Пять лет назад Стивен Фрай написал первую часть автобиографии, пообещав раскрыть в ней все тайны своей жизни. Обманул: из первой части мы узнали много о британских частных школах, еще больше — о специфике созревания мальчиков в частных школах, кое-что о болтовне, воровстве, мошенничестве и чуть-чуть о первой любви мистера Фрая.
В детстве и отрочестве он сходил с ума от сладкого и желания любви. В Кембридже отчаянно стремился стать своим, при том что это место вроде бы создано специально для таких, как Фрай: выпускников частных школ, интеллектуалов с хорошо подвешенным языком, артистичных прожигателей жизни, голодных до умных разговоров индивидуалистов. Именно в Кембридже и в первые годы после него Фрай был счастлив, но признаваться в этом ему мучительно:
«Может, я периодически начинаю казаться себе неудачником, человеком, ничего толком не добившимся, и мною овладевает страшное понимание того, что, какими бы дарованиями ни наделила меня природа, я изменил им, надругался над ними и ими пренебрег? Может, я сомневаюсь в моей способности стать, хотя бы когда-нибудь, счастливым? Может, меня одолевают опасения за мой рассудок, нравственную состоятельность, будущее?»
Семидесятые и восьмидесятые Фрая — это пьесы, статьи, театр, съемки в рекламе и беспечное транжирство, первые (вторые и третьи) компьютеры «Макинтош» и роскошные машины, знакомство и дружба с известными людьми и манифест о целибате, и все это — на фоне рождения «новой комедии», экономической депрессии, речей Маргарет Тэтчер и рок-н-ролла, в стенах университетских клубов и дизайнерских магазинов.
Рассказчик, выстроив себе маршрут по К-трассе, то и дело уходит в сторону, отвлекается (но не увиливает), кается в грехах чревоугодничества, мотовства и уныния, и все равно как будто не открывается до конца. В этом, вероятно, следует признать «типичную» британскую черту: уныние — грех, и признаться в нем требует мужества большего, чем публично признаться в гомосексуализме или в том, что не занимался сексом уже несколько лет. Мы, однако, привыкшие к голливудским и не очень дебошам, алкогольным и наркотическим зависимостям «звезд», к всенародному вступлению в рехабы и всенародным семейным дрязгам, воспринимаем мучительную неуверенность самого внешне самоуверенного человека на свете с недоумением: и что здесь такого?
Фрай понимает и это, но его вторая книга, в отличие от первой, ориентирована все-таки на разговор с самим собой. Был ли я прав? Поступал ли я хорошо? Мог ли я прожить свою жизнь иначе? Хотел бы я этого? Фраю пятьдесят четыре; его семья — это его лучшие друзья Эмма Томпсон и Хью Лори, его домашние зверьки — айподы, айфоны и Twitter, его дети — книги, фильмы и роли.
Если можно найти связь всех фраевских «К» — это представление о том, что «совы не те, кем они кажутся». Высокомерие маскирует застенчивость, трудоголизм компенсирует страх ненужности, одиночество исключает возможность быть брошенным. Мы все таковы — или нет?
«Это как с чувством света или чувствительностью к боли — мы не можем знать, совпадает ли какое-либо из наших восприятий и ощущений с таковыми же других людей. Так что очень может быть, что я — просто-напросто большая, здоровенная даже тряпка, а все мои беды и заботы ничто в сравнении с вашими. А может быть, я отважнейший из людей планеты, и, если бы кто-то из вас испытал десятую долю горестей, кои мне приходится сносить каждодневно, вы заорали бы от боли благим матом. <…>
О господи, ведь возможно же, что я один такой».
Единственное, что способно приблизить нас к пониманию другого — слова. Слова, слова, миллионы слов, и Фрай — адепт этой религии, этого поклонения слову. Все его зависимости: от сладкого, от курения, от желания любви — всегда трансформировались в слова, от первого лица или от тридцать первого, и вариации бесконечны, как комбинации букв. Как комбинации генов: вроде и похож на отца и на мать, но совершенно же другой человек. И ведь возможно же, что он такой один.
