Автор 14 книг и 300 статей, преподаватель и сотрудник нескольких московских вузов, многие годы возглавлявший и курировавший раскопки в Москве, М.Г. Рабинович трудно, подчас весьма окольными путями шел к тому, чтобы прожить свою жизнь именно так. Не сразу осознавший свое призвание историка, он несколько лет проработал горным мастером на рудниках; а в войну, возглавив волею властей и судеб спасение фундаментальной библиотеки МГУ, чуть было не ушел в библиотечное дело. Раскопок же в Кремле, в Зарядье, а потом в Манеже, благодаря которым появились самые интересные работы Рабиновича по этнографии средневековой Москвы, могло не быть. Во-первых, столицу долгие годы вообще не раскапывали, так как из-за бурного соцстроительства (разрушавшего, кстати, культурные слои) было не до этого, во-вторых, Кремль, как императорский дворец в Китае, был полностью закрыт для простых смертных, а уж тем более для въедливых ученых. Возглавил же эти раскопки Рабинович тоже по нескольким причинам: великой имперской Москве Сталина было положено, как оказалось, иметь соответствующее великое прошлое (особенно к своему 800-летию), а более умудренные опытом и годами археологи просто не рисковали бросаться грудью на амбразуру, то есть вести такие ответственные раскопки…
Московскими раскопками, кстати говоря, Рабинович по большей части руководил лишь фактически – номинально возглавлять передовые исследования с такой «говорящей» фамилией по мысли власть предержащих было нельзя. Из-за фамилии же Рабиновича «ушли» еще с нескольких работ и должностей. Впрочем, зла ни на кого историк за это не держит, все время повторяя, что могло быть гораздо, гораздо хуже…
Да и вообще, к «еврейскому вопросу» сам Рабинович относится легко и иронично. Он говорит не только о страшном (во время «дела врачей» и разгула борьбы с «сионистским заговором» он даже хотел развестись со своей женой-армянкой, чтобы она с детьми – случись самое страшное - не стала бы объектом преследования) и абсурдном (во время самой суровой антисемитской компании властями активно отмечался юбилей И. Эренбурга), но и о другом. О том, например, как в дореволюционные еще годы ортодоксальные еврейские родители его родственников чуть не сломали жизнь своей дочери, возражая против ее «смешанного» брака с русским. Чаще же всего Рабинович вспоминает какие-то веселые байки. Так однажды, сидя в Праге с чешским историком Рихтером в ресторане, Михаил Григорьевич предложил платить каждому за себя – «по-немецки». На что Рихтер возмутился: «Но мы же славяне!»
Воспоминания М. Г. Рабиновича не линейны – маленькие главки, из которых состоит книга, идут то по хронологическому принципу, то посвящены каким-то отдельным событиям - из детства ли, из недалекого ли прошлого… И здесь, чтобы быть полностью беспристрастным, подобно пушкинскому Пимену, надо сказать, что воспоминания последних десятилетий, посвященные разоблачению различных интриг и козней в научных кругах, вряд ли кому сейчас интересны. Что объясняется, возможно, тем, что книга писалась скорее для себя, без надежды на публикацию, и не была закончена – помешала смерть автора. Однако отдельные скучноватые места полностью компенсируются яркими воспоминаниями о войне (московское метро, бутылка французского шампанского на пустом столе в новогоднюю ночь, кумачовый отрез, пущенный на пеленки новорожденному и т.д.) и довоенном детстве (арбатские фонарщики, китайские фокусники, нищие шарманщики и зловещие старьевщики – кстати, о том, в какой ужас приводили старьевщики детей, лично мне любила рассказывать моя бабушка).
В целом же познавательные, любопытные и, главное, очень человечные воспоминания М. Г. Рабиновича овеяны, как и его детские воспоминания, тем «очарованием старого московского интеллигентного дома», которое ему, профессиональному историку и талантливому мемуаристу, удалось прекрасно сохранить и передать читателю.
