«Не стесняйтесь, ешьте, я что поставила на стол, с тем уже попрощалась», — говорит тетя Юна, бабушкина подруга, уехавшая с семьей в Израиль двадцать лет назад. На столе сушеная клюква, присланная дочкой из Канады, сушки из магазина русских продуктов и псевдочерный «хлеб Володи Бородянского» — видимо, оттуда же.

Тетя Юна с мужем живут в Ашдоде и до сих пор обмирают каждый день от того факта, какая жизнь вокруг прекрасная: тепло, пальмы, фрукты, метапелет каждый день приходит по хозяйству помогать, после восьмидесяти лет пенсию повысили, с того света регулярно вытаскивают («Останься мы в России, мы б с Юнкой уже по три раза умерли», — говорит ее муж).

Но когда только приехали — было очень тяжело: денег нет, государство помогает исключительно в долг, дочь с двумя маленькими детьми, а город Ашдод — это теперь он напоминает курорт в Турции — всего-то несколько домов посреди пустыни. Им самим — по русским меркам уже пенсионерам — работать не пришлось, но репатрианты помоложе шли на любую работу, которую только могли получить. «Знакомая рассказывала, она социальной работницей была, так ее прикрепили к марокканке одной, и эта марокканка ей как-то говорит: "Ну и что, что я читать-писать не умею, зато ты с высшим образованием, а у меня полы моешь". Та даже и не нашлась, что ответить, и только брякнула: "Зато я здоровая, а ты больная"».

Поэтому когда старики узнали, что мы с мамой решили репатриироваться, они крайне изумились. Впрочем, изумлялись все, кто так или иначе об этом узнавал. В Сохнуте в Москве удивлялись тому, что пришли настоящие евреи, а не те, кто когда-то евреев видел издалека, примерно представляет, как они выглядят, и на этом основании решает ехать. В отделе репатриации в аэропорту уже в Тель-Авиве, заслышав русскую речь, спрашивали: «С Украины?», а узнав, что из России, удивлялись. Услышав, что из Москвы, удивлялись еще раз — прямо как бабушки из деревни Ракуло-Кокшеньга, куда я ездила в фольклорную экспедицию: «Из САМОЙ Москвы?!»

«Мы думали, из Москвы уже все, кто могли, приехали, — сказала нам женщина в министерстве абсорбции, куда мы пошли на третий день после прилета. — Хотя вот недавно Винокур с женой репатриировались», — добавила она с гордостью, немного подумав.

И все эти люди — от женщины из министерства до русскоязычной тетеньки на остановке автобуса — желали нам «легкой и мягкой абсорбции». «Легкой вам абсорбции! — помахала на прощанье русская бабушка в Иерусалиме, которой мы помогли донести мусор до помойки. — А если надо поплакать — поплачьте». Но тут в феврале деревья пахнут лимонами, и плакать нам пока что-то не хочется.

Продолжение следует