Начало


Иврита я не знаю (ульпан пока еще не начался), в Израиль приехала с минимальным словарным запасом читателя Шолом-Алейхема — собственно, шалом, лехаим и почему-то беседер. А также бекицер и шлимазл (это уже от бабушки). Впрочем, не будучи специалистом, подозреваю во всем идиш.

Знания стали прирастать с неожиданной стороны. Первое время мы жили у друзей. Их четырехлетняя дочка, кудрявая, как молодой Боб Дилан, и хорошенькая, как котенок (тут, кстати, все дети до ужаса хорошенькие — подобную поголовность в этом плане я видела только во Франции и в Грузии), сперва дичилась меня и молчала, но постепенно стала проявлять интерес. А поскольку мама у Наоми израильтянка, то говорит девочка только на иврите (хотя на русском от папы готова благосклонно внимать, например, «Незнайке на Луне»).

Начался интерес с того, что, пока я спала, Наоми приводила свою кузину-одногодку на меня посмотреть. Хвасталась интересным туземцем. Сквозь сон я слышала, как они топтались за дверью, потом тихо входили, потом долго хрипло перешептывались прямо рядом с кроватью, потом бросались врассыпную, когда я шевелила, например, ногой. На следующий день Наоми по-прежнему пряталась от меня за папиной спиной, но уже подавала голос: «Ани ло кан», — говорила она, то есть «Меня здесь нет», — это и стало моей первой фразой на иврите. Тем более что это почти «I’m not there», что лишний раз напомнило о Дилане.

Еще через день девочка совсем разошлась и болтала без умолку. Я чувствовала себя умственно отсталой, которая не может понять четырехлетнего ребенка. С помощью родителей Наоми мне удалось обогатить свой словарь еще несколькими выражениями: «Ани Пу ha-дов» («Я — Винни Пух»), «Ани гамад» («Я — гном») и «Зе у» («Это он»). (Так Наоми говорила, кусая мою ногу игрушечной акулой и очень волнуясь, что я могу подумать на нее, хотя это не она, а акула. То есть он). Оперируя этими словами, я умудрялась поддерживать довольно абсурдный диалог. Я говорила наугад что-то из вышеперечисленного, а Наоми разражалась целой ответной тирадой, в которой я не понимала ни слова. Впрочем, универсальный язык щекотки и корченья рож помог мне там, где подвел словарный запас.

Потом мы отправились навещать других друзей — имея двух русских родителей, семилетняя Рахеля и восьмилетний Йося по-русски говорили отлично, но исключительно при взрослых, стоило же им остаться вдвоем, как они тут же переходили на иврит. То же самое происходило, когда кто-то из них начинал рассказывать про школу. Только что Рахеля рассказывала по-русски, как она любит танцевать, но едва разговор заходил о тех же танцах, но в школе, она немедленно меняла язык. От этих детей я почерпнула куда меньше. Практически только слово «гамба» — «перец», да и то потому, что они бесконечно пересматривали местную переделку корейского хита «Gangnam Style», который в израильской версии зовется «Гамба стайл» и снабжен клипом, в котором танцуют красные перчики. «Уууу, секси лейди!» — с упоением распевала Рахеля, притоптывая вместе с перчиками.

Так что слов я узнала немного — зато посмотрела, как празднуют субботу. «Йося, садись кушать! Отдай папе таблет» (таблетом называют планшет). Йося упрямится. Папа сам забирает у него таблет и в обмен нахлобучивает на Йосю кипу. Йося кривится в предплачной гримасе, он не любит кипу. Папа надевает кипу сам и принимается читать отрывок из Торы. Рахеля, пытаясь восстановить справедливость, кладет себе на голову салфетку и корчит рожи. Йося надувается. Папа заканчивает чтение. Йося запихивает в рот кусок халы, скидывает кипу и, пренебрегая заставленным праздничной едой столом, уносится вдаль, к компьютеру. Все, его здесь нет.