Даже через тридцать лет после своей кончины Гершом Шолем (1897–1982) продолжает отбрасывать длинную тень. Он создал современную науку о еврейском мистицизме, и хотя впоследствии ее границы существенно расширились, его труды остаются основополагающими. И сейчас его работы продолжают выходить. Среди недавних новинок — переписка Шолема с его учеником Йосефом Вайсом. Шолем сочетал придирчивый текстуальный анализ с детальным историческим и философским обзором, убежденный сионизм с либеральной политикой, светское еврейство с весьма эзотерическими источниками и верованиями. Его высоковольтная смесь филологии высшей пробы с психологическим драматизмом, перенесенная на исторический и метафизический холст, который шире любых представлений драматурга, притягивает к себе до сих пор.

Весной этого года Еврейский университет, в развитии которого Шолем сыграл основополагающую роль, отметил его тридцатый йорцайт: несколько дней продолжались обсуждения как личности Шолема, так и его наследия. Темы дискуссий были так же разнообразны, как и труды ученого: магия в античности, ранний средневековый мистицизм, лурианская каббала, саббатианство, хасидизм и интеллектуальная история сионизма. Список можно было бы продолжать еще очень долго. Некоторые наиболее интересные выступления не касались каббалистических исследований Шолема как таковых, но затрагивали другие грани его личности и научных интересов.

Об одной говорил выдающийся палеограф и историк еврейской книги Малахи Бейт-Арье: Гершом Шолем всю свою жизнь был легендарным книгочеем и собирателем книг. В 1923 году он приехал в Иерусалим с библиотекой в две тысячи томов, а после его смерти Еврейскому университету и Национальной библиотеке Израиля по завещанию отошло его собрание в двадцать тысяч. Шолем был среди первых библиотекарей Национальной библиотеки; после Второй мировой войны он ездил по Европе и собирал еврейские книги, пережившие нацистские погромы. В числе первых он осознал необходимость микрофильмования рукописей, в которых содержались тайные сокровища еврейской истории.

Еще одна грань — сионизм Шолема. Писатель и историк киббуцев Асаф Инбари заметил, что всеми своими трудами Гершом Шолем отвергал «отрицание Диаспоры» — классический сионистский подход, дескать, «Новый Еврей» может все нужное взять только из Библии, а затем перескочить последующие две тысячи лет еврейской истории и надежно приземлиться в настоящем. Сионизму, полагал Шолем, надо считаться с иудаизмом, включая его более темные и даже демонические глубины, а религиозным евреям придется иметь дело с мифом, чувственностью и свободой, залегающими в недрах традиции. Шолем был настолько сведущ в истории мессианства, что опасался его воздействия на политику: он знал, что блаженное наплевательство на иррациональные силы человеческой истории — опасное заблуждение.

Глубоко интересовался он и литературой. Присутствовавшие на йорцайте посмотрели редкое интервью, взятое у Шолема литературным критиком Даном Мироном: они разговаривали о долгой дружбе ученого с писателем Шмуэлем Йосефом Агноном. Этот романист, говорил Шолем, внешне соблюдая традиции, тем самым платил высокую цену за свободу своего искусства, которым едко фиксировал распад иудаизма и опровергал его благочестивые разглагольствования. И делал он это во имя более глубокой, почти что неизрекаемой, а быть может — и безнадежной религиозной истины.

Вместе с тем, помнят Гершома Шолема за ученые труды или, как выразился один из первых его вдохновителей, а впоследствии спарринг-партнер Мартин Бубер, за его практику «научного исследования как введения в осознанность». Интенсивная библиографическая работа Шолема, тщательная редакторская подготовка и публикация текстов рукописей, историческое реконструкция доктрин не очень широко известных, однако важных для последующего развития мысли, а также его более всеохватные и синтетичные труды и толкования создали богатую и убедительную историю еврейской религии — могучую альтернативу представлениям, получаемым от ортодоксии, привычного сионизма и немецкой иудаики XIX века. Его работы были настолько блистательны, что несколько десятков лет ушло только на то, чтобы хоть отчасти осмыслить, какое именно историческое полотно он создал.

В 1988 году книгой Моше Иделя «Каббала: Новые перспективы» начинается первый этап постшолемовских исследований. Пересматривая представленную Шолемом картину неуклонного диалектического прогресса, Идель показал, как концептуальные кластеры, удерживаемые воедино не очень тугим ярмом традиции, изменялись в соответствии с обстоятельствами и имевшими хождение идеями. Кроме того, для Иделя важен мистический опыт, чье значение Шолем недооценивал. В лекции Иделя на йорцайте с учетом такого подхода предстала более сложная картина развития самого Шолема. В частности, его отношению к главному историческому собеседнику Иделя, мыслителю XIII века Аврааму Абулафии, современнику каббалистов круга Зогара. Пророческий мистицизм Абулафии, основанный на медитативных практиках, непрямо связан с каббалистической традицией в том виде, как ее реконструировал Шолем, которого, в первую очередь, интересовала история идей. Но поначалу, полагает Идель, Шолем глубоко увлекался мистическим опытом Абулафии, и лишь затем перешел к историческим исследованиям. Этот переход к новому окончательно оформился в результате потрясений в годы Второй мировой войны. Из своих воспоминаний, изданных по-английски, Шолем вымарал все упоминания о том , что он изучал каббалу Абулафии — они остались лишь в издании мемуаров на иврите, которые он подготовил незадолго до смерти. Идель продемонстрировал, что шолемовские штудии Каббалы, сначала разнообразные и экзистенциальные, пускали все больше корней в историю: исследователь пытался отыскать связность там, где история оставила лишь хаос и разрушение.

В новейших каббалистических исследованиях наследие Шолема подвергается еще большей ревизии; пересматриваются даже воззрения Иделя. В книге «Шаманский транс в современной каббале» Йонатан Гарб исследует ту внутреннюю территорию, которую Гершом Шолем оставил за пределами своего внимания. Изощренно мешая текстологию с теоретическим и сравнительным анализом, Гарб высвечивает целые участки казалось бы недостижимых религиозных переживаний, часто применяя термин «шаманизм»: для Гарба он «передает различные формы трансформирующего расширения возможностей» там, где заканчивается медитация и начинается транс. Прослеживая традиции транса от канонических каббалистов вроде Хаима бен Йосефа Виталя и Моше-Хаима Луццатто к хасидским мастерам, он спорит с шолемовским пренебрежительным отношением к мистическому опыту. Галаха Шолема не интересовала совершенно — в каббале он видел лишь скрытый бунт против нее; отсюда его увлеченность саббатианством, которое он рассматривал как предтечу сионизма. Гарб же наглядно демонстрирует: такие отношения могли характеризовать средневековую каббалу, но для многих хасидов трансформация сознания трансом была неотъемлемой частью их ритуальной и галахической жизни, попыткой напитать закон мистицизмом. Вообще-то подобное наделение обыденного трансцендентной значимостью — то, что философ Чарльз Тейлор назвал «подтверждением обычной жизни», — есть основной маркер современности.

Еще одну новую книгу выпустил блестящий молодой историк Йонатан Меир: через жизнь книг, брошюр, журналов, афиш и листовок он умело переписывает историю еврейской культуры. Рассмотрев антихасидские сатиры галицийской Хаскалы, польский неохасидизм Гиллеля Цейтлина и рава Кука, Меир извлекает на свет божий кипучее возрождение иерусалимских каббалистов первой половины ХХ века — именно тогда, как писал Шолем (едва ли не слышимо вздыхая с облегчением), традиционная каббала испустила дух. Вместе с тем, доказывает Меир, в те десятилетия появляются новые ешивы, выходят новые книжки и возникают такие проекты, как, например, экспедиция в Тибет на поиски десяти потерянных колен: как бы идиосинкратически это ни выглядело, каббалистов взбудоражило еврейское национальное пробуждение. Шолем был в своем отношении не одинок: Меир отмечает, что именно те, кто больше всего стремился, чтобы современные еврейские мысль и идентичность формировались каббалой и хасидизмом — мыслители вроде Бубера, Цейтлина и Хешеля — больше всего были заинтересованы в том, чтобы традиционная каббала сошла со сцены, дабы в современный духовный проект влилась ее высвободившаяся энергия.

Отталкиваясь от знаменитой максимы Теренция, Шолем писал: «Ничто еврейское мне не чуждо». Для него быть евреем означало быть человеком. Оставшийся на всю жизнь сионистом и леваком этот едкий критик излишеств национализма и опасностей мессианства среди прочего своего наследия завещал нам полезный дар — способность сочетать упрямую любовь к своему народу с критическим пониманием его странных склонностей и темных соблазнов.

Источник: Jewish Ideas Daily, Йехуда Мирски