Помимо всего прочего, Израиль — гигантская лаборатория под открытым небом, в которой проводятся эксперименты по иудаизму и еврейской идентичности, а также смешиваются и сопоставляются старые и новые формы (как намеренно, так и спонтанно) — причем все это делается дальновидно и с немалой долей импровизации. Один из недавних опытных образцов — Религиосионистус Пострелигиозус, знакомьтесь. Все, включая самих испытуемых, называют их датиим леше-авар, т.е. религиозными сионистами (датиим), которые отклонились, а проще — датлашим. Численность их растет.

Датлашим честно отличаются от своих собратьев, откалывающихся от ортодоксального иудаизма, бывших харедим. Опыт поколений этих экс-харедим описывался в книге Шарита Барзилая «Лифроц Меа Шеарим» («Прорваться сквозь сотню врат»), вышедшей в 2004 году. Название иронически обыгрывает имя района Меа-Шеарим, оплота харедим в Иерусалиме. В первые десятилетия израильской государственности те, кто выходил из ортодоксии, с готовностью воспринимали новые идентичности в светском мире, который, казалось, политически и культурно торжествовал. Однако в 1960–70-х годах харедим численно возросли и обрели больше уверенности в себе. В 1980–90-х идеология харедим, их институты и само общество стали претендовать если не на культурную гегемонию, то уж во всяком случае на социокультурное присутствие и некий институциональный вес.

В результате, выход из общины харедим стал сложнее и чреватее. Люди уходили оттуда скорее не потому, что утратили веру в Бога, а из-за того, что они утратили веру во всеобъемлющую и в дисциплинарном смысле строгую власть раввинов. Они больше не желали ей подчиняться. Их отчужденность от семьи и общины становилась еще болезненнее от того, что им было трудно приспособиться к светской среде, чьими свободами они дорожили, но все равно чувствовали себя в ней не в своей тарелке.

Напротив, датлашим уже не следуют галахе, формально они не религиозны, но в светское большинство не влились. Скорее у них еще остаются довольно сложные отношения с еврейскими текстами и духовностью иудаизма, отчего в новую нынешнюю жизнь привносится значительный элемент их прошлого. Сейчас принято острить, что разница между датлашим и обычными вероотступниками — в том, что датлашим хотят, чтобы их дети тоже оставались датлашим.

Журналистка Порья Галь-Гец, сама датлаши из уважаемой раввинской семьи, написала книгу «Ха-датлашим», преимущественно состоящую из нескольких десятков развернутых интервью (из сотен ею взятых). В ней объясняется, что откол от ортодоксии — «не разовый переход из одной крайности в другую, сопровождающийся растворением, абсолютной ассимиляцией и трансформацией из религиозного в светское, но сложный процесс, полный оттенков и нюансов, который скорее всего продолжаться будет всю жизнь». Собеседники Галь-Гец согласны в том, что процесс этот — реакция на религиозное самодовольство, ханжескую самоуверенность и догматизм. Религиозный психолог Шрага Фишерман, опросивший сотни датлашим, утверждает: из этих интервью становится до крайности ясно, что «идентичность верующих поддерживается неуверенностью, вопросами и сомнением»; если ставить что-либо под сомнение не дозволяется, религиозная идентичность утрачивает прочность.

Однако в истории датлашим видны и более крупные тенденции израильского общества. Несколько десятков лет Национально-религиозная партия религиозного сионизма выступала добровольным младшим партнером партии МАПАЙ. Но в 1970-х новым авангардом израильского общества в новых поселениях и по всей стране себя объявило новое поколение. Это стало ответом на глубокий кризис, в который вверглось израильское общество после войны Судного дня; на вооружение это поколение взяло пламенную идеологию рава Кука — и отказалось играть вторую скрипку.

Поколению этому суждено было столкнуться с собственными духовными и политическими разочарованиями. Действительно, покушение на Ицхака Рабина, совершенное ультраправым экстремистом Игалем Амиром, красной нитью проходит через все повествование. Некоторые убеждены, что Амир не только убил Рабина, но и уничтожил героическое самовосприятие религиозного сионизма. Политически они ушли влево: ныне какая-то часть датлашим — вожди нового левого крыла в Израиле. Для иных же коллективный обвиняющий перст, указующий на религиозных сионистов, лишь подкрепил их самовосприятие как группы избранных, преследуемых неверующим светским большинством. Они считали, что племя покинуть труднее, чем Господа — ну, или, по крайней мере, Его красноречивых пресс-секретарей.

Среди самых сильных интервью Галь-Гец — те, что она брала у сефардов, вытесненных религиозным сионизмом на обочину в 1970–80-х годах, когда движение, получившее новую энергетическую подпитку, стало более идеологизированным и презрело неидеологическую тональность сефардской жизни. Аутсайдерское ощущение сефардов подкреплялось еще и тем, что во множестве новых поселений жили сплошь ашкеназы. Особенно раздражало восточных евреев, что такое отношение исходило от религиозных сионистов, маршировавших под знаменами инклюзивного национализма. Выгодно это было для движений нео-харедим — Хабада, Брацлава, а превыше прочих — Шаса, которые отлично знали, как обращаться с исключенными.

В свое время рав Кук столкнулся со своеобразными прото-датлашим — людьми вроде Бялика, Бреннера и его одноклассника по ешиве Бердичевского. Их он называл «душами из мира тоху», хаоса, предшествовавшего творению. В их критике духовного застоя традиционной религии в смеси со стойкой преданностью иудаизму и еврейскому народу он видел необходимость установления новой веры, которая превзойдет узкие рамки религиозного и светского, этики и народности. Сегодня многие датлашим — многие израильтяне — видят себя потомками тех первых деятелей, считают, что они вышли за пределы знакомых категорий или взаимодействуют с классическими текстами, создавая тем самым новую еврейскую культуру.

Один из опрошенных Галь-Гец — сценарист и продюсер Уди Леон, бывший датлаши, который ныне старается избегать всяческих классификаций. Он говорит: «Датлаши — более развитое существо, нежели дати и хилони (секулярист) взятые вместе. Он вышел из религиозного мира, но не достиг мира светского и потому относится ко всему критичнее и вдумчивее, чем те и другие». Интерпретация датлашиюта как квазирелигиозного явления может утешать душу — это трогательная и дерзкая форма культурной критики, она вдохновляет и поныне, как вдохновляла в свое время рава Кука. Но такое рассмотрение его — еще и соблазн: дело может закончиться искажением опыта и самопонимания самих датлашим. Какие бы роли ни раздавались им сочувствующими или, наоборот, неодобрительными наблюдателями, жизнь, выбор и отношения с Богом и обществами, в которых их взрастили, у датлашим — их собственные, они располагаются вне признанных религий и подчиняются лишь своим условиям.

По словам одного из опрошенных Галь-Гец, литературного критика Арика Гласнера, «все, кто всерьез попробовал религиозный опыт, всегда будет к нему тянуться. Это как вкусить от древа познания». Такому человеку «трудно будет найти отдохновение в целиком светской жизни и идеологии». Поэтому, утверждает Гласнер, «когда я читаю об опыте хозрим би-тшува — тех, кто возвращается в религию, — я хорошо понимаю их стремление. Но сам вернуться уже не могу».

Источник: Jewish Ideas Daily. Иехуда Мирски