Есть каштит — это лобзик. Есть пцира — это напильник. Есть хугат окацим — это, кажется, называется «козья ножка». А еще есть мадгеш, масрет, магред, декер, калибер и садан — про них я знаю, что они делают и как они выглядят, но уже не имею ни малейшего представления, как они называются по-русски. Да чего уж там, я и слово «напильник» давно не говорю и про себя размышляю в духе «края надо будет обработать пцирой». Со вздохом вспоминаю, как усмехалась, когда русские израильтяне говорили мне «увидимся в йом ришон».

Я учусь на ювелирном отделении колледжа Шенкар уже больше двух месяцев. Иврита, на котором проходят все занятия, я не знаю — но, кажется, начинаю немножечко знать. Для меня очень странно учить язык методом полного погружения, практически без подготовки — я привыкла к тому, как учила языки в РГГУ, — несколько раз в неделю, тетрадочка для грамматики и отдельная тетрадочка для глаголов, разбор текстов, выучивание их наизусть, домашнее чтение и итоговый экзамен, включающий в себя повторение за голосом из магнитофона, вещающим по-итальянски о вреде курения или постмодернизме. Все русские израильтяне уверяли меня, что если находиться в языковой среде каждый день (а я в институте стабильно провожу 13¬–14 часов ежедневно), то через полгода неизбежно начинаешь говорить. Я в это верила слабо и уж точно не представляла себе, как это работает, — мне же, в конце концов, не пять лет, когда вся новая информация впитывается моментально.

Сначала я выучила названия инструментов и материалов — без этого совсем не получалось. Потом несколько важных глаголов, например «пилить», «точить» и «паять». К ним присоединились такие базовые вещи, как «внизу», «наверху», «чуть-чуть» и «рядом»: «Чуть-чуть обточите латунную пластину» — это я могла понять уже через пару недель после начала занятий.
Вскоре подоспели знания по более теоретическим предметам: в настоящий момент в моем активном словаре есть слова «линия», «угол», «диагональ», «сечение», «форма», «90 градусов», «горизонт», «проекция», а также невероятно позабавивший меня термин из фотошопа «миврешет митуштешет», означающий «кисть размытия».

Но не учебой же единой — когда проводишь в университете столько времени, трудно не наладить взаимоотношений с сокурсниками (а в моем случае с сокурсницами — учеба на ювелирном отделении в этом смысле не сильно отличается от филфака). Довольно быстро я усвоила, как сказать «ты крутая» (ат гдола), «отстой» (баса), «зануда» (хофер), «задрот» (хнана, оно же «сопля»), какое слово надо использовать, когда кто-то слишком много о себе воображает, а какое — когда так устал, что не можешь пошевелиться (под конец тринадцатичасового учебного дня это слышишь регулярно). Неизбежно, как происходит со всеми иностранцами в коллективе, находятся те люди, которые будут прицельно учить их неприличным словам. В моем случае таким человеком стала девочка Риль (на всеобщее недоумение по поводу своего имени она отвечала, что родители хотели назвать ее Лир, но вспомнили о трагической фигуре одноименного короля и просто перевернули имя задом наперед). Риль не только учила меня фразам «я тебя трахну» и «возьми меня», но и дотошно проверяла каждый день, помню ли я их, уверяя, что никогда не знаешь, что и когда тебе в жизни пригодится.
В общем, если в первые дни в мастерской я сидела и пилила латунные пластины, различая за спиной лишь невнятный гул девчачьей болтовни, то теперь мне иногда удается разобрать целые смысловые фрагменты: «В нашей группе мало у кого есть бойфренды, да? — Ну почему же! У тебя есть, у Яэли есть, у Даниэлы есть, у Тамар есть, у Керен тоже».

Отдельно хотелось бы отметить такой жанр, как групповой чат в мобильном приложении whatsapp, который группа ювелирного дизайна «алеф 1» создала в первые же дни учебы для обсуждения насущных проблем первокурсников. Однако с течением времени к насущным проблемам прибавились и менее насущные: неделю назад девочки взахлеб обсуждали новость о пожаре в стрипклубе и живо рисовали картину разбегающихся под ноябрьским дождем стриптизерш. Поначалу я старательно по слогам читала каждое сообщение, проверяя в словаре незнакомые слова, но чем дальше, тем болтливее становились однокурсницы, так что вскоре я стала загонять их реплики в гугл-транслейт и пыталась хотя бы примерно понять, о чем идет речь. Не так-то это просто, как может показаться, — по-видимому, современные ивритские традиции написания сообщений включают в себя удвоение, утроение, учетверение и далее букв в словах в зависимости от силы владеющей пишущим эмоции, разбивка слов смайликами и прибавление суффиксов «уш» и «уль» ко всему, включая слова приветствия, — а от такого гугл-транслейт впадает в ступор и выдает перевод консонантным письмом.

Зато и я учу девочек русскому. Не то чтобы они специально этого хотели, но одна из них — Керен — одержима сказкой про курочку Рябу и поставила себе целью выучить ее к концу семестра наизусть. В настоящий момент мы остановились на словах «и разбилось». С трудолюбием и упорством Керен декламирует «Рябу» по несколько раз в день вот уже шесть недель, а потому слова «Жилли-билли детти бабба» может с легкостью повторить весь курс ювелиров. Особенно Керен озабочена чистотой своего произношения: ей хочется произносить все идеально. Однажды, когда мы репетировали слово «мышка», нас услышала остальная группа и восприняла мои объяснения, что звук «ы» для ивритского произношения очень трудный, как персональный вызов. С того момента и до сих пор мастерская иногда спонтанно взрывается гулом «мишек», «мииииишек» и «МИИИИИИИШШШШШШЕК», после чего все обычно поворачиваются ко мне и выжидающе смотрят. «Ло беседер», — говорю я им строго. Потом хвалю Керен: «Ат гдола». И возвращаюсь обратно к работе пцирой и каштитом.