Впервые фамилию Троцкий я услышал в семь лет. Мой дедушка, еврейский портной из Белоруссии, переехавший в «ди голдене медине» (золотую страну, идиш) и поднявший себя из болота за волосы — он стал владельцем нью-йоркской фабрики мужских костюмов, — подстригся. Волосы ему зачесали и уложили назад. Прическу он так и назвал — «Троцкий». С этого и началось мое образование: я узнал, что все американские евреи относятся к Троцкому радикально. Его либо обожают, либо обожают ненавидеть.
Потом эта фамилия всплыла в моей жизни, когда подошло время бар-мицвы, и я сидел за семейным обедом. За столом обсуждался вопрос, насколько Троцкий еврей. Вообще мои домашние были помешаны на обсуждении чьего-нибудь еврейства. Со временем я узнал, что мания эта была свойственна бессчетному множеству других еврейских семей, про Адама Сэндлера я даже не говорю. Именно этот вопрос ставится во главу угла в новой книге Джошуа Рубинштейна «Лев Троцкий. Жизнь революционера», вышедшей в серии «Жизни евреев» издательства Йельского университета.
Взаимодействуя с этой проблемой, Рубинштейн идет напролом. В отличие от прочих биографов Троцкого, он не верит своему герою на слово. Он заглядывает дальше заявлений Троцкого и анализирует его поступки, а также то, как его рассматривали и реагировали на него другие люди. И вопрос о еврействе Троцкого перестает быть таким уж однозначным.
В начале жизни Лейба Давидович Бронштейн, ставший впоследствии Львом Троцким, мало чем отличался от множества своих сверстников — украинских евреев конца XIX века. Но в девять лет его отправили в космополитичную Одессу учиться. К восемнадцати он уже увлекся радикальной политикой — и началась жизнь, состоящая из тюремных сроков, революций и ссылок. Его первый брак освящал раввин — и на этом еврейские события взрослой жизни Троцкого исчерпаны. Всем делом ее стал интернационализм, отвергавший любые национальные и религиозные различия. Об этом писал он свои острые памфлеты, об этом произносил пламенные речи. Из-за этого Сталин изгнал его в 1927 году из ЦК партии, а в 1929-м — депортировал из Советского Союза.
Именно из-за этого интернационализма Троцкому был так отвратителен антисемитизм. Тема эта никогда не уходила из его работ и бесед. Еврейства своего Троцкий не скрывал — да и недоброжелатели всю жизнь не давали о нем забыть.
Во время Первой мировой войны Троцкого депортировали из Франции в Испанию. Там ему ужасно не понравилось — знакомых у него не было, по-испански он не говорил. Испанским властям он тоже не пришелся по душе, и его депортировали дальше, в США. В Нью-Йорк он прибыл 13 января 1917 года. Почти сразу же познакомился с Аврамом Каганом, редактором газеты «Форвард», выходившей на идише. Газета была социалистической и в то время — крупнейшей в США. Так интернационалист Троцкий начал писать колонку на идише.
А писал он, разумеется, об интернационализме. И его извод интернационализма читателей «Форварда» привел в ярость. Троцкий не понимал, отчего еврейские рабочие Америки так привязаны к своей стране. Он писал, что у них есть выбор — интернационализм или ложное сознание, порождающее их патриотизм. Он поразился, убедившись, что американские евреи предпочитают патриотизм.
Мы не можем знать, к чему в конечном итоге пришел бы диалог Троцкого и американского еврейства. Для газеты он написал всего четыре колонки. Через несколько недель после его приезда в России свергли царя, и он вернулся. Но эти недели Троцкий прожил среди евреев — в Бронксе, на углу Восточной 164-й улицы и Стеббинз-авеню. Питаться он мог где угодно, но предпочитал ресторан «Треугольная молочня» на Улкинз-авеню и каждый день ел там. Ходили туда сплошь евреи из Восточной Европы, разговоры велись на идише, русском, немецком. Троцкий здесь наверняка чувствовал себя как дома.
И официанты здесь были евреями. Его прозвали «Лео Фонфач» — оскорбительное обозначение носа на идише (но не потому что у него был выдающийся шнобель, а потому что он пронзительно гнусавил). Троцкий не давал им на чай — убежденно верил, что рабочий должен сам зарабатывать себе на жизнь, а брать чаевые — унизительно. Официанты, тем не менее, гораздо бо́льшим оскорблением полагали отсутствие чаевых. Троцкого они передавали с рук на руки, а в конечном счете и вовсе отказались его обслуживать. В итоге сложился некий взаимоприемлемый ритуал: Троцкий ел и уходил очень быстро, чтобы не занимать место и не лишать официантов чаевых от других посетителей.
Книгу свою Рубинштейн заканчивает утверждением, которое Троцкий сделал незадолго до того, как был жестоко убит. Он сказал, что умрет «непримиримым атеистом». Автор показывает, что и это заявление не вполне разрешает «еврейский вопрос» Троцкого. Однако иудаизм мало отразился на его воззрениях, и вклад этого революционера и мыслителя в еврейский мир минимален. Если учитывать все наследие коммунизма в целом, быть может, иудаизму еще повезло, что он так легко отделался.
Источник: Jewish Ideas Daily. Мика Д. Хэлперн — колумнист, общественно-политический комментатор и лектор. Автор книги «Бандюги», ведет «Репортажи Мики».
