Почти все романы немецкого писателя Юрека Бекера автобиографичны, и первый, написанный в 1969 году «Яков-лжец», – не исключение. Автор родился в польском городе Лодзь приблизительно в 1937 году – потому «приблизительно», что отец Юрека, спасая сына от депортации, прибавил ему несколько лет. Потом был концентрационный лагерь Равенсбрюк, потом Заксенхаузен, разлука с отцом, смерть матери. Во время действия романа самому Юреку Бекеру могло быть семь-восемь лет. Примерно столько же, сколько девочке Лине, которую главный герой романа Яков кормит и опекает. Двумя годами ранее, в начале осени, отец Лины поверх рубашки надел пиджак, забыв, что на пиджаке нет желтой звезды. Когда его вместе с женой уводили из дома, девочка Лина, нарушив обещание не выходить на улицу, играла во дворе – ее спасла родительская молитва, и Лина осталась одна в гетто. Здесь Юрек Бекер предупреждает об условности происходящего, о возможном несовпадении вымысла с реальностью.
Свидетелей этой сцены не было, но, вероятно, все происходило именно так. Лина осторожно балансировала, держа равновесие руками, на невысокой стене, разделявшей два двора, именно это он ей раз и навсегда строго-настрого запретил делать, но дети не всегда слушаются родителей. Соседка, которая в эту неделю работала в ночную смену, встретилась им на лестнице, когда они спускались, и слышала, как жена Нуриэля сказала ему, чтобы он не смотрел все время в окно, лучше пусть смотрит себе под ноги, иначе споткнется. Он так и поступил, они без задержек вышли на улицу, и с тех пор у Лины нет больше родителей.
Строго говоря, роман этот изначально был сценарием. Вероятно, поэтому улицы гетто выстроены как декорации – плоские, без задников, хотя с чердаком, где живет-прячется Лина, и подвалами, куда евреи складывали дорогой сердцу хлам. В фасадах этих непрокрашенных домов есть окна (иногда их открывают, но чаще прячутся за ставнями) и подворотни, но какие-то неубедительные, неглубокие – нет, в них невозможно укрыться. Кроме того, в гетто обозначены необходимые ориентиры, они появляются на первых страницах, когда Яков, просто Яков, никакой еще не лжец, спешит до комендантского часа попасть домой.
Это происходит на мостовой посреди Курляндской, совсем близко от границы гетто, там, где раньше дамские портные держали свои салоны. Теперь там стоит постовой, в пяти метрах над Яковом на деревянной вышке за проволокой, которая протянута поперек улицы. Сначала постовой ничего не говорит, только держит Якова в свете своего прожектора, останавливает его прямо на мостовой и ждет.
С этого и начинается история – с шутки немецкого солдата, который под предлогом нарушенного комендантского часа отправляет Якова туда, откуда никто из евреев живым еще не возвращался, – в участок. И Яков, отлично зная, что злосчастный комендантский час еще не наступил, без возражений отправляется прямиком к своей смерти – никаких сомнений на этот счет у него нет. Этот коридор он отлично знает, сюда каждые полгода он приходил платить налоги, потому что прежде у него было кафе, особой популярностью пользовались картофельные оладьи, а летом мороженое, но теперь он ищет здесь дежурного, который отправит его умирать. Он не знает, где искать этого дежурного, он подходит к каждой двери, пытаясь угадать. Случайно услышанные новости о наступлении советских войск в двадцати километрах от города Безаники, не очень далеко, не больше 500 километров, приносят неожиданную, хотя и бесполезную, если учесть обстоятельства, радость.
Здесь, во вступлении, главный герой обрисован очень подробно. Не внешне – этого не надо вовсе, потому что и так ясно: перед нами очень, очень маленький человек, почти герой Чарли Чаплина, недаром ему дверью защемило рукав.
Он уже высвободил один рукав, но вдруг вспоминает, что куртка ему еще все-таки нужна. Не для будущей зимы – когда находишься в этом здании, что бояться будущих холодов, куртка нужна для дежурного, если он его еще найдет, для дежурного, который может, конечно, перенести вид еврея без куртки, рубашка у Якова чистая и всего с одной заплатой, но он вряд ли перенесет вид еврея без звезды на груди и спине.
Вся эта долгая предыстория в участке нужна Бекеру не только для завязки (хотя и для завязки тоже). Это, скорее, объяснение – как так вышло, что четыре немецких солдата могли вести на расстрел десять тысяч человек. И через сто страниц автор снова к этому вернется.
Мне известно, конечно, что порабощенный народ может быть по-настоящему свободен, только если сам помогает своему освобождению, если он идет навстречу Мессии хотя бы кусочек пути. Мы этого не сделали, мы не сдвинулись с места, я выучил наизусть все приказы по гетто, неукоснительно их выполнял и только время от времени спрашивал бедного Якова, что передавали в последних известиях. Наверное, я никогда не расквитаюсь с этим, так мне и надо, и все мои терзания и все, что я вбил себе в голову с деревьями, — все от этого, и моя несчастная чувствительность, и слезливость. В нашем гетто сопротивления не было.
Зато появилась надежда, которую вынес из участка неожиданно отпущенный Яков. И эта надежда сначала спасла напарника Якова, молодого парня Мишу, решившего было украсть немного картошки – поступок столь же отчаянный, как самоубийства, которых после радионовостей в гетто становится все меньше и меньше. Другое дело, что новости эти Якову приходится измышлять самому, пренебрегая собственной добропорядочностью, покоем и безопасностью. Потому что никто из евреев еще не выходил из участка живым, а он вышел, и если евреи узнают об этом, они отвернутся от него. Так Яков становится лжецом. А дальше обстоятельства всегда оборачиваются так, что вынуждают Якова совершать поступки вроде бы глупые, но оправданные высшими целями. Например, попытаться узнать настоящие новости из газеты, которую взял с собой в туалет немецкий солдат. Осуществление этого замысла смертельно опасно – еврей, посягнувший на немецкий клозет, будет убит на месте. Яков находится буквально на волосок от смерти, когда к каменному домику подходит гонимый нуждой солдат, и только поистине чаплинская находчивость спасает его в первый раз, и лучший друг – ценой побоев – во второй.
Только тогда и становится ясно, что парикмахер Ковальский – близкий друг Якова, хотя в романе Ковальский появляется немногим реже Миши. Когда-то Миша начинал карьеру боксера, и в паре с ним грузить ящики на станции – очень выгодная работа, где уж тут Ковальскому. Хотя именно ему в конце концов Яков открывает страшную истину: все, кроме одной, первой, новости вымышленные, он придумывает их бессонными ночами, а потом слухи разносятся по всему гетто, и у людей появляется будущее. Парикмахер Ковальский, кажется, не верит Якову, в признании друга видит хитрую уловку, любой на месте Якова устал бы жить в таком напряжении, захотел бы покоя: конечно, запрещенное радио делает маленького Якова героем, но быть героем изо дня в день – большой труд. Однако где-то в глубине души Ковальский понимает, что Яков говорит правду. И вот Яков стоит в толпе у дома Ковальского и, задрав голову, смотрит вверх.
На открытое окно, на котором на первый взгляд нет ничего особенного, просто оно открыто и пустое. Яков не знает точно, смотрят ли они на окно Ковальского или на то, что рядом. На второй взгляд он заметил нечто необычное, короткую веревку на оконном переплете, совсем коротенькую, потому он ее не сразу приметил.
Открытое окно, распахнутая дверь, картонные перспективы улиц – автор передумал затягивать петлю на шее Ковальского и, дав Якову сполна помучиться угрызениями совести, перестроил сюжет: Яков сохранил свою ложь в тайне. Даже в гетто у жизни есть варианты, даже когда ничего не происходит, что-то происходит все равно – рождаются дети, например, или возникает любовь. Роман Миши и Розы протекает ровно так, как протекал бы в мирное время: он робеет, ухаживает, получает согласие родителей, она думает о будущей квартире из пяти комнат, где они поселятся всей семьей. Но происходит то, о чем читатель давно догадывался, – Яков, может, в частностях и ошибался, но в главном-то был прав, русские подошли близко, настолько близко, что население гетто вывозят. Зачем и куда – у читателя, в отличие от героев романа, сомнений не возникает. И счастливое спасение Розы, чью семью в числе первых забрали из города, – это всего лишь отсрочка, и трагическая гибель Якова, попытавшегося из гетто сбежать, – еще один вариант сюжета, автор прямо об этом говорит. И так же прямо подтверждает достоверность других событий, пишет журналистское расследование о том, как покончил с собой в машине эсэсовцев доктор Киршбаум, человек, который «никогда не давал себе труда задуматься над тем, что он еврей». Это еще один вопрос, на который Юрек Бекер ищет ответ.
…немцы заставляют человека быть евреем, а сам ты не имеешь никакого представления о том, что такое еврей. Теперь вокруг одни только евреи, впервые в его жизни никого, кроме евреев, он ломает себе голову над вопросом, чем они схожи между собой. Напрасно. Он не может найти видимого сходства, а с ним у них и вовсе ничего общего.
Рассказчик заранее оговаривается, что Киршбаум не играет большой роли в этой истории, но его история в романе – одна из самых ярких. Центральный сюжет тянется неторопливо, почти не движется, но его оживляют побочные, как ветви у дерева, линии. Из этих линий, отростков, проговоренных мыслей автора потом вырастут новые книги – они почти все уже тут, в этом первом романе.
Своим вымышленным героям Юрек Бекер оставляет шанс – выжить или умереть. Он выстраивает декорации – и Яков отпарывает желтые звезды, советская армия освобождает город, он передумал – и поезд увозит евреев прочь от надежды, в сторону смерти, и сам он, рассказчик, стоит в вагоне рядом с Яковом у окна.
Еще Польша:
Анджей Щипёрский. Начало, или Прекрасная пани Зайденман
Горькая книга оптимиста
Гетто как предчувствие
Польским несолидарным событиям – сорок лет
