В марте я наконец начала учить иврит в ульпане (мои московские друзья в письмах стабильно называют его то «чулпан», то «фанфан ульпан»). До сих пор я только однажды учила язык в разношерстной группе за рубежом — дело было в Стокгольме во время двухнедельного шведского интенсива. Но это совсем другое. Двухнедельные курсы — они, скорее, как вежливое сотрудничество делегатов из разных стран, присланных на одну конференцию, в то время как ульпан (пять дней в неделю в течение пяти месяцев) по своим условиям стремительно приближается к школе, несмотря на то, что возраст «одноклассников» варьируется от двадцати трех до шестидесяти пяти.

Наверное, тому виной режим. Отучившись десять лет в школе и шесть в институте (и получив профессию, позволяющую работать из дома в любое удобное мне время), я надеялась, что вставать в семь утра каждый день мне больше не придется, однако вот уже полтора месяца я делаю именно это, кладу в карман рюкзака хурму и еду на велосипеде в ульпан на улице Лилиенблюм.

Только сейчас, спустя полтора месяца после начала занятий, состав нашего коллектива более или менее устаканился. Вначале в классе была одна финка, одна американка, одна армянка, шесть французов и девять русских (включая меня). С каждым следующим днем число французов почему-то росло, а число русских убывало. Через две недели армия французов составляла 11 человек, а из русских остались только я да кроткая Оксана лет тридцати из Череповца. Казалось бы, мы с Оксаной должны были держаться заодно, однако почему-то моя душа больше лежала к финке — нас объединяла тоска по черному хлебу, в то время как Оксану его отсутствие не тяготило. Французы же объединись в отдельную касту (куда приняли присоединившуюся к занятиям позже итальянку) и всем своим видом и поведением напоминали «популярных девочек» из американских фильмов про старшую школу — щебетали на своем наречии, ходили вместе на море и устраивали френч-онли вечеринки. Я занимала промежуточную позицию — с одной стороны, я знаю французский и способна поддержать диалог, но с другой — я родом из неведомой и дикой страны, где, по их представлениям, даже не медведи с балалайками обитают, а ветер несет перекати-поле по растрескавшейся земле, а в отдалении раздается топот копыт. Поэтому при французах я стала чем-то вроде бедного родственника: парижанка Каролин принесла как-то в класс россыпь «рафаэлло» в сумке и, предлагая мне одну, сочувственно спросила: «Ты хоть знаешь, что это такое?»

Но роль настоящего аутсайдера досталась армянке — бедная девочка не знала ни одного языка, кроме армянского, поэтому, чтобы ей что-то объяснить, приходилось приплясывать в пантомиме, что вскоре всем наскучило, и армянку оставили прозябать одну. Впрочем, в какой-то момент у меня закрались подозрения на ее счет: когда я, списывая с доски особенно хитрую загогулину, произнесла вполголоса несколько матерных слов, армянка неожиданно игриво захихикала. Но проверить свои подозрения я не успела: сразу после пасхальных каникул она исчезла.

Зато случился неожиданный прирост русских в лице Ольги, женщины лет сорока, Бориса лет тридцати, а также молодой американки Мии, чье лицо и леопардовый пиджак вводили меня в ступор, пока не выяснилось, что в детстве родители привезли Мию в Америку из Сибири. С их появлением фильм про американских школьников стал превращаться в сериал Гай-Германики с вкраплениями «Ералаша». Выяснилось, что какие-то парты теперь навечно «заняты» и посторонним за них садиться нельзя, на переменах Оксана с Ольгой обсуждают, после какого возраста у мужиков «висит», Мия списывает у Бориса, разве что самолетики бумажные не летают и кнопки никто не подкладывает. Мамочки, а я-то надеялась, что такого у меня больше не будет. С другой стороны, ну кого я запомнила из того двухнедельного шведского интенсива? То-то же.

Ульпан: продолжение


Другие впечатления:
Ночная керамика
Тель-авивский стрит-арт