Когда родилась американская еврейская художественная литература? Обычно считается, что в 1867 году — с публикацией в издательстве «Блох» романа Натана Майера «Различия» о Гражданской войне. Однако более вероятная дата — 1892 год, когда издательский дом Макклёрга, которым владели христиане, выпустил первый американский роман, написанный евреем на еврейскую тему, однако предназначенный для широкой публики. «А все прочее равно» (Other Things Being Equal) — сентиментальный роман о смешанном браке. Книгу написала Эмма Вольф — тогда 27-летняя старая дева из Сан-Франциско, прикованная к инвалидному креслу, дочь преуспевающего табачника из Эльзаса.

«Различия» почти не оставили по себе следа, и отыскать сегодня эту книгу почти невозможно, а вот «А все прочее равно» стала такой популярной, что ее переиздавали двадцать с лишним лет. Первое издание между 1892 и 1901 годами допечатывалось шесть раз. В 1916 году Вольф отредактировала текст, и «Макклёрг» издал роман снова. Сотни читателей писали автору и благодарили за то, что книга помогла им «распутать сложный жизненный узел». Позднее сама Эмма Вольф признавалась, что понятия не имеет, сколько браков сложилось из-за ее книги.

Тема романа заявляется с первых же страниц. Родственник спрашивает у главной героини, почему ее родители «так много путаются с христианами». Ответ: «Из дружества, полагаю. Мы все танцуем и разговариваем одинаково; а поскольку на встречах мы не проводим [религиозных] служб, то в чем разница?» Евреи и христиане ее круга — модного позолоченного класса Сан-Франциско — «ходили в одни школы, говорили на одном языке, читали одни книги и жили в окружении одинаковых предметов роскоши». А поскольку классовое родство в Америке крепче религиозного, действительно — в чем разница?

«А все прочее равно» опровергает предположение, будто разница есть. Рут Левис, высокой девушке «с чистым лицом мадонны» и чем-то «неуловимо восточным» во внешности, — 22 года, она дочь богатого сан-францисского торговца. В начале романа у ее матери от многочисленных светских обязанностей случается истощение, поэтому встревоженное семейство приглашает доктора Герберта Кемпа — 35-летнего специалиста по нервным болезням «с высочайшей репутацией».

Навещая дом, чтобы проследить за тем, как у матери Рут происходит «лечение питанием и отдыхом», доктор Кемп беседует с Рут о том о сем. Вскоре между ними развивается «странное, необъяснимое взаимопонимание», а впоследствии оно постепенно перерастает в любовь. (Проблема с повествованием у Эммы Вольф в том, что пока это происходит, ей нечем занять время.) В конце концов на летнем курорте в горах доктор Кемп просит руки девушки. «Если вы меня действительно хотите», — без промедления отвечает та.

Отец, однако, не рвется выдавать дочь замуж. «Дитя, ты еврейка, — говорит он, — а доктор Кемп — христианин» (унитарист, если точнее). «Какая разница, — отвечает ему дочь, — раз мы любим друг друга?» Религиозный водораздел она всегда считала «просто-напросто мимолетной тенью». Отец же просит ее поразмыслить над этой пропастью, «подумать обо всех жертвах — и общественных, и религиозных, — которых она потребует». Но, отвечает строптивое дитя, не ты ли сам учил меня «к моим христианским друзьям относиться так же, как к еврейским»? И не сам ли ты признавал, что доктор Кемп «безупречен во всех отношениях»?

Мистер Левис — еврей не ортодоксальный, он реформист, больше того — пропагандист движения, посему звать на выручку религиозный закон как-то поздновато. А что же до простых внешних «проявлений, — замечает Рут, — то ты, папа, сам воспитал во мне презрение почти ко всему внешнему». Тем не менее, она уверяет отца, что не отречется от родной веры, хотя ее суженый тоже не намерен отрекаться от своей. Правилом у них будет взаимное уважение. Как сам «безупречный» доктор Кемп говорит ее отцу, «если моя жена позволит мне в свои праздники ходить с нею в ваш прекрасный Храм, там не найдется слушателя почтительнее меня».

Вероятно, самое интересное в романе то, что он обращается сразу к двум читательским аудиториям: к тем христианам, для которых некий недостаток культурной утонченности есть «неизбежная отметина [иудейской] расы», и к тем евреям, для кого противление смешанному браку есть «мелочь» еврейской жизни, которая «постепенно отмирает и вскоре станет достоянием истории». Насчет последнего позиция Вольф совершенно прозрачна.

Менее очевидно то, что же писательница поистине ценит в еврейской жизни. Еврейское домоводство на ее вкус слишком строго. «Еврейский этикет — сиречь еврейское шпионство» — она порицает, поскольку он не дозволяет незамужней женщине выходить на люди без кавалера. Ее раздражает привычка «евреев с воспаленным воображением» принимать «любое замечание обо всей расе как личное оскорбление». Хотя персонажи Эммы Вольф считают себя «очень евреями» и клянутся, что евреями и умрут, их еврейскость мало в чем выражается — разве что в горячих, но бессодержательных заявлениях о собственной национальной принадлежности и активном недовольстве окружающим.

Когда «А все прочее равно» открыли для себя ученые феминисты, роман сочли протофеминистским произведением о женщине, рискующей стать мишенью общественного остракизма — в конце концов, она посмела скинуть оковы обычая. Едва ли. Как художественное произведение книга больше продиктована литературной условностью, нежели политическим мужеством. Как роман идей он ценен тем, что свидетельствует, насколько глубоко в сознание многих американских евреев больше ста лет назад проникла идеология сентиментального романа. А именно: любовь — достаточная причина запросто отбросить любые социальные обязательства.

Источник: Jewish Ideas Daily. Д.Дж. Майерс — историк литературы и критик, преподаватель Сельскохозяйственного и политехнического университета Техаса, автор блога «Общее место».//

И другие сентиментальные истории:
про американскую девочку
про немецкого мальчика
про одинокого вампира

Упомянутые книги

А все прочее равно