Коммуна «Новый Мегиддо» только что отметила месяц со дня своего рождения. За небольшой срок сделать успели немало. Во-первых, починили и покрасили заброшенный хан, доставшийся вместе с землей. Хан – это дом-крепость: глухой прямоугольник с одними-единственными воротами. Внутри по одной стене – жилой барак, по другой – хлев, по третьей – склад для инвентаря, по четвертой – амбар.
Миша-агроном показал, где лучше сеять пшеницу, где высаживать апельсиновые деревья и кукурузу, где устроить пастбище. Магеллан, умница, все предусмотрел. Даже эвкалиптовые саженцы закупил – чтобы высасывать из заболоченной почвы лишнюю влагу. А сколько умудрился собрать денег на коммуну! Просто волшебник. Хватило не только на большой участок, но и на необходимое оборудование, припасы, две повозки, четырех лошадей, две коровы, сборную механическую мельницу.
Согласно Хартии, имущество было общим и неделимым. Все коммунары равны, и все у них поровну. На первом же собрании постановили: никаких флиртов и любовей. Не из-за ханжества, а потому что всего две девушки на двадцать пять парней, не хватало еще, чтобы начались ссоры и душещипательные драмы. Да и потом, семья – это дети, а заводить в Городе Счастья потомство было пока рано. В общем, любовь отложили на потом, когда обустроятся и когда из России приедет побольше женщин. Завесили для Малке и Рохеле угол – вот и вся сегрегация. Одевались они так же, как мужчины, никаких поблажек не просили и не получали.
<…>
Какие еще были решения? <…> Не принимать помощи от барона Ротшильда, не уподобляться в этом другим переселенцам. Во-первых, Ротшильд – капиталист и эксплуататор, а, во-вторых, нужно привыкать во всем полагаться на собственные силы. Никаких батраков – обрабатывать землю только своими руками. Не для того же они учредили коммуну, чтобы паразитировать на труде туземных пролетариев?
Борис Акунин. Пелагия и красный петух
Израильский социолог и экономист Борис Иосифович Дубсон в своей очень хорошей (и всем интересующимся этой темой вполне рекомендуемой к прочтению) научно-популярной книге создает этому радужному образу подробный исторический, политический и экономический контекст. Кибуцный сюжет приобретает многомерность и неоднозначность. Мы узнаем, например, что, хотя кибуц воспринимается как один из символов сионизма, отношения кибуцного движения с сионистскими лидерами, поголовно либералами, а не социалистами, складывались негладко. Что сефардская алия кибуцы не жаловала, и они оставались преимущественно ашкеназским детищем. Что серьезные проблемы в виде сокращения государственного субсидирования начинались у кибуцев с приходом к власти правых и усилением политического влияния религиозного истеблишмента. Что с 60-х годов кибуцное движение стало постепенно отказываться от своих ключевых принципов, начиная с регулярной смены деятельности членов общины. Исчезли и другие столпы кибуцного уклада. Равенство сменилось иерархией, отказ от наемного труда – привлечением работников со стороны: от топ-менеджеров до гастарбайтеров, полностью аграрная экономика – индустриализацией, повсеместным открытием кибуцных заводов. Последней сдалась собственно коммуна: принцип «от каждого по способностям, каждому по потребностям» отошел в героическое прошлое, и в большинстве кибуцев провели дифференциацию зарплаты, коммерциализацию общественных услуг и приватизацию жилья. Изменились и люди: нищие халуцим, приехавшие из Киева и Одессы осушать малярийные болота, сменились кибупиталистами, которые стали ворочать миллионами шекелей.
В связи со всеми вышеназванными трансформациями в прессе постоянно дебатируются два вопроса: можно ли обновленные кибуцы считать кибуцами или это уже принципиально другой, несоциалистический, феномен и через сколько лет им придет окончательный конец? Дубсон, как и полагается хорошему автору, апологет своего героя и потому оптимистичен. Хотя часть кибуцев действительно разорилась, распустилась или превратилась в обычные сельские поселения, ядро кибуцного движения не разрушено, а некоторые кибуцы и вообще процветают, уровнем подушного дохода существенно превосходя средний израильский. Перспективы этого института не блестящи, но и не трагичны; это многолетнее существование, сопровождающееся, однако, неизбежным отходом от первоначальной кибуцной идеологии и дальнейшей капитализацией.
Дубсон создает контекст, сказали мы, но не сам образ кибуца. Образа в книге нет. Апельсиновых рощ и банановых плантаций, песен, доносящихся из грузовиков, и танцев вокруг костра, сандалий, шорт хаки и панамок, котлет в кибуцной столовой, книг в кибуцной библиотеке и сленга на кибуцном дворе. Нет повседневной жизни кибуцников, да и вообще их жизни: что они читали, что ели, что носили, что пели, о чем думали, как говорили. Как изнутри выглядел и чувствовался этот удачный социалистический эксперимент, дававший стране X тонн пшеницы и Y тонн фиников ежегодно. Всего этого в книге Дубсона нет. Так что если вы жаждете пота и крови, хумуса и апельсинового сока – читайте художественную литературу.
По следам пионеров-халуцим:
«Судя по пуговицам вашего вицмундира»
Дети солнца
Любимое дерево халуцим
