Во время оно — которое случилось, в общем-то, не так уж давно — в Соединенных Штатах создавалась литература на иврите. Времена эти миновали по вполне простой причине: великий американский поглотитель и синтезатор национальных обликов с улыбкой принялся и за иврит. Но гебраистика и прочие этнические исследования развиваются, и у нас нет повода так и оставить этот интереснейший литературный канон, по выражению ученого Алана Минца, «самым охраняемым секретом истории американской еврейской культуры».
Хотя в Америке всегда были читатели, а временами и писатели на иврите, толчок небольшой, но активной их когорте, не имевшей возможности — ну, или не желавшей — переезжать в Палестину, придала великая восточноевропейская эмиграция 1880–1924 годов. Этим гебраистам, в чьей памяти еще были свежи идеологические схватки на родине в Старом Свете, Америка во многих смыслах сдвинула почву под ногами. Наблюдая за иммигрантами-соотечественниками, в массе своей бедными и необразованными, один поэт в 1892 году в отчаянии написал: «В России… мы боролись за просвещение и сионизм против наших ортодоксальных собратьев. Но даже фанатики у них были достойными людьми… Здесь же — свора хамья и бестолочей… В Америке ивритскому поэту уже не с кем и не за что бороться, и соратников по борьбе у него тоже нет».
Почву под ногами они со временем нащупали. В 1913 году начал выходить журнал «Гаторен» («Мачта»). На его страницах подробно обсуждалась программа «ивритской культуры» (тарбут иврит). Прямые наследники Гаскалы — европейской программы еврейского просвещения — сторонники тарбут иврит критиковали как социалистическую революцию, так и ортодоксальную реакцию на нее и равно презирали вульгарные городские массы, говорившие на идише, и немецко-еврейскую буржуазию. Через три года была основана «Ивритская федерация» (Гистадрут Иврит), а в 1921 году она учредила собственную газету «Гадоар» («Почта»), которая выходила не один десяток лет, намного пережив журнал «Гаторен», закрывшийся в 1925-м.
Среди инициатив «Гистадрута» и дружественных ему групп были издательские проекты, культурные мероприятия, но превыше прочего — учреждение педагогических колледжей, чьи выпускники могли работать в ивритских школах, много десятилетий дававших основу формального еврейского образования в США. Еще не рассказана вся история этого движения гебраистов, сыгравшего основную роль в жизни множества американских евреев — как известных, вроде Мордехая Каплана или Генриетты Сольд, так и почти никому не ведомых. Главная тема книги Вайнграда — литература этого движения, и автор рассматривает ее пристально, подходит к ней с позиций крепкой эстетики, являет хорошие инстинкты историка и собственный литературный дар. Некоторые персонажи его книги известны знатокам ивритской литературы, однако многие — вероятно, большинство — совершенно забыты.
По словам поэта Гиллеля Бавли (1893–1933), в Америке «буква иврита замерзает в воздухе». Проблема здесь не просто в неспособности почти любой культуры меньшинства противостоять натиску американской жизни, не говоря уже о том, что американцы не склонны изучать иностранные языки. Корень — в той позиции, которую избрали для себя поэты и прозаики. Они были романтиками в эпоху революции, они стремились просвещать, а их аудиторию больше интересовала не утонченность, а мобильность; они были апостолами высокой интровертной еврейской культуры, попавшими в зубы неистовой ассимиляции. Культурный национализм и лирические копания в вере и сомнениях, олицетворенные в их литературном герое Хаиме Нахмане Бялике, были смелы в Европе, а в Нью-Йорке джазового века — старомодны. В других местах ивритские поэты обращались к символизму, экспрессионизму и минимализму, а идишские приходили к модернизму и — вместе со множеством своих читателей — к секуляризму и политическому радикализму.
Однако не один десяток лет эта компания богато одаренных писателей творила замечательную еврейско-американскую литературу — их подходы к творчеству отвечали их же не менее четким представлениям о еврейской и американской идентичности. Не удивительно, что в их работах немало внимания уделено городской жизни; гораздо удивительнее, что там выводится и сельская Америка. Работая с сельской натурой, эти писатели могли экспериментировать не только с иной разновидностью ассимиляции, но и с иными видами поклонения природе, отличными от того, что вдохновляло их литературных коллег в Палестине. Кроме того, они знакомились с нееврейским населением, так же любившим Библию, как и они сами. «Потому что, — пишет Вайнград, — их культурная миссия была совершенно библиоцентрична… Культурно американские гебраисты были ближе к набожным христианам… и в американской протестантской духовности часто обнаруживали некое родство, редкое в иных еврейских литературах США».
Они исследовали и другие грани приютившей их страны. Кое-кто из писавших на идише, особенно в 1920-30-х годах, подобно своим современникам, обратился к коренному населению Америки и стал писать о нем в эпическом ключе. Тем самым они погружались в ту реальность коренных американцев, что покоилась на религиозных воззрениях, однако оставалась не тронутой христианством; ее исчезновение перекликалось с их самыми дурными предчувствиями. Вайнград пишет: «В трагической фигуре индейца эти поэты выражали бессилие, одиночество, тягость жизни отдельного иммигранта и возмущение всего народа пертурбациями истории».
Гавриель Прайль, Шимон ГалкинГалкин — поэт, романист, историк и критик — не отмахивался от Америки и не клеветал на нее: среди прочего он известен своим великолепным переводом «Листьев травы» Уолта Уитмена. Он просто полагал, что рано или поздно эта страна вынудит евреев к культурному и психическому растворению: «цепляться за североамериканский ландшафт, пока судьба еврейского народа решается в Израиле» для Галкина было постыднейшим грехом. Творец скрывается в небесах, европейское еврейство уничтожено… искупить это можно, только влившись в свой народ в Израиле. Туда-то Галкин и отправился в 1949 году.
Прайль, последний значительный представитель движения гебраистов, — совершенно иной случай. Он держался за свою поэзию, за любимые нью-йоркские кафе — те, располагаясь на границе между улицей и домом, между деятельностью и бездействием, отражали его собственную бесприютность. «В иной жизни, — писал Прайль, — я с надеждой глядел на стакан, в котором мерцали и отражались все молнии моря». Но то было тогда. Какую же песнь поют ивритские поэты ныне — бестелесные, безбожные, одинокие в огромности Америки?
Если это способно утешить, культурный национализм, не привязанный к религии и оставленный на милость глобализации, почти разгромлен и в сегодняшнем Израиле. Великий глашатай культурного национализма Ахад-ха-Ам (1856–1927) воображал еврейское содружество, говорящее на иврите, чьим центром была бы еврейская Палестина. В каком-то смысле американские гебраисты попытались выполнить свою часть сделки — в конце концов, не бывает центра без периферии, как не бывает царства без богатых провинций.
Само собой, считать Америку какой бы то ни было периферией смехотворно, а пытаться перевести американское еврейство в тональности иврита — упражнение, заведомо выявляющее ограниченность того и другого. От множества американских евреев — как читателей, так и писателей — такие попытки требовали бы веры в то, что их лингвистическая родина — в той же мере иврит, что и английский. Трудно себе представить, что кто-либо, помимо некой прослойки религиозных евреев, способен надолго занять такую позицию. И, собственно, эту веру поддерживали в себе лишь религиозные писатели, примкнувшие к гебраистическому движению сравнительно поздно, — их усилиями движение и продержалось столько лет вплоть до исчезновения, которое формально выразилось закрытием «Гадоара» и «Гистадрута» в 2005 году.
Но, как убедительно показывает Вайнград, это еще не конец. Американские ивритские писатели распахнули иные горизонты, зажгли собственные маяки, осветившие встречу евреев с Америкой. В их лучших работах и чаяниях заложены иные культурные и духовные возможности. Когда мой отец был маленьким, в родительском доме в Бруклине он познакомился с Гавриэлем Прайлем. Узнав, что гость — поэт, мой отец воскликнул: «Вы — мой первый поэт!» Полвека спустя мы с отцом шли вдоль Гудзона и встретили Прайля. «Не забудьте, — сказал он отцу, к тому времени уже президенту «Гистадрута», — я по-прежнему ваш первый поэт!»
И впрямь чудо — ивритский поэт в Америке. Пусть ненадолго. Но книги-то остались.
Источник: Jewish Ideas Daily, Иехуда Мирски//
Язык межнационального общения:
Иврит сегодня
Иврит «Гистадрута»
Язык меньшинства
Мой дядя Симон
