а словами (один, два), и количество глав в каждой книге. Однако погружение в настолько инакую реальность не требует от читателя особых усилий. Взять хотя бы усыпальницу — предмет, современному человеку неприятный. Египтологи обычно ограничиваются перечислением предметов — мол, проникнуть в тайну древней смерти обычному человеку невозможно; а Мейлер обживает гробницу с детской непосредственностью.
И уже через несколько страниц становится понятно, зачем на саркофаг наносили буквы и знаки, а на стены гробницы — изображения еды. Да, глядя на нарисованного гуся или фиги, легко насытиться, вдохнуть аромат лотоса от каменного лепестка. Именно так поступают боги, а в Египте уже в Среднем Царстве каждый умерший становился Осирисом.
Конечно, очевидны и мелкие писательские хитрости: хеттская жена Рамсеса II, нежная Маатхонефрура, храпит в объятиях божественного супруга, а маленькие царевны, то есть наложницы фараона, заигрывают с евнухами, пьют пиво и сплетничают в Уединенных Садах, куда герой поставлен управляющим. Да и сам Мененхетет, о котором говорили, будто он ел помет летучих мышей, не все свои жизни прожил с достоинством — о трех из них он рассказывает неохотно. Правда, за долгую ночь, когда Рамсес II успел войти в славу и состариться, Великий жрец порядком устал. Его усталость, пожалуй, разделит и читатель: 700 страниц текста, в котором, как в водах Нила, водится абсолютно все, что когда-либо рождалось и умирало, чтобы снова родиться, — от такого не уставал только Осирис. И, безусловно, Норман Мейлер. Комментировать «Вечера в древности» с обычных литературоведческих позиций нельзя. Весь текст романа пронизан магией, и изъятая из него фраза, подобно снабженному табличкой артефакту, теряет часть своей силы и красоты. Но для того, чтобы войти в роман, требуется некая храбрость, ибо уже в первых строчках читатель невольно произносит заклинание:
«Я пребываю во власти обрывочных мыслей и яростных сил. Я не знаю, кто я. Ни того, кем я был».
Еще о Нормане Мейлере:
Умер хороший писатель — Норман Мейлер
