В сопроводительных материалах издателя к новой книге Синтии Озик говорится, что она сочинила «фотографический негатив» великого романа Генри Джеймса «Послы» (1903). Утверждается, будто ее «Инородные тела» «переиначивают смыслы Джеймса». Это в каком же смысле?

Критики задаются этим вопросом уже некоторое время. Еще после выхода «Наследницы мерцающего мира» (2004) Гиллель Халкин писал в Commentary, что Синтия Озик — романистка, которая «неизменно удивляет». Она родилась в Нью-Йорке в 1928 году — современница Филипа Рота, Стэнли Элкина и Э.Л. Доктороу, только чуть постарше. Вероятно, она первой из своего поколения серьезных романистов стала писать о жизни американских евреев изнутри, с точки зрения самого еврея, который способен цитировать равно Талмуд и стихи Т.С. Элиота.

Ее литературная карьера на протяжении десятилетий так и виляла между этими двумя берегами — традицией и светской литературой. Заглавный рассказ ее, вероятно, самой известной книги «Языческий раввин» (1971) повествует о талмудисте, который — какой кошмар! — обожает английских поэтов-романтиков. Хотя широко известно заявление Озик, что литература чревата идолопоклонством, сама писательница неприкрыто преклоняется перед Генри Джеймсом — американским классиком, который ближе прочих подошел к превращению литературы в религию. Озик утверждала, что Джеймс научил ее быть «почитательницей литературы», и она превратила литературу в свой «единственный алтарь». Как никто другой, Джеймс повлиял на ее письмо и мышление. В своих критических работах, собранных в шести томах, Синтия Озик возвращается к Генри Джеймсу вновь и вновь.

И вот ей за восемьдесят, и остаток дней своих она явно намерена посвятить художественной литературе. Потому не удивительно, что этот этап ее карьеры начался с относительно короткого, но густого 250-страничного романа, в котором она, с одной стороны, признает влияние мастера, а с другой — от этого влияния отталкивается. В результате мы имеем самый читабельный ее роман из шести. А то и лучший.

«Инородные тела» идут по следам «Послов», но заводят в совершенно другие палестины. Посол у Джеймса — редактор Лэмберт Стрезер, 55-летний холостяк, которого отправляют в Париж за сыном его невесты Чадом, чтобы вернуть заблудшее дитя в Штаты и к семейному бизнесу. Посол у Озик — а год на дворе 1952-й — Беа Найтингейл, 48-летная разведенка, учительница старших классов. Богатый брат Марвин, «убежденный калифорниец», отправляет ее за своим сыном Джулианом, который, бросив Принстон, уже три года живет в Париже. «Не надо ему там, — говорит Марвин. — В этой Европе, во всей этой чертовой грязи — не надо, ему надо быть в Америке, здесь ему самое место». Выйдя наконец на след племянника, Беа обнаруживает, что у того — «ни дома, ни работы, ни будущего». От него «смердит хаосом». Больше того: он женат на женщине старше себя — румынской беженке Лили. У нее таинственная рана на руке, а на лбу отпечатались «два обрезка рельсов».

И вот здесь Озик совершает первый кульбит. Стрезер у Джеймса сбрасывает в Париже всю свою «американскость» с ее «иллюзией свободы» и постепенно осознает, что Европа — это жизнь, изобильная и вполне счастливая. В романе Озик такие американцы тоже есть, и они, по ее выражению, делятся на «две партии». Одна — иностранцы, которые тем летом расползлись «по всему Парижу», устроили в городе «нечто вроде обалделого театра»: гоняются за легендами Хемингуэя и Гертруды Стайн и намерены «остаться молодыми в Париже навеки». Однако другая партия — «отряд неуловимых сонных призраков», говорящих «на всех наречиях Европы». Эти иностранцы мучают город и ни на какое «идиллическое обновление» не надеются. Они — «европейцы, натравленные Европой; на них она оставила свою татуировку». Разумеется, это те, кто пережил Холокост.

И в этом, стало быть, — второй перевертыш Синтии Озик. Джеймсов Париж, этот «громадный блистающий Вавилон», ныне «замусорен» перемещенными евреями. От них не продохнуть на городских тротуарах, они «спорят, пожимают плечами, смеются». Извергают «нездоровые ароматы». Даже те, кто снисходит до помощи им, предвкушают тот день, когда «в Париже не останется ни одного иностранного еврея». Джеймсова колыбель «высокой цивилизации», опаленная яростным жаром, что обрушился на всю Европу от Сицилии до Мальмё, ныне превратилась в отстойник для изувеченных останков многоязычной культуры, «словно сам континент обратился в отдел преисподней». Евреи не стремятся в Париж — евреи из Парижа бегут.

И вот он, последний перевертыш смысла. Беа Найтингейл тоже решает переменить жизнь в корне. Однако она, в отличие от Стрезера, не бросает свою спасательную операцию. Она помогает Джулиану и Лили уехать из Европы и компенсирует мерзость Парижа теплой постелью в Нью-Йорке. Беа находит Лили переводческую работу, сочиняет утешительную ложь о матери для Джулиана. Выкрутив «кран вымысла» до упора, присолив «лихорадочную выдумку» щепотью правды, Беа вместо отчаянной безумицы, сбитой при переходе калифорнийского шоссе, создает образ «умной матери-художницы». Сама она в ужасе от собственной порочности, однако Джулиан истово ей верит: «Она кормила его радостью». Оставшись с нею наедине, Лили восклицает: «Какая вы добрая!» Такова неоднозначная мораль вымысла — делая зло, творить добро.

В итоге Беа всем рушит жизнь. Хотя ее бывший муж убежден, что взбаламученное ею «мимолетное возбужденье» — «всего-навсего случайность», она и раньше не чуралась подобных «мистических чудес». Она преподает английскую литературу, но почти за четверть века в классе «еще не перегорела». Юным «хамам» она рассказывает о Шекспире и, несмотря на все их ошибки и заблуждения, обнаруживает в них некое «подспудное неравнодушие». Они «заглянули в трагическое», а она, их учительница, посвятившая их в литературу, не даст им «жить бумажной жизнью».

У Озик Джеймсово столкновение Америки и Европы вывернуто наизнанку. Американский принцип — принцип свободы — перевешивает европейский принцип культурной утонченности, «бреда познания и незнания», что оставляет человеческую душу «в клетке инородного тела». К добру ли обернулось это столкновение, к худу ли, но Беа «переходит на сторону партии дальнего горизонта».

Поначалу кажется, что еврейская тема «Инородных тел» странно приглушена: обычно в романах Синтии Озик так не бывает. Однако внешность обманчива. Европейскую утонченность навсегда поставил под сомнение Холокост, а европейское знание — как и незнание — не сможет отныне обходиться без призраков и без выживших, которые населяют весь роман. Это они — подлинные инородные тела, что стремятся в Америку (и за «дальний горизонт» Синтии Озик — в Израиль). Только там душа освободится из клетки, а жизнь перепишется заново не только на бумаге.

Источник: Jewish Ideas Daily. Д. Дж. Майерс — историк литературы и критик, ведущий блога «Общее место», автор книги «Слоны учат» — исследования системы преподавания творческого письма в Америке.//

Досье на Озик:
Кто она такая?
Что она хочет нам сказать? (.pdf)
«Путтермессер и московская родственница». Рецензия
«Путтермессер и московская родственница». Отрывок

Упомянутые книги

Инородные тела